Профессор Ясского университета Александру Кэлинеску, литературный критик, специалист в области французской литературы, был одним из немногих открытых противников диктатуры Чаушеску. И одним из немногих, кто 30 лет назад, уже в первые дни после победы революции, почувствовал – не осознал, а именно почувствовал: "Что-то пошло не так".
22 декабря 1989 года, увидев на экране телевизора своего друга и единомышленника, поэта Мирчу Динеску, который провозгласил: "Народ победил!", Кэлинеску присоединился к ясскому городскому революционному комитету Фронта национального спасения. Там формировалась новая власть. Через шесть дней он заявил о своём уходе.
Монолог Александра Кэлинеску продолжает цикл публикаций, посвященный 30-летию со дня свержения коммунистической диктатуры в Румынии.
Мы были культурной оппозицией, альтернативой официозу и литературным начальникам
– Всё началось со студенческого журнала "Диалог" на факультете литературы и словесности в Ясском университете. Журнал был основан в конце 60-х годов, в так называемый период "либерализации". Там работали и издавались молодые прозаики, поэты, некоторые позднее стали очень известными, например, Дан Петреску. Мы были культурной оппозицией, альтернативой официозу и литературным начальникам. Естественно, постепенно мы приближались к границе, у которой начинается политическое инакомыслие. И это не осталось незамеченным.
Александру Кэлинеску, профессор литературы. Яссы, ноябрь 2019 года
Среди моих друзей на факультете были два французских преподавателя, они помогали мне передавать тексты за границу, чтобы там публиковаться. А закон запрещал контакты с иностранцами. Естественно, это тут же стало известно.
Гайки закручивались, вскоре я стал невыездным. А при моём увлечении французской литературой, творчеством Марселя Пруста, мне было необходимо общаться с другими специалистами. А меня никуда не выпускали. Даже в Польшу. Последний раз я смог съездить в Париж в 1980 году, воспользовавшись всеми связями, но всё равно лишь в статусе туриста.
В мае 1983 года за нами – участниками "Ясской группы" нонконформистов – пришли. Были обыски, нас арестовали, отвезли в секуритате, допрашивали, угрожали… Следователи были из Бухареста, видимо, в столице посчитали, что в Яссах нет нужных профессионалов. Они добивались моего изгнания с факультета. Но мне сильно повезло: ректор воспротивился, да, он был на моей стороне. То же самое произошло с Даном Петреску, с его женой и сыном. Позднее, в 1987 году ему удалось уехать из страны.
В секуритате думали, что мы успокоимся и притихнем. Но мы не успокоились. После серии "бесед", угроз и попыток лишить меня работы в университете я снова принялся за своё. Пригласил французских журналистов, бельгийских журналистов, стал их проводником по Яссам и Бухаресту. Они снимали в Бухаресте снос исторических городских кварталов, снимали и здесь, в Яссах, в больницах… Мы шли на разные авантюры. Конечно, секуритате их задерживала, технику конфисковали.
Меня, как и моих столичных друзей, вновь начали преследовать. Но я продолжал поддерживать дружеские отношения с писателями из Бухареста, с Мирчей Динеску, Андреем Плешу. Они познакомили меня с послом Великобритании. В 1988 году я привёл к Дану Петреску журналиста из французской "Либерасьон". Потом он поехал в Бухарест и взял интервью у Мирчи Динеску. Публикации во французской газете зачитывались в эфире "Свободной Европы", и это бесило румынские власти. Но их злость наталкивалась на поддержку румынских диссидентов из-за рубежа, и эта поддержка нам сильно помогала. Ведь могли сделать с нами всё, что угодно, но уже не решались. Однако посадить кого-то из нас под домашний арест – это они могли. После знаменитого интервью в "Либерасьон" в начале 1989 года Динеску был посажен под домашний арест и лишён права авторской подписи. Его также изгнали из газеты "Ромыния Литерарэ". Его единомышленники выступили с протестным письмом, к которому присоединился и я. Тогда меня тоже "запретили": моё имя нигде не могло быть названо.
Мы находились под круглосуточным наблюдением нескольких агентов
Семья? Да, жена, двое детей – сын 20 лет и дочь помладше, и ещё моя мама. Мы все держались вместе, поддерживали друг друга. Секуритате ведь была горазда на всякие пакости. Они делали всё, чтобы держать нас в постоянном страхе. В школу приходила ищейка из секуритате, приглашали в кабинет одноклассников дочери, задавали вопросы, как, мол, там дела у Роксаны Кэлинеску, с кем она общается, что говорит. И сыну моему пытались подстроить какое-нибудь преступление: приписать ограбление или еще что-то подобное. Короче, сплошное сумасшествие. Мы находились под круглосуточным наблюдением нескольких агентов. Если я шёл пешком, за мной следовал один из них. Если я выезжал на машине, то наблюдателю подавали сигнал фарами, он стремглав садился к своим коллегам в машину и они ехали за мной. Это был постоянный стресс.
Меня всеми путями пытались выгнать из университета. Но не выгнали. У меня создалось впечатление, что они боялись превращать нас в героев-мучеников, в жертвы, только поэтому более радикальные меры не принимались. Ведь мы уже были известны, о нас писали в западной прессе. Вот почему мне все-таки удалось продолжить преподавание в университете, пусть я был почасовиком, но мне было позволено работать – и так я доработал, пока Чаушеску не был свергнут.
Да, я надеялся и верил, что режим падёт. В 1989 году начал разваливаться "восточный блок", выборы в Польше триумфально выиграла "Солидарность", пошёл слом системы в соседних странах… Однако надо признаться, что среди писателей было немало тех, кто считал, что Чаушеску – это навсегда, что ничего нельзя сделать. Такая позиция просто выводила меня из себя. Когда мы начинали наши акции протеста, нас было 8 писателей – и у меня было самое зыбкое положение, поскольку я один находился в Яссах, остальные были в Бухаресте – мы надеялись, что коллеги проявят с нами солидарность, что последует цепная реакция. Но мы ошиблись.
А 22 декабря диктатура пала. Газеты писали: "Народ победил". Мне не хотелось бы сейчас, оборачиваясь назад, говорить о себе: вот, мол, я ещё тогда всё предвидел, тогда уже было все ясно. Когда 22 декабря на экранах появился Динеску, я сразу направился в ясский региональный комитет <Румынской коммунистической партии>, благо он находился очень близко. Здание было уже оккупировано, партийные активисты бежали. И когда я пришёл туда – а я всё же был известным человеком в нашем городе, – меня тут же выдвинули в первый комитет Фронта национального спасения. Надо было самим организовать власть. Вскоре стало известно официально, что во главе фронта встал Ион Илиеску. И что меня тогда сразу обеспокоило – уже вечером 22 декабря, когда Илиеску только появился на телеэкранах, в здание совета, где мы находились, начали приходить бывшие активисты компартии.
Едва попрятавшись, они быстро отряхнулись и повылезали из щелей, чтобы предложить новой власти свои услуги
При мне позвонил бывший секретарь по вопросам пропаганды, тот, кто занимал эту должность при Чаушеску. Я поднял трубку телефона и услышал: "Готов служить новой власти". На это я ответил: "Спасибо, не нуждаемся". То есть они уже отряхнулись, повылезали из щелей, куда сначала попрятались. Они почувствовали себя увереннее, увидев на вершине знакомого им человека. Ведь кто такой Илиеску – бывший секретарь по вопросам пропаганды в ясском региональном комитете РКП, член руководства городской управы. Всё происходящее вызывало у меня ощущение чего-то противоестественного. Я еще не был уверен, но уже чувствовал: происходит что-то не то. Весь этот ужас в Бухаресте: центральная библиотека в огне, гибнут люди – всё это не поддавалось никакой логике. Террористы? Какие террористы, откуда они могли взяться? Более реалистичным было бы подозревать спецслужбы, секуритате. Но официально говорилось о "террористах".
После нескольких дней моего участия в совете Фронта я заявил, что ухожу, это было за день до нового года.
Долгое время я не мог определиться в своём отношении к Илиеску, не мог понять, какую роль он играл в устранении режима. Я знал его, он работал у нас в Яссах секретарём обкома партии – коммунистической, конечно, других партий в годы авторитарного правления не было. Отвечал за пропаганду. Обладал невероятной памятью. Невероятной. Это было заметно во время его участия во встречах с писателями. Очень многое помнил. Да, он и был коммунистом-догматиком, но производил впечатление человека просвещённого. Когда-то у него появились разногласия с Чаушеску. Он оказался в опале. Прослыл диссидентом, либералом, демократом. И вот теперь он – лидер революции. Я слушал его выступления и не мог найти логической связи между событиями: свержением Николае Чаушеску, расправой над ним, боями в Бухаресте, гибелью и ранениями тысяч сограждан (в дни революции пропаганда говорила о 60 тысячах). Почему погибло столько людей? А кто устроил этот гигантский пожар в центральной университетской библиотеке в Бухаресте?
Новая власть во главе с Илиеску предпочла разыгрывать карту самых примитивных представлений людей об устройстве общества, о справедливости
Да, при нём начались судебные процессы, на скамье подсудимых оказались самые близкие соратники Чаушеску – Тудор Постелнику (министр внутренних дел в последнем правительстве Чаушеску, активный участник политических репрессий), Эмил Бобу (бывший прокурор, глава МВД, советник Чаушеску), Маня Мэнеску (бывший министр финансов, вице-премьер, премьер-министр), Ион Динкэ (бывший мэр Бухареста, генерал армии). Они получили длительные или пожизненные сроки, но по разным причинам были досрочно освобождены, в основном из-за состояния здоровья. Но параллельно начались совершенно отвратительные пропагандистские кампании против "исторических партий", существовавших в Румынии до установления коммунистической однопартийной системы. Звучали фарисейские упрёки, дескать, "вы там жили за границей", пока народ терпел тяготы и лишения.
Новая власть во главе с Илиеску предпочла разыгрывать карту самых примитивных представлений людей об устройстве общества, о справедливости.
И всё равно надежды в дни революции были огромны. Было бы несправедливо и неблагодарно – с моей стороны и со стороны моей семьи – не оценить тех возможностей, которые она нам открыла. Осенью 1991 года я, наконец, смог уехать работать в Париж. Это было замечательно.
Мне предлагали пост атташе по культуре. Но я отказался и очень этому рад
Между прочим, мне предлагали пост атташе по культуре. Но я отказался и очень этому рад. Мне не хотелось формальных обязанностей, не хотелось подписывать бумаги и рутинной работы, да ещё и в окружении бывших сотрудников секуритате. Мне хотелось заниматься наукой. Я предпочел профессорскую должность, преподавательскую и исследовательскую работу в любимой мною области французской литературы. Это было необычайно плодотворное время. Шесть лет преподавания и занятия литературой в Париже очистили мне разум, вернули чувство состоявшейся жизни. Время наполнилось тем, чем я всегда хотел заниматься. Травма излечилась. Но сожаление осталось: потеряно много лет, многие возможности так и не были использованы. Ведь в чем особенная подлость диктатуры? В том, что режим порабощает, третирует душу и интеллект. В двоемыслии, двоеречии. Двойном дискурсе. В этом и была травма.