С январских протестов 2021 года в России прошел год. Социологи изучают изменения, происшедшие за это время в российском обществе. Многочисленные опросы показывают повышение уровня тревожности и страха. О том, что стоит за цифрами опросов, корреспонденту Север.Реалии рассказала социолог Мария Мацкевич.
Судя по исследованиям аналитического Левада-центра (признан иноагентом), с 2020 по 2022 год количество людей, которые считают, что в этом году страну может ждать экономический кризис, возросло на 14%. Больше стало и тех, кто опасается конфликтов на национальной почве, войны с НАТО или соседними странами.
"Около половины россиян считают политическую обстановку в России напряженной, 41% оценивают экономическое положение страны как плохое. Треть респондентов считают, что их жизнь за последний год ухудшилась. Улучшения жизни своей семьи и России в целом в 2022 году ожидают 25% и 22% респондентов соответственно, ухудшения – 19% и 33%. Большая часть респондентов ожидают, что в ближайшие месяцы Россию ждет ухудшение ситуации как политической жизни, так и в области экономики", – пишут исследователи.
Настроения соотечественников интересует не только социологов – свое исследование провела и команда интернет-издания "Бумага" – их интересовало, как силовое подавление протестов 2021 года повлияло на поведение и настроения людей. В опросе приняли участие 845 человек, 2/3 из которых считают, что "протестную активность снизила именно жесткая реакция властей", а ответом на нее стал рост самоцензуры, тревоги и страха за будущее. "Почти 64 % рассказали, что хотели бы оказаться в эмиграции. У 40% пропала надежда на возможность перемен", – говорится в исследовании.
Что стоит за социологическими опросами, насколько верно они позволяют оценивать состояние общества?
Мария Мацкевич
– На самом деле в массовых настроениях мало что изменилось – скажем прямо, далеко не все вообще заметили эти протесты, а из заметивших не все их поддержали, – говорит старший научный сотрудник Социологического института РАН, член СПб ассоциации социологов (СПАС) Мария Мацкевич. – Основные изменения мы видим в поведении либо участников этих протестов, либо тех, кто был готов их поддерживать. Вот у них возникло ощущение подавленности, еще более острое ощущение себя в меньшинстве, причем в меньшинстве преследуемом – то есть тебя за принадлежность к нему могут еще и наказать, причем довольно серьезно.
– То есть изменения мы видим в настроениях наиболее активной части населения. В исследовании "Бумаги" говорится еще о возврате к эзопову языку в искусстве, а в быту – к жанру кухонных разговоров, хорошо известных по позднему СССР. Вы согласны с такими выводами?
– Я еще застала поздний советский период, но у меня немножко иные воспоминания об этих кухонных разговорах. Тогда не было ощущения, что мы маргиналы, что нас меньшинство. Было ощущение, что мы все принадлежим к этой культуре разговоров на кухне, что мы все чем-то недовольны, почти не было речи о том, что мы какие-то особенные, а все прочие оболванены. И было четко видно, где "мы" и где "они", была ясная граница: мы – это не государство, не КПСС, мы молчаливо понимаем друг друга, и мы вместе. Сегодня эта четкая граница размывается, нет ощущения, что есть какие-то единые "мы" и что нас большинство. Появляется понимание – и в общем адекватное, – что нас не так уж много и где она, эта граница, если наш знакомый или коллега может в любой момент стать "не нами". Мне кажется, эта четкость разделения не вернется и кухонные разговоры уже не будут таким утешением, как прежде, не дадут чувства общности.
– То есть анекдот о человеке, выходящем протестовать с белым листом бумаги – а что писать, когда и так всё понятно, – больше не работает?
– Да, вот это всё начинает дробиться: насчет социального неравенства, социальной несправедливости – это всеобщее ощущение, а дальше для кого-то важна свобода прессы, отсутствие цензуры, для кого-то региональное неравенство и т.д.
– А самоцензура действительно пришла?
– Для кого как. Я вижу, что в соцсетях, особенно в самой популярной "ВКонтакте", огромное количество молодых людей ведет себя так, как будто не видит никакой опасности. Мы много говорим о точечных репрессиях, понимаемых как сигнал придержать язык, но пока это не очень срабатывает для большинства. И потом, что понимать под самоцензурой: кто-то про Путина плохо не напишет, а что девушку изнасиловали и так ей и надо, нечего ходить в короткой юбке – это запросто.
– В некоторых исследованиях говорится, что ограничения в интернете со стороны государства могут стать чуть ли не главной причиной будущих протестов – вы с этим согласны?
– Это зависит от постановки вопроса. Слово "цензура" для многих слишком общее, под ним каждый понимает свое. И когда радостно объявляют – смотрите, у нас большинство за цензуру, – тут надо разбираться. И выясняется, что люди не хотят, чтобы детям показывали насилие, порнографию, пропагандировали наркотики, вербовали в секты, это людей волнует больше, чем любая политика. Пока довольно сложно говорить о потенциальных протестах молодежи – теоретически такое могло бы быть при запрете ютьюба и инстаграма, но никто в это всерьез не верит. С ютьюбом сложнее, но если это будет с зарубежными соцсетями, то я подозреваю, что предложат какую-то российскую альтернативу, и если по функционалу она будет сопоставимая, то молодежь, в большинстве не слишком политизированная, просто на нее перейдет. Но у молодежи очень сильное чувство несправедливости, они все это будут переживать очень сильно, а вот что они будут делать – это вопрос отдельный. Мы чаще всего говорим о молодежи Москвы и Петербурга – самые активные могут просто уехать за границу, пока это не запрещено и даже как бы поощряется.
И нельзя слишком доверять социологическим опросам: ведь если верно, что люди стали больше бояться, значит, они говорят все меньше правды. Кроме того, глядя на опросы фонда "Общественное мнение" или Левада-центра, надо помнить, что вопросы об иностранных агентах, пытках или закрытии "Мемориала" (признан иностранным агентом) волнуют максимум 10% граждан. И тех, кто считает, что в России не все в порядке со свободой слова, честными выборами, свободой собраний, – тоже меньшинство. Поэтому и проблема самоцензуры касается весьма ограниченного круга людей – осознающих это как проблему. К тому же сейчас очень сильна поляризация общества – каждый сидит в своем информационном пузыре, общается только с себе подобными, а не с теми, кто придерживается другой точки зрения, поэтому пространство для публичного диалога в обществе отсутствует.
– Протесты января – февраля 2021 года, от подавления которых мы отсчитываем изменения в обществе, были связаны с арестом Алексея Навального. Сильно ли за год изменилось отношение к нему людей?
– В феврале прошлого года Левада-центр проводил опрос по поддержке Навального и по его известности. На волне его возвращения, ареста и протестных митингов 80% опрошенных знали о нем, хотя многие и не одобряли его действий. Тут, конечно, еще очень много зависит от того, как задан вопрос. Осенью они спрашивали, кому из политиков вы доверяете – без подсказок, при этом Путин набирал 30%, Навальный набирал где-то 3–5%. Во время выборной кампании у него было 6% доверия, я очень жду, что Левада скоро сделает опрос об этом, но моя гипотеза – что Навальный должен вернуться к этим 6% поддержки. Думаю, если провести опрос среди молодежи Москвы и Петербурга, цифры будут выше.
– А вообще-то мало?
– Ну, почему, для человека, которого не пускают на выборы, не пускают на телевидение, а когда о нем говорят, это сплошной негатив, это очень много. Это значит, его аудитория в интернете уже довольно заметная в масштабах страны, значит, он популярен среди молодых, а это большой успех. Поэтому он так и беспокоит власть. Правда, сейчас очень малочисленное молодое поколение, так что оно еще долго не будет определять картину в составе населения. И раз основной успех Навального в интернете – вот его оттуда и вычищают. Теперь, чтобы про него что-то узнать, надо сильно постараться, и далеко не всякий молодой человек будет предпринимать такие усилия. Ну, и для молодых людей важна деятельность, а если ее нет, они отпадают, увлекаются другим. Были акции протеста, движение, друзья, ощущение общности, а без этого привлекательность поддержки такого деятеля пропадает. Не то что про него забудут – перестанут воспринимать как нечто актуальное. Но это не значит, что это необратимо. Больше всего людей волнует не коррупция, против которой боролся Навальный, не ущемление гражданских прав и свобод, а экономическое положение в стране, инфляция, рост цен.
Телеграм-канал "Незыгарь" опубликовал аналитический доклад "Параметры протестной активности регионов России в 2021 году", в котором насчитали 2433 публичные протестные акции, прошедшие в России за минувший год.
График протестных акций по регионам (телеграм-канал "Незыгарь")
В докладе говорится, что сначала преобладали общеполитические требования (32%) – сменяемость власти, реформы, защита прав и свобод граждан, честные выборы. "Разгром внесистемной оппозиции изменил характер требований протестующих. Если в начале года протест имел выраженный политический характер, то уже в ходе избирательной кампании доминировали требования социально-экономического характера (12%), а ближе к концу года главной темой стали коронавирусные ограничения и вакцинация", – говорится в докладе.
Характер протестов в России за 2021 год (телеграм-канал "Незыгарь")
Мария Мацкевич тоже считает, что пандемия изменила характер протестных настроений в российском обществе.
– Протестов как таковых не было – были эксцессы, есть тихий саботаж. Есть данные, что недовольных куар-кодами даже больше, чем тех, кто не готов вакцинироваться. То есть противников куар-кодов нельзя назвать антиваксерами, это пересекающиеся, но не совпадающие множества. Многие просто выступают против ограничений, считая их дискриминацией, излишним контролем и вмешательством государства в нашу жизнь. Есть группа противников вакцинации, на которых не действует ни логика, ни угрозы, ни даже увольнение с работы. Это такое тихое, но стойкое сопротивление. Но мы не можем сказать, что это единая группа: там люди разного образования, разного места проживания, разных политических взглядов, и среди них очень много тех, кто лоялен к власти, кто ходит на выборы – то есть базового электората. Будь среди них большинство яблочников или навальнистов, с ними бы никто не церемонился, но не все так просто – там множество более чем лояльных людей, там есть сотрудники крупных аналитических центров, там есть медики! И к ним никогда не применялся тот жесткий вариант, который применялся к таким людям в других странах.
– Берегут электорат?
– И стараются не повышать напряжение, оно у нас и так росло из-за всех этих волн, ограничений, неизвестности и отсутствия надежды на улучшение. Это видно по всем опросам – как мы будем жить, лучше, хуже, как изменится ситуация в стране: волны на графиках опросов часто совпадают с волнами коронавируса. Волна растет – и пессимизм растет, волна спадает – оптимизм повышается, потом опять падает. Этих качелей уже достаточно для повышения тревоги, неуверенности, и не надо людям давать лишний повод для возмущения. И плюс инфляция – люди ее заметили в первую очередь, даже коронавирус отошел на второй план. Экономические проблемы для наших граждан всегда были важнее всего, и тут они стали главной тревогой. Растущие цены сейчас главный источник пессимизма, 60% людей считают, что худшие времена еще впереди. И если прибавить к тому еще что-то – я думаю, боятся эффекта бабочки, которая садится на штангу в фильме "Ну погоди!". Неизвестно, когда будет последняя капля и к чему она приведет.
"Больше всего россияне боятся болезни близких, детей" (82%), "мировой войны" (56%) и "произвола властей" (53%). Структура массовых страхов остается устойчивой", – констатирует Левада-центр. Из его графика следует, что бедности и нищеты боятся 45% россиян, но все-таки войны сегодня боятся еще больше.
Главные страхи россиян (по опросам Левада-центра)
– Страх войны сейчас поднялся вверх, – соглашается Мария Мацкевич. – Сейчас у нас примерно равное количество людей считает, что война возможна и что она невозможна. Это само по себе тревожно – война стала легитимной темой, люди ее допускают. Но тут интересно посмотреть по материалам того же Левада-центра, на кого люди возлагают ответственность за возможную войну. Директор Левада-центра Денис Волков в своем отчете опирался на данные фокус-групп, когда люди объясняют свою точку зрения, – большинство возлагают вину на другие страны. Российские власти винят абсолютное меньшинство, даже среди настроенных оппозиционно. Не мы начали, нас провоцируют, нас вынуждают, мы защищаемся – люди видят, что существует угроза и что к нам относятся враждебно – в чем, кстати, они не ошибаются. Если мы посмотрим на международные исследования Pew Research Center, то еще в 2016 году они опрашивали людей в 16 странах: 2/3 относятся негативно к России, а к Путину еще больше. В Нидерландах и в Швеции негатив к России доходит до 80%. Но понятно, когда все рухнуло – в 2014 году.
– А люди это понимают, что с 2014 года все так поехало?
– Вряд ли. Но вообще-то работа по нагнетанию мобилизационного сознания идет с обеих сторон – и на западе мы видим новости о том, как женщины и дети в Киеве роют окопы, запасают оружие, готовятся к войне с Россией. Людей, которые возлагают ответственность за конфликт на российские власти, меньшинство – да и то в том смысле, что они ведутся на провокации.
– Пропаганда работает?
– Она работает, когда падает на подготовленную почву, совпадает с тем, что вы и раньше думали. Особенно эффективна она, когда нет других источников информации – например, в международных вопросах.
Левада-центр исследует страхи людей, а фонд "Общественное мнение" проводит опросы об отношении к действиям властей. На графиках этих опросов хорошо видно, что критический настрой к властям к январю 2022 года падает. Это же касается и вопросов о возможности протестов и готовности протестовать, считает Мацкевич, и графики никак не позволяют прогнозировать протесты.
– Обычно около трети опрошенных говорят, что протесты возможны, около 10% заявляют, что готовы участвовать, на самом деле на улицу выходят от 1 до 3%. С другой стороны, если посмотреть на Украину, там есть Киево-Могилянский институт социологии, это одна из самых уважаемых украинских компаний, там часто проводятся опросы. И когда они проводили опросы буквально накануне Майдана, ничто не предсказывало того, что случилось.
– Какие тенденции в российском обществе на сегодня вы считаете самыми важными?
– На настроения общество очень сильно влияет рост цен, причем обычно люди оценивают его примерно в три раза выше, чем реальный, даже по самым пессимистичным оценкам экономистов. Это их главная забота, от этого будет очень много зависеть. Понятно, что каким-то группам этот рост цен попытаются скомпенсировать – семьям с детьми, пенсионерам, опять будут выплаты, и люди это всегда замечают и позитивно реагируют. И дальше все будет определяться экономикой – и содержимым карманов, и ассортиментом, потому что если не станет ни компьютеров, ни телефонов, ситуация будет другая. А дальше может сработать эффект объединения вокруг властей – если есть война и внешний враг. Хотя в долгосрочной перспективе это ни к чему хорошему не приведет. Ведь война пока абстрактна, ее никто не рассматривает в качестве буквальной войны, когда надо отправлять призывников на фронт, война – это где-то далеко, как в Сирии. Но даже в этом варианте люди ее не хотят, вот тут у людей полное единодушие. В общем, если только экономика будет нашей главной проблемой, это один сценарий: выплаты, сдерживание цен. А если добавится военная проблема, тут возможен весь спектр реакций – от полного сплочения вокруг властей до подспудного глухого недовольства, которое может вылиться во все что угодно. Тогда люди поддержат любого, кто остановит войну, каких бы политических взглядов он ни придерживался.