«Прости, я выполняю приказ жестоких подлецов». Рефиха Незирова – о депортации 18 мая 1944 года

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют уникальные свидетельства из этих архивов.

Я, Рефиха Незирова (в девичестве Каталах), крымская татарка, родилась в 1939 году в селе Корбек (Изобильное) Алуштинского района.

На время выселения в состав семьи входили: отец Сейтумер Каталах (1894 г.р.), мать Анифе Каталах (1904 г.р.), сестра Шавер Каталах (1924 г.р.), брат Абдулла Каталах (1928 г.р.), брат Айдер Каталах (1930 г.р.), сестра Шефиха Каталах (1934 г.р.), брат Дилявер ​Каталах (1937 г.р.), и я, Рефиха Каталах (1939 г.р.).

Во время выселения мы все находились в Корбеке в своем доме, адрес дома я не знаю. Папа работал главным табаководом, остальные члены семьи работали на табаке.

Дом был большой новый, родители только построили, пожить не успели. Была корова, два бычка, бараны, куры, индюки и утки. Приусадебный участок, мама говорила, был размером в 30 соток. В доме имелась мебель и все необходимое для большой семьи. Старшая сестра собиралась замуж и ее приданное было готово полностью: комод, кровати, постель, посуда.

Папа пришел с финской войны, был ранен, но работал, так как семья состояла из 8 человек. Погибли у папы два брата, один – в 1942-ом, а второй – в 1943 году.

Братья оказывали помощь партизанам, носили кушать, одежду. Я, будучи 5-летним ребенком, носила с ними табак партизанам, немцы меня не подозревали ни в чем и не трогали.

Были мобилизованы в трудовую армию двоюродные и троюродные дяди и братья, но досконально не помню, пишу по рассказам родителей. Родителей давно нет, поэтому не могу сказать, наблюдали ли они накануне депортации то, что могли бы расценить как подготовку к насильственному выселению.

18 мая 1944 года все спали. Было 4 часа утра, когда ворвались в дом трое солдат с автоматами, дали команду на выход, направили автоматы на родителей. Папа спросил, в чем дело. На его вопрос был ответ: «Вам дается 15 минут, возьмите детей и на выход». Далее один солдат сказал: «Ничего с собой не брать, все равно вас будут расстреливать». Я начала громко плакать. На меня направили автомат и крикнули, чтобы молчала. Я замолчала и заикаюсь по сей день.

Из нашей семьи было выселено восемь человек: мама, папа и шестеро детей, из них пятеро несовершеннолетние. Меня мама взяла на руки, а папа взял старше меня брата за руку и вышли мы всей семьей из дома. Когда собрались все на площади, увидели, что некоторым разрешили кое-что взять. Тогда старшая сестра с братом побежали домой взять хоть какие-нибудь продукты, но дом был закрыт, и они не смогли в него попасть. Мама, сколько жила, проклинала солдат, которых послали в наш двор.

Так что из вещей ничего нам не разрешили брать, мы выехали в чем были. Сопровождали нас солдаты до места сбора на площади в Корбеке. Там все плакали так громко, что я кроме крика и плача людей ничего не помню.

Привезли в Симферополь на железнодорожный вокзал, сколько там продержали, не помню, в ушах опять стоял только крик и плач детей. Через два дня после выселения грузили в какие-то грузовые вагоны, где было очень грязно и сильно воняло, сопровождали опять солдаты. Помню папе солдат говорил: «Дядя, я ни в чем не виноват, выполняю приказ жестоких подлецов».

При погрузке в вагон семья наша сохранилась, потому что мы все держались за руки, вещей у нас не было. Только я кричала: «Хочу кушать». Условий в вагоне не было. Народу было очень много, сидели, лежали по очереди. Пока один стоял, в это время другие сидели, третьи лежали. Туалета не было, дети писали в банки или в чашки, а когда поезд останавливался, все выбегали. Никто никого не стеснялся, на перронах опорожнялись, потому что надо было терпеть до следующей станции. На остановках стояли очень мало, а иногда сутками.

Как питались, не помню, но помню одно, все время плакала, хотела кушать и со мной плакали мама и сестра. Вся наша семья переболела: то температура, то болели у всех животы. Кушать было нечего, ничем никто не обеспечивал: ни питания, ни лекарств, ни медиков. Помню, умерла тетя, все плакали и на ближайшей станции ее вынесли и оставили на перроне.

По рассказам старших, мы ехали около месяца. Нас привезли в Узбекистан, сначала в Ташкент, потом на станцию Янгиюль. Выгрузили, кругом какая-то пустыня. Помню, протекала река, потом выяснилось, что это была река Ангрен. Через эту реку всех перебросили в совхоз «Пятилетка», нас с семьей поселили в совхозе №1 (база), через дня два поселили в какой-то барак. Было очень много комаров и всю ночь выли шакалы.

Досконально не помню, как нас встретили, но узбеки боялись и прятались, не выходили из домиков. Ночью родители стояли с палками, караулили детей, чтобы голодные шакалы не нападали.

Я не помню, чтобы предоставляли ежемесячно равными долями крупы, овощи и прочие продукты (этот и другие пункты постановления ГКО «О крымских татарах» №5859 сс от 11 мая 1944 года не выполнялись – КР). Помню, что ничем нас не обеспечивали, ни приусадебным участком, ни стройматериалами. Жили в первые месяцы в бараке без крыши, без окон, без дверей. Была маленькая комнатка, земляной пол, стелили камыш и спали на нем. Потом родители камышом накрыли крышу, а в камыше ползали змеи. Питьевой воды не было, пили воду из болота поэтому все заболели малярией.

Никакой ссуды не получали, потому что не было возможности ее возвращать. В семье все работали в совхозе, что старые, что малые, чтобы получить за нее 200 грамм хлеба.

Комендатура держала всех на цепи, боялись дальше носа шагнуть. Каждые 10 дней ходили на подпись, наше положение было намного хуже, чем в зоне. Люди осуждали и проклинали Сталина. Наши парни, все взрослые мужчины были на войне, защищали родину. Девушки красивые выходили замуж за парней других национальностей, чтобы спасти себя и своих близких от голода.

Без разрешения комендатуры мы не могли даже посетить соседнее село, ни учиться, ни проведать больных родственников или похоронить.

За самовольное отлучение с территории спецпоселения в 1944-1948 годах наказывали, били и запирали, не давали паек. С 12 лет люди отмечались в спецкомендатуре и не дай Бог опоздать. Наказывали строго. Люди были настолько напуганы, что боялись даже с соседями разговаривать, потому что следили за каждым, искали причину, чтобы наказать, а наказывали строго. Говорил, не говорил, пел, ни пел – 25 лет заключения.

Брата мужа забрали со службы в армии на войну, родители не видели сына 10 лет, вернулся он в 1947 году офицером. Через полгода его посадили без суда и следствия, якобы пел какую-то песню, дали 25 лет. Он вернулся после смерти Сталина, реабилитировали. До смерти проклинал советскую власть, так и не смог вернуться на родину, в 1997 году умер в Таджикистане. Ибрагима Халилова, мужа сестры, мобилизовали в трудовую армию, когда ему было 15 лет, был где-то в Тульской области, вернулся в Узбекистан после смерти Сталина, но свою маму уже не застал – она умерла от голода. Он вернулся в Крым и умер в 2003 году в недостроенном доме в поселке Хошкельды под Симферополем.

В 1945 году умер папа, диагноз – дизентерия и инсульт. В 1947 году умер брат Айдер Каталах от простуды, ему было 17 лет, раздетый и разутый заболел на работе. И 1949 году в возрасте 21 год умер из-за воспаления легких брат Абдулла Каталах: не было лекарств, не лечили, лежал год в туберкулезном отделении Ташкентского медицинского института, куда маму не пропускали. Не было питания его поддержать. Айдер умер в больнице в городе Янгиюль, куда маму не пустили, украдкой дядя привез, похоронили в совхозе. Абдулла скончался дома, его отдали домой умирать.

Свирепствовали дизентерия и малярия, очень многие умирали. Хоронили их голыми, не во что было завернуть. Один саван был на всех, доносили до кладбища, а там саван забирали для следующего покойника. Ночью шакалы раскапывали и съедали тела умерших.

Голодали почти все, мама и старшие сестры свой хлеб отдавали нам, а сами ходить не могли, некоторые родственники умерли.

Голод был для всех и везде. Если мои родители приехали в Узбекистан без узелка на руках, о чем можно говорить… Ведь землю с поля не съешь, а съедобного ничего не было, были одни слезы. Я помню, как мама день и ночь плакала, глядя на голодных детей. Когда умерших вынуждены были закапывать голыми, без савана, детей прятали, чтобы они не видели этого ужаса. Но мы это видели, и никогда не забудем и не простим этого палачам нашего народа, вечно гореть им в аду!

В первые годы учиться не было возможности, в школы не принимали, а если дети выходили на улицу, обзывали предателями, продажниками. В школу я пошла в первый класс, когда мне было 10 лет, окончила 7 классов, поступила в Ташкенте в филиал Московского статуправления, закончила отделение бухчета промышленных предприятий. После окончания вышла замуж, уехала в Таджикистан. Работала 11 лет главным бухгалтером в Кайраккумской горбольнице, потом устроилась начальником бюро учета объединения коврового комбината. Получила высшее образование, специальность инженер-экономист, проработала 20 лет, переехала в Крым, живу в селе Пионерское на пенсии.

Ограничение на обучение было, но мы – народ умный, трудолюбивый, исполнительный, обязательный. Поэтому авторитет у нас был и будет, мой народ всем нужен, за это я люблю свою нацию.

Условий для развития крымскотатарской культуры, языка и школ не было. В 1956 году я первый раз услышала песню на крымскотатарском языке по радио, а радио было в доме одной узбекской семьи и весь поселок собирался у них послушать концерт. Семья эта была очень гостеприимная, разрешали всем татарам собираться у них дома по четвергам.

В местах спецпоселения свободно соблюдать национальные традиции, обычаи, отмечать религиозные праздники открыто не разрешалось. Но народ старался скрытно все проводить: дуа (чтение молитвы – КР), намаз (коллективный молебен – КР), никях (бракосочетание – КР), дженазе (похоронный обряд – КР) в соответствии с канонами Ислама. Старым людям терять было нечего, потому что все было уже потеряно.

Публично и свободно обсуждать как между соседями, так и с представителями власти вопрос о возвращении на родину, в Крым, было невозможно. За это преследовали, следили за каждым шагом, мы требовать что-то не имели права.

Когда в 1990 году делали перепись крымских татар, меня включили в комиссию. Кучук (сотрудник Алуштинского горисполкома – КР) попросил меня переписать крымских татар в городе Кайраккум, но мне на работе запретили, якобы это политическое дело, с работы не отпустили, но меня ничего не испугало. Я полностью переписала весь город. Кучук поблагодарил за грамотную работу и обещал выделить как уроженке Алушты квартиру в первом строящемся доме. Стою в очереди с 1992 года, ничего не продвигается, везде беспорядок. У кого деньги, те и получают, а у меня их нет.

Никаких существенных изменений не вижу за 65 лет. Но ведь народ наш не глупый, если на месте вопрос не решается, почему не обратиться в международный суд, чтобы вернуть правду народу и возместить моральный, материальный ущерб? Ведь нас осталось очень мало, они ждут, чтобы последний человек, который был выслан из Крыма в 1944 году, умер. А детям нашим легко объяснить: «Вы здесь не родились».

В местах высылки после 1956 года жизнь незначительно улучшилась: люди уже не ходили в комендатуру отмечаться, могли, по возможности, посетить старых, больных родственников в соседних поселках.

Мы с семьей приехали в Крым в 1977 году. Я искала работу, но когда узнавали национальность, культурно отказывали. Говорили: «Пропишитесь в любом уголке Крыма, тогда возьму на работу и предоставлю квартиру». Но прописки не было, и мы уехали.

Муж приехал в Крым в 1990 году с детьми. Я осталась в Узбекистане работать и поддерживать семью. В 1996 году приехала уже полностью.

Выслали в 1944 году мою семью, нас было 8 человек. В 1945 году умер папа, в 1947-м – один брат, в 1949-м – второй брат, в 1977-м умерла мама, в 1999-м умерла сестра в Крыму, в 2007-м – сестра, в 2007-м умер брат, в 2009-м умер муж.

Я осталась одна. Слава Богу, есть трое детей. Жилья у меня нет, прописана в Алуште, проживаю в селе Пионерское.

(Воспоминание от 27 ноября 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий