Трехмерным был мир советского человека: глушение водки, глушение рыбы, глушение западных радиостанций. По-заграничному – jamming, на профессиональном языке – "сигнал радиоподавления", в интеллигентской среде – "джаз КГБ". Хрен редьки не слаще.
Приписывать все цензурные грехи большевикам было бы в данном случае несправедливо. Историк глушения журналист Римантас Плейкис (бывший министр связи и информатики Литвы) рассказывает в своей интереснейшей и дотошной книге о пионерах в этой области – немецких вооруженных силах, пресекавших вражеское радио еще в годы Первой мировой. В начале 1920-х Рейхспост (почтовая служба Германии) глушила радиотелеграфную линию между Петроградом и Парижем, а "в 1923 г. французы из Эйфелевой башни создавали помехи связной радиостанции Берлина" (Р. Плейкис. Радиоцензура. Вильнюс, 2002).
В 1939 году в Москве было создано отдельное ведомство радиоподавления
Дальше – больше. Советский Союз глушил румынское радио, австрийцы – гитлеровское вещание, итальянцы – англичан, обращавшихся к Абиссинии. Дуэли СССР и Германии в этом отношении бесконечны.
В 1939 году, пишет Р. Плейкис, в Москве "было создано отдельное ведомство радиоподавления".
Любители технических подробностей встретят в его исследовании множество профессиональных терминов: антенны ВГДШ (вибраторы горизонтальные диапазонные шунтовые), воздушные фидеры, синтезаторные возбудители, специзделие "Зенит".
Двадцать лет назад я взял интервью у технического руководителя советской структуры глушения Наталии Евгеньевны Крестьяниновой. По обстоятельствам разговора я первый раз в своей журналистской практике не мог включить магнитофон (не был изначально уверен, что она согласится на запись), поэтому полностью корректным интервью назвать эту беседу нельзя, но я записывал ответы собеседницы в блокнот прямо по ходу разговора.
По обстоятельствам разговора я не мог включить магнитофон
Наталия Крестьянинова – инженер по образованию, выпускница Института связи. В системе глушения трудилась с 28 лет.
"Мы не слушали само радио, нам давали радиостанцию, которую надо глушить. Дежурный давал эфир, называл частоты, и мы их глушили. Мы просчитывали территорию Советского Союза и создавали поле, превышающее поле вещания зарубежной радиостанции.
Дежурный и не вслушивался в содержание передач. Он и языка-то не знал, на котором идет передача. Ну, скажем, бралась радиостанция, которая передает на английском или немецком языке. Дежурный ее слушает, привыкает к ее голосу, и как только она начинает вещать, он сразу передает нам, звонит нам и называет частоту. Мы включаем глушение.
Работа велась круглосуточно. Глушение то включалось, то выключалось, в зависимости от той частоты, на которой передавала зарубежная станция".
Эти слова Крестьяниновой можно дополнить цитатой из книги Римантаса Плейкиса. В начале каждого часа, пишет он, инженеры Радио Свобода "на многих частотах делали паузы продолжительностью 2–3 минуты, что вводило в заблуждение операторов радиостанций глушения. Как правило, они прослушивали эфир в начале и в середине часа. Не обнаружив "корреспондента" – зарубежную радиостанцию, операторы не включали передатчик до следующего прослушивания частоты. "Свобода", вернувшаяся в эфир после паузы, некоторое время звучала без помех".
Вот это и объясняет странный феномен неожиданно чистого эфира, на который натыкались слушатели зарубежных "голосов".
Наталия Крестьянинова продолжает: "Были мощные передатчики, которые закрывали поля веером. А круговые закрывали поля радиусом пять километров. Но в провинции оставалось много незакрытых полей, но там ведь и коротковолновых приемников у людей почти не было".
Наталия Евгеньевна называет своих предшественников. До нее начальником на ее посту был Александр Иванович Абрамов, а перед ним – Емельян Павлович Новицкий.
Начальник звонил: сделай! А почему – у меня никогда не возникало мыслей
"Я получала распоряжения со слов. Начальник звонил: сделай! А почему – у меня никогда не возникало мыслей".
Тем не менее Наталия Евгеньевна гордится своим высоким и важным постом: "Наш заместитель главка Логинов Игорь Всеволодович ездил как-то (кажется, в 1983 году) за границу, видел где-то директора Радиостанции Свобода. И рассказывал потом, вернувшись: знал бы, говорит, что против него работает женщина!
Они вообще меня берегли, ну, как пушинку хранили".
Гордость гордостью, но Наталья Крестьянинова явно испытывает некоторую неловкость. В ней бродят сомнения, она задумывается. Напомню, что нашему разговору двадцать лет, настроения конца 90-х были весьма ревизионистские. Я уверен, что сегодня такой беседы с ней не получилось бы.
"Наверное, – продолжает она, – все это надо было делать. Мы ведь как все советские люди, как газеты, так и мы. Это журналист осмысливает информацию, а человек технический, исполнитель, он просто включает передатчик и ни о чем не думает.
Я уверен, что сегодня такой беседы с ней не получилось бы
Это мы теперь анализируем, что чего, а раньше... Ты приходишь, видишь, как до тебя делали. Ну, и ты делаешь. Мне же было 28 лет, когда я туда пришла. Раньше люди в 28 лет были гораздо наивнее.
А если при мне кто-то рассказывал, что слушал Свободу, что Свобода передавала то-то и то-то, меня, скажу честно, содержание разговора совершенно не интересовало. Мне просто было больно, что я плохо работаю".
Старание Наталии Евгеньевны и ее коллег отразилось в советской сатирической поэзии. Известные "крокодиловские" соавторы Владимир Дыховичный и Морис Слободской (последний, кстати, участвовал в написании сценариев "Операции Ы", "Кавказской пленницы" и "Бриллиантовой руки") сочинили в 1957 году такие куплеты о типичном клиенте Крестьяниновой:
Вольный "сын эфира"
(Из цикла "Бесполезные ископаемые")
Затихла спящая квартира,
Одна из тысячи квартир...
Бьет полночь. Вольный "сын эфира"
Включает свой приемник "Мир".
В своем порыве одиноком
Чем увлечен он в час ночной?
Что ищет он в краю далеком?
Что кинул он в стране родной?..
Играют волны... Что-то свищет...
Приемник воет и хрипит.
Увы, симфоний он не ищет
И не от оперы бежит!..
Он не стремится к дальним джазам,
И не Равель, не Дебюсси
Влекут его пытливый разум…
Нет, все его усилья разом
Ушли на поиск Би-би-си!
Он днем и тих и незаметен,
И только ночью, в тишине,
Когда эфир сплетен из сплетен,
Он на волне! Он на коне!
Пусть по ночам не видит снов он,
Иное дорого ему, –
Он "информирован", подкован
И точно знает, что к чему!
Пусть в эту ночь, как всю неделю,
Опять забытая, одна,
В слезах в супружеской постели
Развода требует жена.
Не зря и сон, и отдых отдан.
Как мутит воду Вашингтон
И как пускает уток Лондон,
Собственноушно слышит он!..
– Такое делается в мире!
Так говорят они про нас!.. –
Есть что порассказать в квартире. –
Да, братцы, это вам не ТАСС!..
Он кладезь ложных информаций.
Он знает все, что ни спроси.
А все источники сенсаций
"Иже еси у Би-би-си!"
Он у приемника не дышит,
Он верит только "Голосам",
А не тому, что "Правда" пишет,
И не тому, что знает, слышит
И в нашей жизни видит сам!
Ночь на исходе. Спит квартира.
Глазок приемника мигнул...
И жалкий блудный "сын эфира",
Обибиссиленный, заснул!
Куплеты оценила нью-йоркская газета "Новое русское слово" и по свежим следам перепечатала их.
С Нью-Йорком связан и еще один сатирический эпизод, на этот раз непосредственно касающийся "Свободы" – единственной станции из всех зарубежных, которую "подавляли" с самого первого дня, с 1 марта 1953 года, все 35 с половиной лет. Каждый день, каждый час, каждую минуту. И все-таки одно исключение было сделано. В 1960 году Никита Сергеевич Хрущев выступал в Американском Национальном пресс-клубе в Нью-Йорке. Речь его продолжалась около получаса. "Свобода" – в отличие от всех советских каналов – передавала ее в прямом эфире. Сотрудники нашего нью-йоркского бюро заключали друг с другом пари: будет глушение или нет? Цензура в Москве приняла моментальное и разумное решение: забивать речь собственного Первого секретаря, даже в логове проклятого капитализма, нелепо. Все полчаса Никита Сергеевич шел на волнах "Свободы" без единой помехи. Правда, советские слушатели об этом ничего не знали.
Все полчаса Никита Сергеевич шел на волнах "Свободы" без единой помехи
Архивные документы о том, как принималось решение снять глушение в 1988 году, мне неизвестны. Однако есть некоторые воспоминания, записанные историком Владимиром Тольцем. Цитирую из его радиопередачи "Разница во времени", вышедшей 27 ноября 2004 года:
Владимир Тольц: И Вадим Медведев, и Вадим Загладин были одними из тех высших и немногочисленных партчиновников, которые принимали решение об отмене глушения Свободы.
– Как это было? – расспрашивал я Вадима Валентиновича Загладина.
Вадим Загладин: Я уже ничего не помню... Могу сказать только одно, что, конечно, это вопрос, который долго обсуждался, были и сторонники, были и противники этого, как всех тех новых явлений, которые принесла перестройка, они имели одних и тех противников и сторонников, что и вопрос о снятии глушения.
Это была общая тенденция – или выступать за демократизацию, какую-то свободу информации, или нет. Это касалось всего – и глушения, и других вещей. Причем, пожалуй, наибольшее значение имела борьба по вопросу о правах человека, потому что это был узловой момент, все остальное производное. И только благодаря Михаилу Сергеевичу Горбачеву удалось добиться того, чего добились, то есть перехода от какого-то активного неприятия самой проблемы прав человека в том виде, как она обсуждалась, включая сюда и глушение передач зарубежных. Если бы не он, то ничего бы не было...
Владимир Тольц: Тогдашний руководитель партийной идеологии Вадим Андреевич Медведев припоминает судьбоносное для Свободы партрешение так:
Вадим Медведев: Это было, конечно, решение коллективное, коллективного руководства, инициированное Горбачевым, но при поддержке тогдашнего окружения, хотя по многим вопросам уже тогда были очень серьезные разногласия. Но в этом вопросе, насколько я помню, разногласий не было, потому что все понимали, что уже это назревший вопрос и без решения его не обойтись. Тем более что глушение было неэффективным, вы об этом знаете, затрачивалось много денег, а толку никакого.
Попытки перекричать друг друга стоили идейным противникам невероятных сумм
Совсем уж неэффективным называть глушение неверно: по мере наращивания передающих мощностей радио росла и сила подавляющих сигналов. Попытки перекричать друг друга стоили идейным противникам невероятных сумм. Деньги с обеих сторон буквально вышвыривались на ветер. По этому поводу возник анекдот: какой-то американский чиновник на светском приеме отводит в сторонку советского представителя: "Мы выяснили, что Кремль увеличил затраты на глушение наших передач почти вдвое". – "Да, советское государство вынуждено защищать наш народ от тлетворной западной пропаганды". – "Превосходно, – говорит американец. – Мы хотим предложить вам хорошую сделку. И вы сэкономите, и нам будет прибыль. Отдавайте нам половину ваших трат на глушение, а мы обязуемся транслировать наши программы сразу с заглушкой".
Ко второй половине 1988 года ситуация с глушением радио стала нелепой. Газеты и журналы вовсю печатали запрещенную прежде литературу – стихи Гумилева, "Реквием" Ахматовой, "Доктора Живаго", романы Набокова и даже книги Солженицына (правда, за исключением "ГУЛАГа"). Академик Сахаров уже два года был освобожден из ссылки, политзаключенных полтора года как выпустили из лагерей. А "Свободу" продолжали глушить.
Но уже не долго. Наталии Евгеньевне Крестьяниновой пришлось расстаться с профессией, сохранив в душе горький осадочек:
"А сейчас я устала, – сказала она на прощание. – Я просто честно работала, я не халтурщица, я трудоголик. Там, где я работала, я была первая. А верно ли я выбрала место работы, как вот мне некоторые говорят: не там, мол, работала, – это я уж не знаю".
Решение отменить глушение хоть и было назревшим и логичным, никак не афишировалось и стало внезапным для всех – от Крестьяниновой до сотрудников "Свободы". Вечером 29 ноября ведущий информационной программы в мюнхенской студии услышал в наушниках взволнованные и удивленные слова звукорежиссера: "Эфир – чистый".