Шерфе Чалашева: «Родители молились, чтобы дорога на родину открылась»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Шерфе Чалашева (по мужу Караогланова), крымская татарка, родилась 5 марта 1936 года, уроженка деревни Большой Таракташ (с 1945 года Каменка – КР) Судакского района Крымской АССР.

На момент выселения в состав семьи входили: отец Апла (Абдулла) Чалашев (1885 г.р.), сестра Асие Чалашева (1932 г.р.), мать Айше Чалашева (1895 г.р.), брат Муса Чалашев (1934 г.р.), сестра Алиме Чалашева (1925 г.р.), брат Абдураман Чалашев (1935 г.р.), брат Халил Чалашев (1929 г.р.), я, Шерфе Чалашева, сестра Урие Чалашева (1940 г.р.), брат Бекир Чалашев (1931 г.р.) и сестренка Нурие Чалашева (1942 г.р.).

На момент депортации семья проживала в деревне Таракташ Судакского района Крымской АССР.

Брата Смаила Чалашева повезли в Керчь рыть окопы. Жили в доме из трех комнат. Дом построил отец Апла Чалашев. Был у нас приусадебный участок, имели скотину (корову, овец и лошадь).

18 мая 1944 года рано утром пришли два вооруженных солдата, постучали в дверь. Отец открыл, мать лежала больная. Вошли эти солдаты в дом и сказали: «Собирайтесь, времени 10 минут. Выходите быстро на улицу». Отец спрашивает: куда, зачем. В ответ: «Не разговаривай, там узнаешь».

Мы из дома ничего не взяли. Когда пригнали нас в центр деревни, солдаты вокруг людей с автоматами стоят. Сестра хотела пойти обратно домой взять что-нибудь, ее не пустили солдаты. Большие машины подъехали и нас погрузили на эти машины.

Повезли нас в Феодосию на железнодорожный вокзал. Погрузили в телячьи вагоны грязные, окна затянуты колючей проволокой. Все документы, личные вещи, одежда, продукты питания, посуда остались дома, ничего не дали взять. Так из нашей семьи было выселено десять человек.

Вагоны были переполнены до отказа, в два яруса. В первом вагоне ехали сопровождающие нас военные, в остальных – крымские татары. В вагоне не было никаких условий. Не было воды, туалета, дышать было нечем, духота. Люди болели, о медицинской помощи не было и речи. Когда поезд останавливался, все, у кого была посуда, бежали за водой. Я тоже побежала попить воды. Но поезд тронулся, я не успела сесть в свой вагон и отстала. Хорошо, что из другого вагона увидели и подобрали к себе. Я плакала, меня успокаивали. Когда поезд остановился, отдали родителям.

Питание выдавалось один раз в сутки по кусочку хлеба, ведро баланды на вагон. Ни чашек, ни кружек не выдавали. В пути многие от болезней и голода болели и умирали. Трупы по пути выбрасывали на ходу из вагона. Нас привезли в Горьковскую область Городецкий район, поселок Октябрь. Поселили в старые бараки, без окон и дверей. Клопы, блохи кишат, спать невозможно. Мы спали или сидели кучками.

Отец с сестрой на второй день пошли на работу рубить лес, остальные маленькие были. Я с мамой ходила по деревням просить хоть что-нибудь съедобное. Но как увидят нас, закрывали двери. Один раз двери были открыты, мы с мамой постучали и зашли. Женщина вытаскивала из печки хлеб, четыре штуки. Мама попросила: «Дай девочке кусочек хлеба». Она не дала, вытолкнула нас за дверь. Я этот случай никогда не забуду. Я ревела, не хотела выйти из дома. Итак, возвращались домой, шли через густой лес. Каждый день умирали дети, старики от голода и всяких болезней.

Работали с утра до вечера, платили самые низкие зарплаты. В местах ссылки мы не могли свободно передвигаться, покидать территорию запрещалось. Нарушение комендантского режима каралось выселением в Сибирь на 20 лет. Комендантский режим очень был строгим. Каждый месяц приезжал к нам в поселок спецкомендант и все подписывались в журнале.

В 1944 году я и два брата пошли в первый класс. Школа была до четвертого класса. Сестра выходит замуж, муж везет ее по вызову в город Бухара. Умирает наш зять и сын от брюшного тифа. Сестра остается одна с дочкой. Она вызывает нас в Бухару. Спецкомендант сопровождал нас до места и сдал другому спецкоменданту, чтобы не убежали никуда.

Братья устроились разнорабочими на маслозаводе. Я пошла в ФЗУ, училась шить. Мы тогда русского языка не знали. Между собой разговаривали на родном крымскотатарском языке, но нам не разрешали (говорить на нем в школе – КР). Наказывали, мы только глазами друг на друга смотрели. Я пошла в вечернюю школу в пятый класс. Окончила семь классов на отлично. Я все зубрила до двух часов ночи. Я очень боюсь военных людей. Мы узнали о своих родственниках, они попали в УзССР, Андижанскую область, Мархаматский район. Переехали к ним, но это нелегко было.

В 1956 году я выхожу замуж в Ташкентскую область, Средне-Чирчикский район, Опытная рисовая станция. Имею четверых детей. Дети – Фадьме, Гульнар, Эльвира и Лиля – пошли в школу. Я всегда слышала, как мои родители говорили о своей родине – Крыме. Хоть и не разрешали молиться, они всегда, закрывая окна и двери, молились, чтобы дорога на родину открылась. Родители всегда говорили, если мы умрем на чужбине, вы или ваши дети должны поехать в Крым, на родину.

Мы в 1967 году приехали в Крым с мужем Мамутом Караоглановым в город Судак. Отдыхали, знакомых видели, насчет прописки узнавали. Они советовали национальность менять, но мы не зайцы, чтобы шкуру менять.

Приехали мы с семьей в 1974 году в город Карасувбазар (Белогорск – КР). В Белогорске уже были наши соотечественники, помогли купить дом. На второй день пришла милиция. Отца нашего вызвали, ругали, чтобы уехали обратно, откуда приехали. Это продолжалось два года, изо дня в день ходили на прописку, не прописывали, угрожали, что вышлют за пределы Крыма. В школу детей не принимали. На работу не брали. Несколько дней я ходила собирать яблоки. Агроном не разрешал работать без прописки. Муж ездил с пьяницами собирать лечебные травы. Мы – женщины – ездили черешню собирать. Утром приезжаем, отдаем бригадиру паспорта, вечером после работы он дает паспорт и ведро черешни, денег не давали. Это такое унижение. Ходили в лес за кизилом. Продавали и покупали продукты. Утром уходили в лес, вечером приходили.

Пока нас не было, дом запечатывали, а мы открывали и заходили. Утром на другой день вызывают в милицию, ругают, штрафуют. У нас нет ни денег, ничего. И так продолжалось два года. Муж заболел – инфаркт миокарда, его положили в больницу. Но я его не пустила в больницу, зная, что оттуда живой не выйдет. Ухаживала сама дома. Через два года нас прописали, но теперь не устроишься на работу. В общем, они как могли, так издевались. Дочка окончила 10 классов, документы сдала в медучилище, экзамены сдала хорошо, но не приняли. На второй год поехала в город Новороссийск, поступила и училась хорошо. Мужа – он с высшим образованием – взяли мыть автобусы.

Всему приходит конец, и на Судак открылась дорога. Годами стояли на пикете, чтобы получить участок. Крымские татары – терпеливый народ. И выделили нам один участок. Мы строим этот дом уже двадцать лет, уже внуки подросли, им строить еще.

Муж умер от инфаркта миокарда. В Узбекистане умерли отец Апла Чалашев, мать Айше Чалашева, сестра Алиме Чалашева, брат Бекир Чалашев. Проживаю в Судаке.

(Воспоминание от 16 октября 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий