15 февраля 1989 года, 31 год назад, советские войска покинули Афганистан. Для жителя Кемерова Вадима Вахромеева та война закончилась 24 мая 1985-го, когда он подорвался на противопехотной мине и потерял ногу. О своем противоречивом отношении к этой войне и о том, как выживали в Афгане советские солдаты, он рассказал корреспонденту сайта Сибирь.Реалии.
– Нас учили: где одна мина, там и вторая, – вспоминает Вадим. – Часто случалось, что солдат подрывается, другой подбегает, чтобы вытащить раненого, и на второй мине подрывается сам. Я был, конечно, в шоковом состоянии. Но поползал, поискал вторую, и только убедившись, что рядом нет ещё одной, разрешил ко мне подойти и наложить жгут. Вызвали вертушку. Забрали в медсанбат, а оттуда самолётом отправили в Ташкент.
Произошло это в самом начале Кунарской операции. Вадим говорит, что ему ещё повезло. 149-й гвардейский мотострелковый полк, в котором он служил, в ходе этих боев понёс серьёзные потери. Четвёртая рота попала в засаду и была почти полностью уничтожена.
Вернувшись с войны, Вадим окончил вуз, женился, вырастил детей. Работал на заводе, потом тренером по лёгкой атлетике. СМИ писали о нем как о параспортсмене, который добился высоких результатов сразу в трёх дисциплинах – футболе, лёгкой атлетике, велоспорте. Но в репортажах и заметках о его участии в афганском конфликте упоминается лишь мельком.
"Довыделываешься: в сапёры определим!"
– Война открытой не была. Засады, удары в спину. У них же расценки были: столько-то за убитого офицера, столько-то за подорванный БМП. Вот мы подорвались, а кто-то бабки срубил за уничтоженную технику. Когда устраивают засады, большую роль играет внезапность. Они неожиданно нападут, потом только мы открываем ответный огонь. А они уже свалили, потому что жизнь дорога, правильно? А когда мы вычисляем, где они, и берём врасплох – конечно, мы – герои. И мин было очень много, подрывов.
Во время любого рейда впереди шли или ехали сапёры – на БМП или на БТС. Разумеется, они подрывались чаще других.
– У нас в полку командиры пугали некоторых новичков: "Ты сейчас довыделываешься: в сапёрную роту или в разведку определим!" – рассказывает ветеран.
Афганистан
Студента Вадима Вахромеева не прельщала военная романтика. Выучился в техникуме на специалиста по ремонту контрольно-измерительных приборов. Собирался в вуз, но не дали направления. Сказали, сначала поработай. В 1983-м устроился на кемеровский завод "Азот". Через пару месяцев получил повестку. На призывном пункте определили в третью команду. Мастер смены, который в своё время тоже был в третьей, проходил службу в Германии и уверял Вадима, что и он туда попадёт. Однако направили Вахромеева не на Запад, а на Восток.
Государственную границу он пересёк в декабре 1983 года. До этого почти ничего не знал о том, что происходит в горячей точке. Вспоминает, что в 79-м, услышав по радио о введении в Афганистан "ограниченного контингента советских войск", пересказал эту новость приятелю, а тот сперва не поверил. В 1986-м, уже вернувшись, Вадим Викторович сдавал на права, и сотрудник ГАИ, принимавший экзамен, просил молодого ветерана: "Ну, расскажи, что там, как? Мы же ничего толком не знаем!" Достоверной информации не было до самой перестройки.
В начале 80-х советская пресса время от времени сообщала, что народная армия Афганистана разоружила очередную банду. Цену этим сообщениям Вадим узнал на войне.
– В Ханабаде мы неплохо взяли оружия – реализация разведданных была хорошая. И потом читает по телевизору диктор, что вот в провинции Ханабад афганские солдаты обезвредили банду, взяли столько-то пулемётов… Думаю: "Странно. Никаких афганцев с нами не было", – рассказывает ветеран.
В 1982-м, накануне призыва Вадима Вахромеева, его друг детства Николай Троненко "вернулся в цинке". Подробностей гибели и даже где тот служил, никто не знал. Школьниками они рыбачили на реке Ине, и из всех ровесников Николай был самым удачливым рыбаком. Последний раз Вадим видел его, когда они вместе прыгали с парашютом от ДОСААФа. Всего до армейской службы Вахромеев совершил пять прыжков, к тому же серьёзно занимался лёгкой атлетикой, возможно, это сыграло роль, когда решали, отправлять ли его в горячую точку.
Со сборного пункта Вадима и ещё 23 призывников-кузбассовцев отправили в Бийск.
– "Покупатели" – офицер и сержант. В поезде выпили с сержантом, спрашиваем: "Всё, колись, куда едем?" – "В Фергану". А Фергана – это сто процентов, что дальше попадём в Афганистан, – вспоминает Вахромеев.
Но до ферганской ВДВшной учебки не доехали. В Ленинобаде к сопровождающим подошёл офицер, показал приказ, и новобранцев увезли в приграничный Термез. Вахромеев попал в инженерно-сапёрную роту. В учебке полагалось служить полгода, но уже через 2,5 месяца его вместе с другими новобранцами перебросили в афганский город Кундуз. Сначала на КамАЗах через мост, соединяющий узбекский берег Амударьи с афганским. Дальше на "коровах" – так называли вертолёты МИ-6.
– В вертолётах все на полу сидели плотненько. И вот прилетели в Кундуз. Уже темно. Подогнали машины, включили фары – и давай нас распределять: одних туда, других сюда. Продержали отдельно, наверное, ещё неделю. Рассказывали, какие правила, показывали минные поля. Во время очередного занятия пронеслась БМПэшка с двумя пацанами в кровавых бинтах на ребристоре (специальный металлический лист на броне. – Прим С.Р.). Нам говорят: "Вот ребят раненых в санбат повезли". Мне жутковато стало, – вспоминает Вадим.
От узбекской учебки толку оказалось мало. Там солдаты строили боксы, собирали хлопок и лишь изредка стреляли на полигоне. И с теоретическими занятиями не лучше.
– В Афганистане, в Кундузе, вызвали в каптёрку, чтобы сообразить, на какую должность меня поставить. Говорю: "Меня там сапёрному делу учили, объясняли, как работает итальянская мина". – "Расскажи!" – "Работает путём накачивания: одна машина наехала, потом вторая… Под четвёртой взрывается". Все смеются: "Дурачок, она не так работает. Наехала машина на крышку, боёк освобождается – и всё. И никаких накачиваний". В учебке нам про итальянские мины (которые использовали афганские партизаны. – Прим. С.Р.) рассказывали лейтенанты, которые недавно из училищ выпустились и никогда в Афганистане не были. Про советские мины всё правильно объясняли, а про итальянские и сами ничего не знали, – вспоминает Вахромеев.
По-настоящему сапёрному делу он учился в Афганистане. Новичков ставили в пару со старослужащими. Через несколько месяцев Вадим Викторович уже сам обучал молодых. Закапывал обезвреженную мину на небольшом участке – метров 20 квадратных. И они не всегда находили, хотя закопка свежая, на практике у сапёров не было такой подсказки. По словам ветерана, мины искать совсем не просто. Однажды группе сапёров, в которую входил и Вахромеев, прислали на усиление специалистов с обученной собакой. Уже после собаки участок обследовал сослуживец Вадима Викторовича и обнаружил мину, которую она пропустила. Собака то ли от жары плохо работала, то ли просто устала. Уставали и люди.
"Механик получился самый целый – только ноги оторвало"
Служившим в Афганистане запрещалось фотографировать, особенно военную технику. Но Вахромеев с друзьями всё-таки запечатлели друг друга на фоне БТС и БМП. Снимали дешёвенькой камерой "Смена 8-М". На одной из военных фотографий, которые хранит Вадим, в кадре миноискатель. Однако их редко использовали, иначе, по его словам, пять километров пришлось бы идти весь день. Итальянские мины почти полностью пластиковые. Из металла – только маленький боёк, который миноискатель легко мог "перепутать" с гильзой или осколком снаряда. Пользовались щупами. В первое время деревянными с металлическими наконечниками. Деревяшки под жарким южным солнцем рассыхались, и их опускали на ночь в противопожарные бочки с водой, установленные рядом с брезентовыми палатками. Потом появились гораздо более удобные алюминиевые щупы. Чтобы обезвреживать мины, пробовали катить впереди техники тралы, но они значительно снижали скорость передвижения и к тому же быстро разваливались.
– Старослужащие подсказывали, где обычно партизаны устанавливали мины. Как правило, у разбитых дувалов (глинобитные стены. – Прим. С.Р.). Мина же денег стоит. Если её находили и "снимали" – это им убыток. Мину караулили, устраивали рядом засаду. Если сапер находил мину, он сразу поднимал руку, подавая сигнал. И ребята на БМП делали предварительный обстрел местности, чтобы предупредить нападение, – объясняет Вадим Вахромеев.
Афганистан середины 80-х
Осенью 1984 года он вместе с другими сапёрами сопровождал колонну, которая везла своим уголь и сухпай в район Файзабада, а обратно в Кундуз – хлопок. Туда колонну пропустили без единого выстрела и взрыва. Назад возвращались через несколько дней тем же маршрутом.
– Едем обратно. Слева гора, справа река. Асфальт закончился, началась земляная дорога. Там воронка. Значит, были подрывы. Соскочили с брони. Я нахожу первую мину, но не успеваю её снять. Слышу, что со стороны горы начинают стрелять. Прячусь за броню. Предупреждаю, что впереди мина. Колонна встала. Мы попали в засаду. Начинается настоящий обстрел. Слышу по рации: "Кроты, кроты, давай быстрее!" – "Не можем, тут заминировано". – "Давай быстрее, тут из гранатомёта обстрел ниточки начинается". У нас, сапёров, позывной был "кроты", а "ниточкой" называли колонну. Ну, и что делать? Я сержантом был, замкомвзвода. Принял на себя ответственность. Взял шашку, отмерил огнепроводный шнур, и бегом из-под брони к мине. Поставил шашку на мину, одну мину взорвал. Потом назад за броню, и опять та же процедура: подбежал уже с подожженным шнуром и поставил шашку на вторую мину. И потом мы смогли ехать. У нас три машины сгорело – хлопок быстро горит. Раненых и убитых у нас в тот день не было, – вспоминает Вахромеев. За тот бой он награждён орденом Красной Звезды.
Советские военнослужащие в Афганистане с миноискателем
Удача им сопутствовала не всегда. До той роковой противопехотной мины Вахромеев четырежды подрывался, находясь "на броне". Однажды группа получила задание проверить разведданные. Медлить нельзя, иначе терялся смысл рейда. По пути туда сапёры, которые, как всегда, шли первыми, обнаружили и обезвредили одну мину, но времени досконально проверить дорогу у них не было. Колонна техники без происшествий дошла до нужного пункта на окраине Кундуза. После выполнения задания, когда той же дорогой возвращались назад, БТС, на котором ехали сапёры, подорвался на мине. Начали сдавать назад и подорвались ещё на одной.
– Я кричал: "Стой! Стой! Куда ты едешь?!" Но водила уже контуженный, не слышит. Представляете: под ним мина взорвалась, – объясняет Вадим.
Днище техники, на которой ехали саперы, было усиленно броней, это спасло им жизнь. За ними следовали несколько БМП. Одна, возможно, съехала с проверенной сапёрами колеи, и тоже подорвалась.
– Двадцать четыре человека, которые ехали на этой новенькой БМП, погибли сразу. Одну мину мы нашли и обезвредили, ещё на двух подорвались сами. Эта мина, на которой подорвалась БМП, была уже четвёртой. Вся дорога оказалась заминированной. Сдетонировала боеукладка. Возможно, там использовался управляемый фугас. Башня БМПэшки оторвалась и улетела. Там механик получился самый целый – только ноги оторвало. Остальные… Короче, ГАЗ-66 подогнали и грузили в него фрагменты тел. Вот это было самоё тяжёлое. Не знал, как людям в глаза смотреть, – рассказывает Вадим.
"Я бы туда войска и не посылал"
После случившегося позже тяжелого ранения Вахромеев долго лечился в ростовском госпитале.
– Через много лет я пересекался с парнями, которые получили ранения в Чечне. Спросишь, где лежали, они отвечали: "16-02. Военно-клинический госпиталь Северокавказского военного округа". В 1985-м я тоже там, в Ростове, полгода лежал. Мне сделали протез и отправили на месяц в Крым, на курорт в город Саки. Там лечебные грязи обалденные. У меня же не только нога, но и по всему телу множество скальпированных ран от осколков, которые всё никак не заживали, а в грязи походил – помогло.
Протез сделали, но ходить на нём оказалось трудно. Удобный у Вадима Викторовича появился только через пять лет. Как он вспоминает, благодаря перестройке: шахтёры вышли на внешний рынок, пошла валюта. Горняки заключили контракт с британской фирмой, чтобы запротезировать травмировавшихся на производстве, а также земляков, вернувшихся инвалидами из Афганистана. Англичане приезжали в Кузбасс дважды. Сначала сделали слепки с культей, потом корректировали готовые протезы на месте. Тем протезом, сделанным тридцать лет назад, Вахромеев пользуется до сих пор. Для улицы уже не годится, но, как говорит Вадим Викторович, для него он как домашний тапочек.
– На войне вы испытывали уважение к противнику?
– Конечно. Однажды совсем близко увидел, с кем мы воюем. "Дружественная банда" разрешила пройти через их кишлак. Один дух запомнился. БТС – здоровая махина на базе танка. Механик по фамилии Скорб – молдованин – чуть не по ногам этому духу проехал, а он стоит, не шелохнётся. У БТС труба такая с правой стороны. Механик как газанул, дымом на него жахнул. Но дух даже бровью не повёл. Показал, что он воин. Я тогда понял: он так держится, потому что это его земля. Это серьёзно. И их пацаны восемнадцатилетние себя подрывали, чтобы в плен не попасть. Случалось такое.
– Говорят, что многие подсели там на наркотики?
– Там это было очень распространено. Афганцы не употребляют алкоголь, но они все в открытую курили марихуану, там это в порядке вещей. Конечно, и нашим это всё передавалось. Я с детства занимался спортом и никогда не понимал, как можно наркотики употреблять. Но многие наши у них перенимали. Там же это доступно было. На алюминиевую ложку можно было выменять (показывает пальцами отрезок в десять сантиметров. – Прим. С.Р.) вот такую палочку "пластилина". Курево – это ещё не так страшно. Кто переходил на ханку (наркотик из мака. – Прим. С.Р.), на мак-сырец – вот там последствия были жуткие.
Вадим Вахромеев в госпитале с однополчанином, 1985 год
– Вы понимали, зачем там находитесь?
– Перед тем, как нас туда отправить, к нам в учебку приходили дядьки – большие чины. Почему-то в морской форме. Они объясняли: "Ребята, вы едете защищать южные рубежи нашей родины". Мы в это верили. Когда вернулся, мой дед – инвалид Великой Отечественной Максим Герасимович Вахромеев – говорит: "На чёрта вас туда послали?!" Я ему: "Ты что? Мы там испытываем оружие, учимся воевать". И мы действительно испытывали и учились. И когда Горбачёв с трибуны на всю страну сказал: "Да, это была ошибка…" Вот, честно скажу – как серпом по гениталиям. Мы не щадили живота своего, не прятались за чужими спинами. Мы приняли присягу и её не нарушили. Горбачёв не имел права так говорить.
– Но Горбачёв говорил об ошибке тогдашних руководителей страны.
– А плевать! Всё равно он не имел права так говорить. Меня это морально убило, сразу в башке: "За что я ногу потерял? За что мои друзья погибли?" Мы выполняли воинский долг. Это во все времена должно уважаться. Хотя я бы туда войска и не посылал. Потому что очень много горя. Когда дипломаты сделают промашку, то говорят пушки. Командование говорит: "Мы решаем такую задачу. Мы решаем другую задачу". А по сути это жизни пацанов.
– В середине 80-х о войне говорили: "Это не должно повториться". Сейчас в ходу слоган – "Можем повторить".
– Мы попали в окружение, когда сопровождали третью роту разведбата. Нас конкретно зажали между двумя дувалами. Кричали в мегафон: "Шурави, сдавайтесь, у нас бессер-бессер душман". То есть "у нас много-много душманов". И мы с Пашкой Демьяновым друг на друга посмотрели… Почистили автоматы. На всякий случай ввернули взрыватель в гранату. Погода была нелётная, вертолёты наши не прилетят, пришлось вызывать по рации огонь практически на себя. Хорошо, что артиллеристы опытные – миллиметрировали. Тогда обошлось, но я подумал, что лучше три смены на заводе отпахать, чем так жизнь свою гробить. Без вопросов пошёл бы воевать, если бы на нашу страну напали. Но такие проблемы, как в 80-е в Афганистане или сейчас в Сирии, должны решать контрактники, которые получают за это деньги и знают, на что идут.
– Как складывалась ваша послевоенная жизнь?
– Мы тогда приравнивались к инвалидам Великой Отечественной, получили соответствующие льготы. На работу меня приняли снова на "Азот" (крупнейший кемеровский завод. – Прим. С.Р.) по специальности – только специалистом не по ремонту, а по обслуживанию КИП. При Советском Союзе все инвалиды были в домах инвалидов. В лучшем случае устраивались часовщиками, сапожниками или швейные машинки чинили. А меня – на завод по специальности, представляете? И я влился в бригаду, вернулся к занятиям спортом, снова встал на лыжи.
– Почему не у всех ветеранов Афганистана получилось, как у вас?
– Многие пошли на поводу у тех, кто начал их жалеть. Предлагали им выпить, и они начинали бухать бесконтрольно. А кто-то и на наркоту садился.
– Сегодня власти достаточно делают для ветеранов Афганистана?
– Думаю, нет. Элементарно: санаторно-курортное лечение только в области. Я от него отказался, потому что мне дали путёвку в санаторий в Мысках. Может быть, там хорошее лечение, но рядом труба, воздух грязный. А почему мне путёвку в Крым не могут дать? Или хотя бы на Алтай в Белокуриху, чтобы я подышал нормальным воздухом? Почему мне не дают на протез деньги, чтобы я мог протезироваться в Москве, где всё-таки лучшие специалисты? Почему я должен протезироваться в Новокузнецке? Сейчас, правда, разрешают ещё в Томске, и то со скрипом. Протеза хватает на два года. Чтобы встать с картой реабилитации на получение нового, нужно в больнице пройти всех врачей, включая нарколога. Это какой-то нонсенс: чтобы получить протез, я должен доказать, что не наркоман, не алкоголик и не псих. В советские времена такого не было.
– День вывода советских войск из Афганистана – для вас праздник?
– Очень радостно, что всё это закончилось. Праздник, наверное, в том, что в этот день приходишь к мемориалу и встречаешь однополчан, которые остались живы, которые помнят. Ну и самое, наверное, главное, что чтим погибших. Погибали лучшие. Как закон подлости.