«Этот год катастрофический в смысле репрессий». Россия – страна политзаключенных?

Второй год в условиях карантина в России акция у Соловецкого камня по непрерывному чтению имен репрессированных перенесена в интернет. Люди записывают свои видео с именами убитых и замученных в сталинских тюрьмах и лагерях, присылают их в Общество «​Мемориал» (признанное иностранным агентом), эта трансляция длится целый день. Топография и локация каждого “возвращаемого имени” охватывает всё постсоветское пространство.

Что значит эта акция для общественной атмосферы в России, где политические репрессии стали новой реальностью политико-социального ландшафта? Может ли личная и семейная память противостоять машине государственного террора?

Обсуждают правозащитники Лев Пономарев, Сергей Давидис, Сергей Окунев, судебный журналист “Новой газеты” Вера Челищева. В записи Мария Алёхина, участница конференции о политических репрессиях в Сахаровском центре.

Ведет программу Елена Фанайлова

^{Видеоверсия программы}

Елена Фанайлова: "Возвращение имен". В этот день каждый год проходит акция Общества "Мемориал" (организация принудительно внесена в реестр иноагентов). Два года назад последний раз она проходила в реальности у Соловецкого камня, а сегодня в онлайн-формате. Это означает, что люди записали свои видео или выходят в прямой эфир, вспоминают имена убитых, замученных в сталинских тюрьмах и лагерях. Мы будем об этом говорить и показывать фрагменты трансляции. Предлагаю посмотреть фрагмент архива у Соловецкого камня.

Возвращение имен, 2019 год

Елена Фанайлова: Что меня всегда поражает в этих чтениях – огромный социальный слой, количество людей разных профессий, которые оказались перемолоты страшной сталинской машиной. Сколько им было лет, чем они занимались – это поразительный мартиролог. Что означает эта акция сейчас для общественной атмосферы в России, где политические репрессии становятся новой реальностью?

Лев Пономарев: Расстрелы 1937-38 годов появились неслучайно, это было подготовлено историей советского тоталитарного режима. Была Гражданская война, где была полностью обесценена человеческая жизнь, она ничего не стоила. Потом были репрессии чудовищные, тысячи и тысячи людей, раскулачивание и все остальное. Как правило, зачитываются списки людей, которых расстреляли в 1937-38 году, сотни тысяч каждый год расстреливались. Это нельзя назвать борьбой за власть. Мы говорим – политические репрессии, но здесь даже политики не было, это был просто молох, уничтожение людей, в котором власть играла ключевую роль.

Лев Пономарев

Я был одним из учредителей "Мемориала". Очень важно говорить о том, что сейчас происходит в стране. Нам говорят: сейчас еще не 1937 год, сравнивать мы не можем, сроки у политзаключенных маленькие. Сейчас прорвалась правда для всех, благодаря чудовищным видео в сети, мы увидели, что творится в колониях. Это не политзаключенные, но это тоже люди. Количество насилия в наших колониях за последние 20 лет только увеличилось, в позднебрежневские времена такого не было. Был авторитарный режим, тоталитарный режим, но было смягчение того, что было при Сталине, он изменился, благодаря нескольким реформам, начиная с хрущевской оттепели. Теперь мы вернулись к зверскому, необъяснимому насилию в колониях. Я надеюсь, что сейчас будет больше фактов появляться публично. Когда нам говорят, что расстрелов нет – подождите, что будет потом. Фашизм, который возникает благодаря насилию, не чувствует преград. Надо задавать вопросы: если у нас такой сильный вождь, руководитель, то наверное, он должен навести порядок в колониях, чтобы там просто не убивали ради развлечения.

Елена Фанайлова: Этот день связан с тем, что происходит в настоящее время. Этот год для России какой-то катастрофический в смысле репрессий.

Сергей Окунев: Ни с чем подобным в современной истории России мы не сталкивались. Два-три года назад факты, которые на сегодняшний день являются обыденными, если бы мне об этом сказали, я бы в них не поверил. Не поверил бы в сотни "иностранных агентов", которых штампуют каждую неделю. Я не поверил бы в то, что структуры Алексея Навального могут быть полностью уничтожены. Я не поверил бы в то, что после митингов количество уголовных дел будет считаться не десятками, а сотнями. То, о чем сейчас сказал Лев Пономарев касаемо расстрелов, звучит, конечно, ужасно, особенно в контексте XXI века, но очевидно, что современный политический режим сдерживает изменившееся время, изменившуюся политическую конъюнктуру. Существует интернет, существует огромное количество информации: массовые репрессии не удастся так эффективно скрывать, как в 30-е годы ХХ века. Если бы у Владимира Путина были те же инструменты, которые были в свое время у Иосифа Сталина (или у его предшественников и последователей), я не уверен, что он бы не использовал такие же методы.

Елена Фанайлова: Мы поговорим и о конференции в Сахаровском центре, которая была посвящена современным политическим репрессиям. Там все с огромнейшей тревогой отмечали, что по сравнению с "Болотным делом" на порядок выросло количество преследований, причем людей не только признанных политзаключенными, но и по другим статьям люди проходят. В расширенном толковании их можно считать жертвами политических репрессий. Вера, по вашему опыту человека, который работает в судах, как вы это понимаете: и этот день, связанный с акцией "Возвращение имен", и ваши наблюдения этого года?

Вера Челищева: Вы сказали, что это были совершенно разные люди в сталинские времена, которые были расстреляны, начиная от уборщицы, заканчивая интеллигенцией. Я пытаюсь осмыслить, что происходит сегодня – тяжелый год в плане ущемления свободы слова и в плане посадок. Это люди, большинство из них не занимается политикой, они самые простые бывают, в то же время какие-то чиновники, предприниматели, очень разный спектр, как и в 30-е годы, их незаконно сажают в большинстве случаев. По 159 статье сейчас массовые посадки, даже женщин, у которых маленькие дети. Накажите их рублем, зачем вы их сажаете в СИЗО, где к ним так же применяются пытки?

Вера Челищева

То, что недавно вскрылось: было понятно, что давно происходят изнасилования в колониях. Но никто, пожалуй, не поднимал эту тему в таком масштабе. Лев Пономарев правильно заметил, за 20 лет это очень усилилось, приобрело форму, “скрепой” стало, пытки как “скрепа”. Извините, изнасилование шваброй – это “царица доказательств”, как в 30-е годы у Вышинского. ФСИН, насколько я сталкивалась с сотрудниками этой службы, они работают и живут по каким-то понятиям. Нет понятия пытки – это их работа, человека надо прессануть. Я пытаюсь это осмыслить, так же, как пытаюсь осмыслить, как можно было расстреливать людей в 30-е годы. Мы имеем то, что имеем, потому что не было осмысления тех расстрелов.

Сергей Давидис: Этот день для меня символ поддержки людей в противостоянии с государством. Даже не в противостоянии, а в выборе между правами человека и всевластием государства. Самые тяжкие жертвы люди понесли именно в ходе репрессий 30-х и более широко – советских годов. Отдавая дань памяти этим жертвам сегодня, мы обозначаем внимание к защите отдельных людей, к ограничению всевластия государства. Сегодняшние репрессии не достигают, конечно, такого масштаба, который был тогда, обстоятельства другие, но этот символ поддержки жертв, противодействия жестоким репрессиям государства, он актуален в связи с репрессиями, которые сегодня происходят. Память жертв 30-х – это символический акт, но он тесно связан с поддержкой тех, кто сегодня подвергается преследованиям со стороны государства. Суть проблемы такая же: государство себе может позволить делать все, что угодно, и человек бесправен перед ним.

Елена Фанайлова: Почти каждый человек в чтениях “Возвращения имен” говорит: свободу политзаключенным. Опрос в Москве: как люди относятся к тому, нужно ли поддерживать память жертв сталинских репрессий.

Нужно ли поддерживать память жертв сталинских репрессий?

^{Опрос прохожих на улицах Москвы}

Елена Фанайлова: Даже те люди, которые сомневаются в том, что нужно исследовать историю с точки зрения палачей и жертв, человек, который говорит, что “не все так однозначно”, даже он говорит: нужно это обнародовать, это нуждается в общественном диалоге. У нас есть результаты опроса в Твиттере: есть ли в вашей семье жертвы советских и современных репрессий? 61% сказал "да", 26% "нет" и 13% "не интересовались, нет такой информации". В онлайн-трансляции, которую делает "Мемориал", больше 30 городов России, больше 15 стран, в том числе неожиданные материалы из Японии, из Канады, Италия, Иерусалим. Много локаций в Москве – Бутырка, Дом на набережной, таблички "Последнего адреса", Донское кладбище, Братское кладбище, Коммунарка, Стена скорби на проспекте Сахарова, Ваганьковское кладбище, Пресненская тюрьма. Сегодня была сделана запись в Киеве.

Сергей Окунев

Сергей, "Возвращение имен", День политзаключенных, когда вы смотрите из Киева, отличается от того, как это происходит в России и других городах? Есть ли здесь специфика, как люди работают с исторической памятью?

Сергей Окунев

Сергей Окунев: Когда мы говорим про "Возвращение имен", ценно и важно подчеркнуть, что это низовая инициатива, в хорошем смысле этого слова. Чтобы принять в ней участие, не нужно быть членом какой-то организации, поддерживать политических лидеров или руководителей каких-то движений. Достаточно прийти к какому-то конкретному адресу и прочитать эти имена, сейчас в онлайн-формате. Точка входа, чтобы человек мог принять участие в подобном мероприятии, очень низкая, это очень ценно. Разница между отношением к исторической памяти в России и в Украине, конечно, есть. Здесь есть три ключевых отличия. Первое отличие – это общий фон гражданского общества и его либерализацией. Невозможно представить, что меня бы сегодня задержала киевская полиция возле Октябрьского дворца за то, что я читаю имена политических репрессированных. Невозможно представить, что сейчас сюда ворвутся люди в балаклавах, положат нас на пол, отключат эфир и украдут нашу технику. В России, к сожалению, это уже практика.

Елена Фанайлова: Мы не говорим тут о Беларуси.

Сергей Окунев: Когда я в прошлом году увидел кадры, как полицейские стреляют резиновыми пулями по людям, которые пришли в Куропаты, урочище, где захоронены жертвы политических репрессий – это какая-то библейская история про абсолютное зло, которое борется с любым проявлением чего-то доброго и теплого в людях.

В России очень забюрократизирована процедура доступа к архивам. Сейчас Федеральная служба безопасности выдает выписки из архивов, удаляя оттуда информацию про сотрудников НКВД, ссылаясь на современный федеральный закон об охране персональных данных сотрудников ФСБ, фактически юридически проводя параллель, преемничество между сотрудниками НКВД и сотрудниками ФСБ. В Украине ничего подобного нет. Важно то, куда в целом движется с политической точки зрения страна, проводят ли какие-то ценностные параллели люди, которые находятся при власти в той или иной стране, с теми людьми, которые находились в 30-е годы. Какая бы власть ни была в Украине, как бы мы к ней ни относились, очевидно, что последние несколько лет никто не ассоциирует себя со Сталиным или со сталинскими репрессиями – это абсолютно исключено. В России в отделениях полиции висят портреты Ягоды, одного из руководителей НКВД, виновного в массовых репрессиях. Открываются памятники Сталину спустя 30 лет развала Советского Союза. Даже в последние годы Советского Союза было позорно себе это представить.