Александр Кольченко: «В колонии испугались моей голодовки»

В сентябре в Украину вернулись 35 удерживаемых россиянами украинцев. Среди них – крымский общественный активист левого направления, анархист​, защитник прав крымского студенчества Александр Кольченко.

Как воспринималась российская аннексия в Крыму? Как относились к активисту российские силовики после ареста? Как ему живется после освобождения? Об этом с Александром Кольченко говорили в ток-шоу «Доброе утро, Крым» на Радио Крым.Реалии. Первую часть интервью с Александром Кольченко читайте на сайте Крым.Реалии.

– Когда тебе стало понятно, что события в Крыму – не просто политический кризис, а что-то более серьезное?

– После того, как в Крыму появились так называемые «зеленые человечки», которые окружили административные здания, военные части, перекрыли улицу Пушкина.

– Что делать в такой ситуации? Как ты принимал решения, обозначил стратегию дальнейшего поведения?

– Не знаю. Было очень сложно выработать какую-то стратегию. Изначально я вообще к публичным акциям по поддержке Майдана относился очень скептически и не участвовал в них. Но где-то с начала марта принимал участие в антивоенных акциях. Читал, что вряд ли такие акции изменят что-то, но не участвовать все равно не мог. Мы с ребятами приходили на эти акции, чтобы обеспечить безопасность в случае нападения провокаторов.

– Ты сразу принял реальность аннексии Крыма?

– Одно дело, когда ты видишь это на экране телевизора или на экране монитора компьютера. И другое дело, когда ты лично, на расстоянии вытянутой руки, можешь увидеть этих людей с оружием. Все это более, чем реально… После своего задержания я понял, что это (аннексия – КР) надолго.

– Кто-то ждал решений из Киева, кто-то понимал, что нет никакой помощи и надо делать что-то самому. А у тебя какие ощущения были?

– Все в большой степени зависело от нас, от самих крымчан.

– Было ли в Крыму достаточно людей, которые могли выйти на улицы и заявить о своем мнении? И почему этого не случилось?

– Население в Крыму на протяжении долгого времени было достаточно пророссийским. Агрессивная пропаганда возобновила действия. Как мне видится, все до конца не понимали разницу между той Россией куда они хотят попасть и той Россией, которая есть на самом деле.

– У тебя есть какая-то обида к тем, кто был пророссийски настроен?

– Нет. Они сами выбрали.

– Если бы ты знал, что с тобой случится в результате участия в этих акциях, ты бы повторил это, или все же пожалел себя?

– Для меня это очень сложный вопрос. Но в результате того, что я попал в тюрьму, я познакомился с очень многими хорошими людьми.

– Смог бы ты жить в том Крыму, который существует сейчас?

– Мне кажется, что это было бы очень сложно – жить в такой гнетущей атмосфере. Я в то время был как раз в раздумьях: уезжать или оставаться. У меня там семья оставалась. Немного не успел уехать.

– Как думаешь, почему именно тобой занялись сотрудники ФСБ?

– В начале той весны я участвовал в антивоенных акциях. Мы также сопровождали иностранных журналистов и обеспечивали их безопасность. После того как пришло осознание, что легальные и публичные методы борьбы себя исчерпали, один знакомый предложил мне участие в поджоге офиса Партии регионов, и по совместительству штаб «самообороны». Я принял его предложение. В ночь на 18 апреля мы совершили поджог – для нанесения реального ущерба, так и символической акции.

– Пожалел об этом?

– Что зря это было все? Нет. У меня таких мыслей не возникало.

– Каково было узнать, что тебя обвиняют не только в теракте, но и в том, что ты, анархист и антифашист, оказывается – праворадикал и чуть ли не член «Правого сектора?

– Для меня, несмотря на всю серьезность ситуации, все было смешно. Но ФСБшники не пытались у меня что-то выяснить. Им уже «все было известно».

– Ты пытался им объяснить, что у тебя совершенно другая политическая позиция?

– Я им объяснял, но, естественно, они не слушали. У них уже был свой сценарий, инструкции.

– Когда ты узнал, что у тебя есть поддержка?

– В Москве, когда ко мне пришла адвокат и сказала, что она пришла от Александры Дворецкой. И когда в Москве пришли представительницы общественной наблюдательной комиссии. Этот визит был настолько неожиданным для меня, что даже расплакался.

– Остались ли у тебя хорошие знакомые в заключении?

– Да

–​ Это россияне?

– И россияне в том числе, и таджики.

– Украинцев встречал?

– Встречал. Там много украинцев – «заробітчан», которые приезжают за легкими деньгами, распространяют наркотики и их закрывают. Очень распространено такое.

– Много таких?

– У себя в лагере (видел – КР) до 10 человек. В России вообще очень много заключенных именно по этой статье – незаконный оборот наркотиков. Хранение, распространение, употребление… Поэтому и статья называется «народная».

– Заключенные знали, кто ты?

– Знали. Но отношение было «ровным».

– Статус украинского политзаключенного в российской колонии способствовал лучшему обращению?

– В России у заключенных нет статуса. Я был таким же заключенным, как и все остальные. К тебе только более пристальное внимание со стороны администрации.

– Расскажи о своем решении объявить голодовку.

– Я узнал о том, что Олег (Сенцов – КР) «стал на якорь» от своего местного адвоката. Я очень сильно переживал за Олега. Знал о том, что он человек упрямый, решительный. Потом через несколько дней приехала моя адвокат, чтобы отговаривать меня, зная мой характер. Все это время я думал и переживал. Первого июня, когда пришел другой мой местный адвокат, я в его присутствии оперативному сотруднику передал заявление, где был изложен мой отказ от приема пищи. Он очень сильно испугался и отказался принимать это заявление. Сказал: сейчас поднимемся в оперативный отдел, начальнику оперативного отдела отдашь. Я пришел в кабинет, и они все окружили меня. Были очень испуганы. Играли в «хороших и плохих полицейских». «Плохие полицейские» угрожали обысками в бараке – мол, скажут, что причиной регулярных обысков являюсь я. «Хорошие» – предлагали подумать о своем здоровье и будущем.

– Ты ведь теперь переселенец, как и тысячи крымчан, которые выехали из Крыма. Справку переселенца уже сделал?

– Уже да.

– А что с жильем?

– Вопрос уже почти решился. На последней стадии.

– Как тебе Киев?

– Киев очень большой: большие расстояния, большие потоки людей. Я еще к этому не привык, хотя уже месяц прошел. Езжу на метро, в основном. Люди узнают. Подходят, поздравляют с возвращением.