«Я не хочу остаться на чужбине». Шевкие Азизова – о депортации 18 мая 1944 года

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют уникальные свидетельства из этих архивов.

Я, Шевкие Азизова, крымская татарка, родилась в 1925 году в деревне Албат (с 1945 года Куйбышево – КР) Куйбышевского района (в 1962 году Куйбышевский район был упразднен, а все села присоединили к Бахчисарайскому району – КР) Крымской АССР.

На момент выселения в состав семьи входили: мать Гульсюм Мустафаева (1902 г.р.), я, Шевкие Мустафаева (девичья фамилия, 1925 г.р.), сестра Сабрие Мустафаева (1925 г.р.) и сестра Урие Мустафаева (1932 г.р.).

В момент выселения мужчин дома не было: отец Муса Мустафа (1892 г.р.) и мой муж Мамут Азизов (1920 г.р.) были высланы из Симферополя.

Семья дяди Сеитхалиля Сеитягъя ехала вместе с нами в одном вагоне, потому что дяди дома не было – его вместе ос всеми мужчинами тремя днями раньше отправили в трудовую армию. Поэтому семье дяди пришлось присоединиться к нам: дедушка, отец дяди Сеит Ягъя (1858 г.р.), бабушка, мать дяди Ребия Сеитягъя (1868 г.р.), жена Асене Ягъяева (1916 г.р.), сын Ирфен Ягъяев (1940 г.р.) и дочь Мавиле Ягъяева (1942 г.р.).

Брат мой Мамбет Мустафаев (1921 г.р.), единственный сын отца, погиб в Великой Отечественной войне 18 июня 1942 года под Ленинградом. Об этом мы узнали только после нашего запроса в 1954 году. Он был направлен Куйбышевским райвоенкоматом в 1940 году Краснодарское военно-стрелковое минометное училище, был лейтенантом, начальником разведки дивизиона 24 гвардейского минометного полка. Очень тяжело, когда дети погибают, защищая родину, а родителей выселяют с родной земли на погибель в чужой земле. Вот такой была наша жизнь в советском государстве под лозунгами «дружбы народов» и «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», под крики народа «Да здравствует товарищ Сталин!» и «Слава КПСС!». Вот и присоединило, а потом разъединил государство наш народ на 100 частей, обрекло его на гибель после войны.

В 1944 году, 18 мая утром рано постучали в дверь нашего дома, открываем – солдаты с автоматами в руках ворвались в дом и заявляют: «Даем вам 15 минут времени, чтобы приготовиться. Вас выселяют из Крыма без суда и следствия как предателя родины». Я была в шоке: «Как выселяют? (а я работала в райкоме комсомола завотделом учета). За что? Это ошибка! Мы люди честные! Как это обвиняют нас в предательстве?». Начала кричать, плакать. Они говорят: «Это бесполезно. Вас всех до единого выселяют».

Со слезами в глазах мы начали собираться, мужчин нет дома, поднять никого мы не можем, что могли, то и взяли. У нас дома накануне в двух комнатах поселились раненый генерал Кара-Мурза и его адъютант Аня, которая ухаживала за ним. Все наши нужные вещи были в двух наших сундуках в тех комнатах, где он лежал. Мы туда не смели заходить, так как он лежал после ранения в боях под Севастополем. Мы попрощались с Анечкой и передали генералу пожелания скорее выздороветь.

Вышли из дома со слезами на глазах: в сарае корова мычит, кричит, собака лает – прощаются с нами. Было очень тяжело, но пришлось выйти со двора, нас проводили солдаты до нашей платформы, где колхозники сортировали фрукты, на место ожидания для погрузки на машины. Полдня прошло, солдаты объявляют посадку, чемоданы и швейные машинки не разрешают брать с собой.

У нас на дворе жила русская женщина, тетя Шура, и мы решили отнести к ней швейную машину. Пришли домой, нас не пускают. Оказывается, они зарезали нашу телку, жарят, кричат, веселятся, радуются нашему уходу. Мы еще больше расстроились и пошли обратно с грузом на свои места и ждали до вечера.

Вечером подъехали машины, нас погрузили, повезли на железнодорожную станцию «Сюрень». Здесь прошел уже наш последний и прощальный вечер с родиной. Сели мы в скотские вагоны, закрыли нас и поехали в дальнюю дорогу.

Кушать нечего, в вагонах темнота, теснота, духота, кто-то плачет, а кто-то поет жалостные песни, с таким настроением хоть на месте умирай, чтобы не видеть и не слышать ничего. «Спасибо» нашему государству за такую «комфортную и бесплатную» дальнюю дорогу. Едем пятые сутки голодные, начали чесаться, появились вши. На долгих остановках начали люди искать своих. И я начала искать, на восьмые сутки нашла мужа, но отца не нашла. Взяла мужа в свой вагон. Но он уже заболел, сил нет, вшивый, все время лежит.

На двадцатые сутки привезли нас в Узбекскую ССР, Ташкентский район, станцию Уртааул. Пятидесятиградусная жара в открытом поле, земляные бараки, врытые в глубину на два метра и прикрытые сухими кукурузными стеблями, как окопы на войне. Поместили по 50 семей в каждом бараке, духота, дышать нечем, готовить негде и не на чем. Давали по одной лепешке в день каждому. Вода грязная в арыках, в колодцах воды нет, водопровода нет. Даже кухни не было, чтобы людям дать тарелку горячего супа один раз в день. Действительно привезли народ на гибель.

Каждое утро прибывал комендант верхом, в руках кнут и гонял людей на работу на строительство ГЭС. Люди копали канал, а выкопанную землю на спине в ящиках поднимали наверх. Моя сестра тоже переносила на спине ящики с землей. Меня взяли на работу секретарем в отдел кадров центрального штаба в конторе этого строительства. Шагала на работу каждый день по пять километров туда и обратно.

Через некоторое время начались эпидемии малярии и дизентерии с большой температурой, человека трясет, но все равно гоняли на работу, идешь и по дорогу пьешь грязную воду. Начали люди умирать. Муж мой Азиз из 80 кг веса потерял почти половину, весил 45 кг, ходить не мог. Помню, Сейтмемет агъа из нашего барака пошел искать продукты для своей голодной семьи, а до возвращения домой его жена Фатиме апте умерла. Утром муж пришел, а грудной ребенок плачет и сосет грудь умершей матери. Есть давать нечего. Нигде нет ни магазинов, ни базаров, негде хотя бы молочка для ребенка купить. Таких смертных случаев было тысячи.

В этих бараках умерли мои дедушка, бабушка, тетя Шасие и два внука дедушки. Каждый божий день хоронили своих, и день, и ночь плакали. Этого забыть нельзя и прощать нельзя. Увидев все это, мы с мужем уехали с этого места искать отца. Приехали в город Шахрихан, нашли мужа сестры Алиме, а отец жил у них, но уехал искать семью. Потом узнали, что отец нашел семью. Ссыльных к зиме распределили по колхозам, семья отца уже жила у хозяйки в сарае в колхозе им. Ахунбабаева, станция Келес, Ташкентский район. А мы с мужем жили на станции Ленинск Андижанской области.

Мужа взяли на работу слесарем-токарем, дали нам проходную комнату на две семьи. С работу давали 400 грамм хлеба ему, а мне 200 грамм, жили мы очень бедно, были полуголодные.

В 1945 году после войны приехал брат мужа Амет Азизов. Он прошел всю войну, в Крым его не пустили, дали разрешение выехать в Среднюю Азию, позже нашел он своих мать и двух братьев, добился, чтобы дали разрешение воссоединиться с семьей.

Комендатура оформила нам пропуск, и мы поехали в Костромскую область, город Мантурово. Муж устроился на работу слесарем-токарем в ремонтной мастерской, дали нам одну комнату, а брат его устроился экспедитором в леспром, где старший брат мужа работал главным бухгалтером этого предприятия. Зима была суровая, и стояли долгие холода, так что мы из сорокапятиградусной жары попали сорокапятиградусный холод.

Народ в основном работал на лесоповале. Работа была каторжная, очень тяжелая и через несколько лет народ начал уезжать без комендантского разрешения, хотя режим комендантский был очень строгим. Я никогда не забуду, как пришел соседский сын просить моего мужа, чтобы он сделал топором рану в его ладони. Мой муж взял на себя эту ответственность. Все прошло удачно, парень оформил больничный лист, и когда рана стала заживляться, они уехали, то есть убежали в Узбекистан. Пришли к ним делать обыск, открыли дверь – их нет. К нам зашли, спрашивали, а мы, конечно, не говорили, как они уехали.

Через несколько лет обоих братьев моего мужа направили на работу: одного главным бухгалтером, а другого диспетчером в лесной трест в Костроме. У нас уже начали люди уезжать без разрешения комендатуры. Большинство народа жило в Средней Азии, и наши трое братьев тоже туда убежали и успели поселиться в городе Шахрихан. Но их нашли и привезли с конвоем обратно на показ народу. Мы их не узнали: обросшие бородой, измученные, месяцами в дорогах, в поездах, голодные, хорошо, что еще 20 лет срока им не дали. Некоторое время жили они у нас, добились пропуска из комендатуры и уехали к семьям. В 1952 году их семьи перевели на лесные участки и деревни. Мы попали в деревню Усолье, у меня уже было трое детей.

В 1954 году мы взяли пропуск в комендатуре и уехали тоже в город Шахрихан. Сколько мы жили в Шахрихане, я все время болела среднеазиатской СПРУ (хроническое заболевание желудочно-кишечного тракта – КР).

В 1968 году муж одним из первых крымских татар приехал в Крым на свою родину, чтобы остаться на постоянное местожительство. И как встретило их государство? Это было зверство: дома покупать не давали, выселяли, не прописали, на работу не принимали, давали 24 часа на выезд, срок истек – сажали в тюрьмы. Если крымский татарин купил дом в Крыму, ему спокойно жить не давали, выгоняли или в тюрьму сажали.

Крымский татарин Муса Мамут облил себя бензином, покончил жизнь самосожжением, потому что власти довели его до такого состояния. Власти на его похороны попытались никого из села не выпустить, в трех местах перекопали автодороги. Мой муж, увидев эти ужасы, заболел и приехал из Крыма домой в Узбекистан с расшатанной нервной системой и осложнением на сердце. Лежал в больнице, вылечили и через год опять поехали на родину, но, увы, такая же история: попытались купить дом, но нас обманули.

Пришлось поселиться ближе к родине в Новоалексеевке (поселок в Херсонской области – КР). Но и здесь такая же история: дома покупать не разрешают, на работу не берут, прописки нет, огороды растоптали, теплицы поломали. Купили дом, со свидетелями через год оформили. Вот уже живем 40 лет, до сих пор не можем устроиться на своей родной земле – в Крыму. Куда бы не обращалась – к президенту, премьер-министру, крымским властям – бесполезно, положительного ответа не дают. Собрали 30000 рублей, чтобы опять попытаться купить дом в Крыму, но в 1992 году эти деньги отняло у нас государство (в связи с распадом СССР и гиперинфляцией произошла деноминация денег – КР). А теперь уже дома очень дорогие, не по нашему карману.

Я никогда не забуду, как мою дочь после окончания швейного училища и семи месяцев роботы в Симферопольском ателье сняли с прописки и насильственно выгнали из Крыма. А вторую дочь также унижали в Новоалексеевской школе, говорили: «Ваше место в капиталистических странах, а не в Советском Союзе». Дочь хотели насильственно принять в комсомол, а она не отказывалась.

Наш народ мирный, законопослушный, будем и дальше требовать восстановления справедливости. Мы писали тысячи писем и дальше будем писать. Наш народ пережил Сталина, Маленкова, Хрущева, Черненко, Андропова, Горбачева и дождался перемен. Надеюсь, дождемся окончательного и справедливого решения – восстановления государственности коренного народа Крыма.

Я хоть старая, но родилась в Крыму, буду жить в Крыму, на своей родине, на своей земле, где я родилась. Не хочу жить с клеймом предателя и не хочу, чтобы назвали предателями моих детей. Не хочу, чтобы меня похоронили с клеймом предателя и не хочу остаться на чужбине.

(Воспоминание от 2 марта 2010 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий