Из России: «Отбирают даже коврики для молитвы». Правозащитница об обращении с заключенными-мусульманами

Несколько лет назад история Пятимат Юсуповой (в девичестве Далиевой) всколыхнула весь Северный Кавказ – она предала огласке пытки и убийства в Центре противодействия экстремизму МВД Ингушетии и добилась реальных сроков для садистов в погонах.

Все началось в июле 2016 года с ограбления банка – человек с гранатой потребовал у кассира Марем Далиевой отдать наличность. Испугавшись, женщина выполнила требование грабителя. После этого ее вызывают на допрос в Центр "Э", где надевают на голову пакет и душат, затем пытают током. В это время полиция задерживает ее мужа Магомеда – брата Пятимат. Мужчину жестоко пытают, требуя сознаться в ограблении. Марем и Магомед слышат из соседних кабинетов крики друг друга. От пыток Магомед Далиев умирает. Смерть попытались выдать за инфаркт, но Пятимат решила добиться правды и наказать виновных.

Это был непростой путь борьбы – видеообращения, пикеты, противостояние угрозам и попыткам подкупа. В итоге сестра погибшего чудом попадает на личный прием к председателю Следственного комитета, а на следующий день задерживают уже начальника ЦПЭ Ингушетии Тимура Хамхоева. Вместе с шестью подельниками они получают 41 год суммарно.

После этого Пятимат Юсупова втянулась в помощь осужденным с Северного Кавказа – география ее поездок по колониям охватывает всю страну, а отправленные посылки исчисляются сотнями.

О том, как сломить систему, что делать в случае ареста близкого человека и как живется мусульманам в российских исправительных учреждениях, она рассказывала Кавказ.Реалии.

– Почему многие россияне с предубеждением относятся к отбывающим наказание?

– Потому что у нас всех силен стереотип "сидит – значит за дело". Он идет еще с советских времен. Но даже тогда, думаю, не было столько беспредела в виде пыток, шантажа и убийств. Я столкнулась с этим после убийства брата, до этого не догадывалась, что такое происходит рядом. Сама искренне считала, что в тюрьмах только виновные.

Мы не помогаем убийцам, грабителям, насильникам, мошенникам. Уверена, что за такие преступления человек должен понести наказание. Но сейчас очень много сфабрикованных дел, когда приговаривают невиновных. В Ингушетии несколько лет такими делами занимался начальник Центра противодействия экстремизму МВД Тимур Хамхоев, который благодаря родственным отношениям пробился в руководство силового блока республики. Это очень тщеславный человек, и многие ребята пострадали при нем просто за оброненное слово, за какой-то обычный конфликт. Их избивали, пытали, а после заставляли подписывать документ о том, что в случае необходимости будут работать на Центр "Э". То есть станут агентами или, как говорят в народе, стукачами. В такой ситуации оказался, например, Ваха Котиев.

Пятимат Юсупова (Далиева) на пикете с требованием расследовать убийство ее брата

Также мы помогаем только действительно нуждающимся арестованным. Когда поступают просьбы, обращаемся к знакомому осужденному, занимающему не последнее в этой среде место, которого просим "пробить" человека: за что сидит, действительно ли нуждается в помощи, стоит ли ему помогать? За неделю получаем полный отчет и принимаем решение.

Еще одна причина такого отношения к арестованным, наверное, в целом характерна для некоммерческого сектора – сборов сегодня столько, в том числе мошеннических, что люди не верят им. Те же, кто знает меня лично, практически никогда не отказывают. За последние годы у нас были поездки в Липецк, Владимир, Кемерово, Ульяновск, Орел – из каждой лежит толстая рукописная книга, в которой расписано, сколько денег собрано, на что потратили, прикреплены все чеки. При первой же просьбе могу показать все отчеты. Именно так зарабатываются доверие и поддержка.

– Как из личной истории помощи своему брату вы перешли в правозащиту, начав помогать другим?

– Когда ни угрозами, ни предложениями денег эти люди не смогли добиться того, чтобы я замолчала, они достали дело со вторым братом, обвинив его в похищении человека. Это давняя история из начала 1990-х, когда брат с другими мужчинами выполнили крупный заказ, а с ними не расплатились – они вывезли двух заказчиков из Северной Осетии, требуя заработанного. Тогда же было расследование, одного из мужчин осудили, к брату претензий не было. Он переехал ко мне в Челябинск, создал тут семью. Спустя многие годы его неожиданно решают арестовать и этапом отправляют в СИЗО Владикавказа.

Я продолжала борьбу, ролики про начальника ЦПЭ Хамхоева разошлись по интернету, и у брата, в том числе пострадавшие от Хамхоева, стали спрашивать, как обычная женщина добилась его ареста и возбуждения уголовного дела? Одними из первых обратились сидевшие по сфабрикованному делу несколько инспекторов ДПС, они попросили мой номер и спросили разрешения звонить, если их будут избивать и пытать следователи. Потом телефон передавали друг другу, я старалась вникнуть в каждое дело, так стала правозащитницей.

Вернувшись к делу Хамхоева, не скажу, что добиться его возбуждения было легко, противодействие шло с самого верха. Следователь, который вел дело убитого брата, в разговоре как-то поднес два пальца ко рту, изобразив усики как у Гитлера, и сказал, что он бьет меня по рукам, ничего не дает делать. Было понятно, что это намек на носящего усы Евкурова (глава Ингушетии в 2008–2019 годах, сейчас замминистра обороны России. – Ред.).

Я никогда не стремилась в организаторы. Поначалу недоумевала: неужели на Кавказе нет мужчин, которые возьмут на себя дело помощи незаконно осужденным? Была готова помогать, стать за ним, но нужен был такой человек. Впоследствии с такими мужчинами я познакомилась. Это Магомед и Руслан Муцольговы, Григорий Шведов, Магомед Хазбиев. Они и Татьяна Гантимурова оказались очень надежными, честными, чистыми. Без денег помогали мне во всем. Без них охватить помощью стольких осужденных было бы невозможно.

– Что бы посоветовали семьям, оказавшимся в похожей с вашей ситуации?

– Старайтесь вынести проблему в Москву или хотя бы структуры федерального округа. Потому что жалобы из мест до адресатов – Генпрокурора или председателя Следственного комитета – не дойдут. Пока я не стала выкладывать видеообращения и говорить, что пишу заявления туда-то и жду ответа, требовать, чтобы убийством моего брата занимались окружные следователи, ничего не менялось. Видеообращения, пикеты, бесчисленные жалобы в Москву – это то, что может помочь вам сдвинуть ситуацию с мертвой точки. Если сидеть тихо и ждать, что все закончится, – поверьте, не закончится, будет только хуже.

Часто следователи предлагают самим задержанным напрямую или через родных соглашаться со всем, обещая минимальный срок. Нужно быть дураком, чтобы пойти на такое. Дадут столько, сколько положено. Просто облегчите выполнение задачи следователю, он получит звездочку – вот и все.

– После ухода Хамхоева что поменялось в силовом блоке Ингушетии?

– Единственное – стали осторожнее с пытками. Когда мы добивались наказания Хамхоева, адвокат Андрей Сабинин сказал мне, что ситуацию довели до уровня начала конца ЦПЭ в Ингушетии. Напомню, что после Хамхоева расстреляли сменившего его Ибрагима Эльджаркиева. В любом случае того жесткого и неограниченного беспредела, который был, уже не происходит. По крайней мере сигналы о нем к правозащитникам не поступают.

– Среди находящихся в камерах немало тех, кого обвиняют в поддержке ваххабитов и сирийских боевиков. Исходя из вашей практики, как часто такие обвинения обоснованны?

– Как выбивается значительная часть показаний на Северном Кавказе, к сожалению, многим известно. Я упоминала Ваху Котиева. Его били, с допроса вывели в таком состоянии, что не мог ходить. После этого он эмигрировал в Германию, а Россия стала добиваться его выдачи как террориста.

Дело против Котиева строилось, прежде всего, на показаниях бывшего в Сирии Ислама Барзукаева из Дербента, уголовное дело которого также вызывает множество вопросов. Я долго, около месяца, пыталась связаться с его семьей и адвокатом, пришлось уговаривать через знакомых. В итоге Барзукаев дал официальные показания, что никогда Котиева не видел. Ваху уже хотели экстрадировать в Россию, но эти показания и другие полученные нами материалы убедили немецкие власти, что он не был в Сирии и не причастен к боевикам.

Мы не помогаем тем, кто действительно брал в руки оружие. Если человек поехал воевать в Сирию или Ирак, он не хочет жить спокойно. Но в погоне за звездочками и раскрываемостью тяжких преступлений силовики часто вешают клеймо "террорист" на людей, никогда не воевавших. Думаю, сегодня в российских тюрьмах сидят сотни мусульман, ставших террористами и экстремистами только в материалах следствия.

– Столкнувшись с беспределом и оказавшись затем на свободе, многие ли потерпевшие выбирают эмиграцию?

– Замечаю, что в последние годы пытки и давление оказывается больше на людей по сфабрикованным уголовным делам. Например, Магомеда Уздиева из Чечни пытали каленным железом – в итоге он вынужденно покинул страну. Сейчас таких мигрантов очень много.

Те, кто остается в России даже после оправдания, после признания незаконного преследования, спустя время могут вновь сделать фигурантами новых дел. Знаю такую историю из Чечни, где мужчину вновь "закрыли", а дома остались жена и шестеро детей.

– Вы много рассказывали про Ингушетию. В других республиках Северного Кавказа ситуация отличается?

– Такое же отношение к арестованным в Чечне, Дагестане – это те случаи, которые лично знаю. Ситуация там схожая с ингушской. И вряд ли что-то поменяется, потому что она устраивает власть. И в Москве, и в республиканских столицах. Никто из власть имущих не решается в открытую говорить об этом, а подобные дела, несмотря на резонанс, даже если удастся озвучить их [президенту России Владимиру] Путину, продолжают волокититься. Яркий пример – история братьев Гасангусейновых, которая все расследуется и расследуется, а ответственности никто не понес.

– В целом как бы вы описали отношение к мусульманам в российских колониях?

– Здесь нужно разделить отношение таких же осужденных и начальства. В самих колониях ребята не делят друг друга на мусульман или христиан, нормальные люди дружат между собой, общаются. Но начальство крайне предвзято относится к практикующим мусульманам, видя в них террористов и экстремистов. У них отбирают даже коврики для молитвы, не дают держать уразу в Рамадан. Речь уже не идет про халяльную еду, но часто специально во время поста в меню – одна свинина. Не могу говорить за всю страну, но такие сообщения поступали из учреждений Перми, Орла, Владимира, Красноярска.

Раньше, когда лично выезжали в колонии, часто сталкивались с ситуацией: человек через адвоката или родственников заявляет о пытках. На свидании же утверждает, что все нормально. Знаете, это не передать словами, когда глаза говорят одно – ты понимаешь, что его действительно тут пытают, а язык утверждает, что все хорошо. Потому что он понимает: если подтвердит жалобы, как только уйдет на ту половину, его жестоко изобьют.

– Какую помощь осужденным с Северного Кавказа вы оказываете сейчас?

– Так как это наша личная инициатива и не всегда хватает ресурсов, в последнее время не ездим в колонии. Сейчас помогаем посылками. Заранее покупаем предметы и продукты, которые обязательно понадобятся осужденным, они лежат в кладовке. При поступлении заявки оперативно можем отправить посылку. Повторюсь, мы проверяем каждую историю, узнаем, действительно ли осужденному нужна помощь и не может ли помогать семья, только тогда оказываем поддержку.

В конце прошлого года осужденный по делу о пытках бывший начальник Центра "Э" Ингушетии Тимур Хамхоев был освобожден условно-досрочно. За год до этого на свободу вышел осужденный по тому же делу сотрудник республиканского управления ФСБ Мустафа Цороев. В декабре 2018 года суд освободил еще одного осужденного за пытки в Ингушетии – экс-начальника отдела МВД по Сунженскому району Магомеда Бекова. В то же время семья погибшего от пыток Магомеда Далиева, как сообщал Кавказ.Реалии, до сих пор не может получить назначенную судом компенсацию морального вреда.

Правозащитники называют Чечню, Ингушетию и Дагестан "лидерами по пыткам" на Северном Кавказе. Они отмечают, что пытают как задержанных, так и уже осужденных, как в полиции, так и в колониях. Жертвы зачастую не рискуют жаловаться, опасаясь расправы.