«Народ стал плакать и прощаться друг с другом». Воспоминания Зекерьи Асанова о депортации 18 мая 1944 года

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Сегодня, в 80-ю годовщину депортации крымскотатарского народа, Крым.Реалии публикуют одно из этих воспоминаний – свидетельство Зекерьи Асанова.

Я, Зекерья Асанов, крымский татарин, родился 20 мая 1930 года в городе Евпатория Крымской АССР.

Состав семьи: мать Эсма (1883 г.р.), брат Шевкет (1922 г.р.), брат Ильяс (1925 г.р.), брат Ягъя (1927 г.р.) и я, Зекерья.

Накануне депортации проживали в селе Садыр Багъай Акъмечетского района (с 1948 года Хмелево Черноморского района – КР), в доме №3.

Мы всей семьей в 1943 году переехали в с. Садыр Багъай по причине того, что в городе Евпатория был голод, и к тому же происходили каждодневные облавы по насильственной отправке лиц, достигших 16-18 лет, в Германию. Вот поэтому мы и переехали в село, а дом оставили без присмотра, то есть закрыли и уехали, поручив соседям. С момента оккупации Крыма никто из членов нашей семьи нигде не работал.

В Евпатории у нас был дом по переулку Ломаный, 20, здесь стояло два дома во дворе. Один дом имел 5 комнат общей площадью 80 кв.м., а другой дом был общей площадью 60 кв.м. В доме стояли 7 кроватей, 3 бельевых шкафа, 4 стола, 12 стульев (венские). А когда переехали в Садыр Багъай, у нас уже были 1 корова, теленок, 30 кур, 6 гусей – все это имущество нам помогли завести жители села Садыр Багъай.

Мой самый старший брат Касым Джанклыч (1909 г.р.) примерно в 1931 году не поладил с отцом Асаном Джанклычем, у них была какая-то ссора, по словам моей матери. Причина ссоры была в том, что Касым поступил в комсомол. Это и сказалось на судьбе моего брата, он уходит из дома. Касыма, по словам моей матери, мобилизовали в Красную армию, после армии он проживал в городе Челябинск. Переписка с семьей была. В 1936 году мой отец Асан Джанклыч умер. После смерти отца Касым нашу фамилию переделал по имени отца, и мы все формально стали Асановыми. Касым остался жить в Челябинске.

Кроме 6 братьев у нас в семье была и до сих жива сестра Сафие Асанова (1916 г.р.). Сестра в 1935 году окончила Симферопольский техникум строительства и по путевке комсомола поехала в город Комсомольск-на-Амуре в 1940 году. Она приезжала в отпуск, так что не была в Крыму во время депортации. Во время войны сестра была тоже призвана в ряды Красной армии и была участником боевых действий на Дальнем Востоке.

Кроме старшего брата Касыма у меня был еще брат Садык Асанов. Он работал парикмахером в Евпатории, затем в городе Саки, и оттуда был призван в ряды Красной армии в начале войны, в июне-месяце.

Касым в 1939 году был вновь призван в ряды Красной армии, но уже на Финскую войну, он там был ранен и комиссован из армии, ему дали инвалида войны II группы. После начала Отечественной войны Касым переезжает Магнитогорск и работает начальником цеха по строительству танков. В 1943 году Касым, со слов дочери брата Вали Асановой, которая и по сей день проживает в Магнитогорске, не спросив ни у кого, самостоятельно уезжает на фронт с танком, который они строили. Кроме дочери у брата перед войной родился еще и сын Виктор Асанов.

Касым в 1944 году, примерно в сентябре или октябре, погибает на территории Польши. Опять же со слов Вали Асановой, танк Касыма был подбит немецким танком. Тогда брат (а он был командиром танка и имел звание гвардии капитан) выгнал весь экипаж и направил свой горящий танк на тот самый немецкий танк, который его подбил. Оба они загорелись. В 1960-ые годы польские жители местности, где был этот бой, дали показания. Валя Асанова ездила в Польшу по просьбе очевидцев, которые видели трагическую гибель брата. Брата из танка вытаскивали обгоревшего, но еще живого, потом он умер. В Польше стоит обелиск погибшим советским воинам, на котором есть фамилия гвардии капитана Касыма Асанова.

Два брата, Шевкет Асанов и Ильяс Асанов, с 1942-го по апрель 1944 года были в бегах, прячась от немецких оккупантов. С освобождением Крыма, прибыв домой, Ильяс был призван в Трудовую армию, а брат Шевкет так и не появился, находясь по-прежнему в бегах. Где они и что с ними было, мы так ничего не знали, даже находясь в Узбекистане и Таджикистане, мы о них не знали. Только в 1948 году я их сам нашел в Таджикской ССР, в городе Чкаловск Ленинабадской области – они были в Трудовой армии, я напишу об этом позднее.

Наша семья – моя мать Эсма, брат Ягъя и я – ничего не знала о том, что нас хотят выселять с нашей Родины – Крыма, даже слуха и духа об этом не было. После освобождения Крыма Красной армией народ был воодушевлен, начал пахать землю и сеять, правда не тракторами, а вручную.

18 мая 1944 году, в 4-5 часов утра, в наши двери стали громко прикладами винтовок стучать. Мы все – моя мама Эсма, брат Ягъя и я – спали. Мать и мы с братом встали, мать открыла двери. К нам ворвались с винтовками двое солдат и один офицер в звании старшего лейтенанта, в руках которого был пистолет. Офицер стал нам зачитывать приказ, чей и от кого я не знаю, но в приказе было сказано, что мы выселяемся из Крыма как предатели Родины. Нам сказано было в приказе собраться в течение двадцати минут и брать с собой самое необходимое: матрац, подушку, ведро, кружку и, если есть, на 2-5 дней еды.

Мама плохо говорила по-русски. Но стала наполовину по-татарски, наполовину по-русски объяснять офицеру, что у нее трое детей служат в Красной армии. Офицер сказал: «Мое дело выполнять приказ». И они ушли, предупредив, что придут через 20 минут. Мама стала плакать, и мы стали собираться. У нас было всего 3-4 матраца, 4-5 подушек, 2-3 одеяла, а остальное наше имущество было оставлено в Евпатории. Мама выбросила из матраца чехол и начала в него набивать одеяло, подушки, покрывала, простыни и у нас получился матрац размером 2-3 метра. Через некоторое время пришли опять солдаты и офицер. Спросили: готовы ли мы к отправке. Увидев наш чехол длиной 2-3 метра, офицер крикнул: «Ты, старуха, с ума сошла, да?».

В это время мама собирала из деревянной шкатулки иголки и нитки. Офицер вырвал из рук мамы шкатулку и стал в ней ковыряться, потом перевернул ее, стал искать в ней что-то и нашел в ней маленькую сережку – то ли она была серебряная, то ли медная, я не знаю, я ее видел в первый раз в жизни. Так вот этот офицер взял эту сережку, положил в свой карман и стал нас выгонять из дому. Матрац наш он взял из рук мамы и выкинул вглубь квартиры, закрыл дверь на замок, ключ остался в дверях и выгнал нас на улицу без ничего.

На улице шел дождь, был очень сильный ветер, нас погнали почти голыми и босыми к школе, там уже было очень много наших соотечественников, все они плакали. Дул холодный ветер, люди были кто как одет: одни как мы совсем плохо одетые – штаны и рубашка, а кто в плаще и пальто. Это было уже на рассвете, примерно 6 часов утра.

В нашем селе Садыр Багъай проживало примерно 80-100 семей. В каждой семье было 4-5 человек. Нас продержали до 6-7 часов вечера. Плач и проклятья в сторону наших угнетателей были ужасные, но еще хуже было, что творилось в нашем селе. Коровы, овцы, куры, собаки подняли сильный вой – ведь они были все заперты. Этот вой и шум до сих пор не стихает в моих ушах. Нас, жителей села Садыр Багъая, стали грузить на студебеккеры (американские машины) по 40-50 человек в машину, их было около 20. Когда мы стали отъезжать из села, собаки бежали за нами и выли, а мы, в свою очередь, все плакали.

Привезли нас в Евпаторию, на станцию около моря, не было ни души. Народ стал плакать и прощаться друг с другом, мы думали, что нас привезли топить или расстреливать, но через некоторое время подъехали товарные телячьи вагоны. Нас стали пинками, прикладами загонять в вонючие вагоны, где было очень грязно и кругом лежал коровий навоз. Погрузили нас в вагоны по 70-80 человек и тут же закрыли двери вагонов.

Дышать было нечем, воды и еды не давали. У кого была еда, поделились. Туалета нет, мужики (а им было всем за 60-70) кое-как выдолбили в углу доску в вагоне, получились дырки и там возник туалет, огороженный простынями. Двери вагонов не открывали 3 дня, лишь под Мелитополем, и то где-то в степи далеко от города.

С нами, когда выселили из села, в каждой машине сидели вооруженные солдаты с автоматами. Когда погрузили в вагоны, то опять нас сопровождали вооруженные солдаты, которые ехали в начале и в конце эшелона.

Выселено было из нашей семьи 3 человека: моя мать, брат Ягъя и я. За все время нашего выселения нас кормили только один раз: где-то в степях Казахстана на какой-то станции дали похлебку и то была она до того соленая, что кушать ее было нельзя. Ели то, что было у друг друга. Когда поезда стояли где-нибудь на станциях, народ бежал искать воду, но никогда солдаты не говорили сколько будет стоять эшелон. Во время стоянки люди умудрялись вскипятить чай и какую-нибудь похлебку, и эшелон начинал двигаться. И наш чай, и похлебку солдаты принимались пинать, всех загоняя в вагоны. У нас были случаи, когда люди искали воду на стоянках и не могли потом догнать эшелон. Был также случай, когда умерла одна бабушка, ей было примерно 70-75 лет. Мы оставили ее на остановке, только успели накрыть тело найденными камнями. И еще был случай, когда умерла у одной женщины дочка 1,5-2 месяцев, так она ее держала при себе 3 дня и никому не говорила; узнали об этом только тогда, когда уже приехали на место высылки.

Все время, пока мы находились в пути, ни разу нам не была оказана медицинская помощь.

Прибыли в Узбекистан, Андижанскую область, Аимский район. Под конвоем узбеков, у которых в руках были винтовки, шли мы пешком. Были и больные, их везли на больших двухколесных арбах, у которых не было амортизации, вот и представьте каково было больному человеку ехать на такой арбе по бездорожью.

Никакой организованной встречи не было, смотрели на нас, как на зверей, говорили по-узбекски, что якобы мы людоеды, и от нас шарахались люди. Поселили нас во времянки, в которых не было полкрыши, по стенам ползали змеи, а по земле бегали скорпионы. Окон не было, а двери висели на одной петле. Комнаты были размером 5 на 6 кв.м., жили мы в ней 3 человека. В доме не было печки, а топлива тем более не было. Воду пили из арыка, а она была грязная. Мы ее брали и оставляли отстояться на сутки, в ведре на дне оставался слой глины в 2-3 см толщиной.

Жили мы в колхозе «Социализм» Дардакского с/с. В первые дни нам выдавали муку и джугару (вроде кукурузы) в количестве по 2 кг на каждого, а всего выдали такой паек 2 или 3 раза, больше мы ничего не получили от колхоза. Никакой помощи от государства тоже не получали – ни земли, ни скота, никакой денежной ссуды.

Жили тем, что находили на полях, собирали снопы, гнилые абрикосы, сухие плоды тутовника и оставшиеся на полях колосья пшеницы. Вот этим мы и жили. Когда началась хлопковая кампания, нас, полуголых и полуголодных, выгоняли на сбор хлопка, а кто не хотел, то того били кнутом и за работу не платили ничего.

В местах ссылки был жесткий комендантский режим, без разрешения нельзя было покинуть село в радиусе 5 км. У моей мамы были на фронте трое красноармейцев, и кто-то подсказал маме, что ей положена компенсация на детей, которые были на фронте. Мама в течение 2-3 месяцев по разрешению коменданта почти каждый день пешком ходила в районный военкомат, чтобы получить что-нибудь. Но ничего и не получила, только заработала себе болезни, расстройство желудка (понос с кровью). Мы все это время голодали, жили кое-как на подножном корме, тем, что я мог принести с поля. Никакой медицинской помощи не оказывали.

​Моя мама слегла где-то в конце августа, больше она уже не поднималась. Брат Ягъя тоже лежал целый день, так как у него была малярия: как только поднималось солнце, он лежал трупом, его трясло до заката. Никакой медицинской помощи ни маме, ни брату не оказывалось.

Меня мама при жизни решила отправить в детский дом. Я пришел с поля, где ходил и собирал что-нибудь, чтобы из этого что-то приготовить. Когда вернулся, даже не успел войти в дом, меня схватил наш сосед-узбек Айваз и сказал, что он меня отвезет в детский дом в Аимском районе. Я стал отбиваться, кричать и звать маму. Но мама лежала во дворе под деревом и сказала: «Сынок, это я велела соседу тебя отвезти в детский дом». Мама думала, что она и брат все равно умрут: «Хоть ты оставайся живым. У тебя есть еще 4 брата и сестра, которых отыщешь когда-нибудь». Я стал кричать и вырываться от узбека, ответив, что я никуда не пойду и их не брошу. Мама сказала: «Пойдешь, если не пойдешь, то прокляну тебя». А что такое проклятье мамы, я знаю.

Я смирился, и меня узбек отвез на коне в районный детский дом №6 пос. Аим. В детдоме меня не захотели принять, узнав, что я крымский татарин. Айваз уговорил начальство, и меня приняли при условии, что я буду зачислен в детдом как не имеющий отца и матери, беспризорником, и как будто я по национальности узбек. И я «стал» узбеком по национальности, фамилию мне дали Хасанов, по имени звался Закир.

В детдоме было много детей, человек 200, из них процентов 40-50 составляли русские переселенцы из России. Я через 2-3 дня убежал домой, прихватив при этом свой хлебный паек. Нам выдавали на день 150 грамм хлеба, вот этот паек я 2-3 дня не ел и принес маме и брату. Вечером я опять вернулся в детский дом, а это расстояние 15-20 км. Так я каждые 5-6 дней бегал из детского дома домой к маме и брату и вечером носил им свой хлеб.

17 октября я опять сбежал домой. Когда я вошел в село, то услышал, как какой-то мальчик лет 10-12 кричит и созывает народ на похороны. Я спросил его кто умер, он меня не узнал и сказал, что умерла Эсма-апте, больше я ничего не помнил, побежал домой. И что я увидел? Под деревом лежала моя мама мертвая, а брат без сознания рядом, он даже не знал, что умерла мама.

Маму хоронили крымские татары, узбеки не приходили на наши похороны. Маму не омывали, не читали молитвы, взяли и положили на узбекские носилки (а они тяжелее, чем покойник). Пока маму мы несли на кладбище, ее 2-3 раза роняли с носилок. Вы можете меня спросить, почему маму роняли с носилок. Потому что все, кто нес ее, были сами как трупы, еле-еле могли ходить. На похоронах мамы было человек 8-10, яму копать было очень трудно, поэтому выкопали всего на 1 метр и не больше, так как земля была очень жесткой.

Утром к нам пришла одна татарка-бабушка и сказала: «Пойдем на кладбище, почитаем молитву». Когда мы пришли на кладбище, то не смогли найти могилу матери, так как за этот день было похоронено человек 10-15. Вот так мы и вернулись, не найдя маминой могилы. После похорон наш сосед-узбек Айваз сказал мне, чтобы я вернулся в детский дом, а брата Ягъю, если тот останется жив, он его усыновит. Так я вернулся обратно в детский дом, но 1-2 раза в месяц я всегда навещал выжившего брата.

В детском доме я вскоре заболел и притом основательно, там не очень хорошо кормили. Я уже не мог ходить, не было сил, а столовая была от нашей спальни метров 50-60. Горячий обед давали только тем, кто ходил в столовую, а завтрак приносили в спальню на подносе. За дверями внутри стояли здоровые русские ребята, выбивали из рук официантки наши пайки и съедали, смеясь, при нас. Вот так мы иногда завтракали…

Так я долго протянуть, видимо, не мог, и в один из дней слег. Подумали, что я уже умер, и меня вынесли в морг. Там я пролежал, как потом мне говорили ребята, 2-3 дня. Я пришел в себя и ничего не помню, только вижу, что темно. Я весь дрожу, я был голый и со мной в койке лежал труп – я, повернувшись к стене, а он с краю, и я не мог через него перелезть или его сбросить. Я стал кричать и звать на помощь, но никто не отзывался. Я был в сознании, когда открылась дверь и увидел людей, которые пришли за трупами, они стали выносить трупы, а их было 5-6 человек. Когда они взяли меня, то увидели, что я еще живой и меня отправили в больницу. Когда я был еще жизнеспособным, и ходил как все в школу, проучился там 2-3 месяца. И вот однажды в детский дом заглянула наша школьная учительница, звали ее Татьяна, она спросила у директора дома, где Закир Хасанов и почему он не ходит в школу.

18 мая – Sürgün | Истории об истории (видео)

Татьяне сказали, что я нахожусь в больнице. Она там меня нашла, и только благодаря ей я остался жить. Она меня выходила, каждое утро приходила в больницу, приносила бутерброды, хлеб с колбасой или маслом. Так он меня спасла, затем, когда я выздоровел, она меня привела в детский дом. Меня не приняли, сказали, что тех, кто был отправлен в больницу, еще никого возвращали. Меня заново оформили в детский дом. Так я поднялся на ноги, благодаря учительнице Татьяне, большое ей спасибо (я ее искал после детдома, но не нашел).

В нашем селе колхоза «Социализм» было примерно 40-50 человек, из них, по словам брата Ягъи, осталось до 1948 года всего примерно 10-15 человек, умерло большинство от голода и болезней – тифа, дизентерии и малярии. Я сам видел, когда еще не был в детском доме, что умирали от голода и болезней целыми семьями, по 6-8 человек в день и хоронить было их некому, ведь остались одни старики, которым было 60-70 лет.

В Красной армии служили два брата, Касым Асанов (1909 г.р.) и Садык Асанов (1912 г.р.), а также сестра Сафие Асанова (1916 г.р.). Два брата погибли на фронте: Касым Асанов в Польше, Садык Асанов в Кенигсберге (Калининград). Садык умер, по словам санитарки, в Ленинграде, в госпитале. Она переписывалась с моей сестрой Сафие. А адрес ей дал брат, когда его раненного перевезли в Ленинград, там он и умер в 1945 году где-то в мае-июне месяце. Сафие, моя сестра, и сейчас жива, ей 94 года, живет в Ивано-Франковске, я каждый год езжу к ней на именины.

Два брата – Шевкет Асанов (1922 г.р.) и Ильяс Асанов (1925 г.р.) – были в Трудовой армии. Шевкет находился в Трудармии под Москвой, а брат Ильяс – в Рыбинской области. В 1947 году Ильяс был переведен из Рыбинска в Таджикскую ССР, в г. Чкаловск Ленинабадской области. Туда же был переселен и Шевкет.

В 1945-48 годах я учился в узбекской школе, затем продолжил учебу в ФЗО при авиационном заводе №84 г. Ташкента, окончил в 1951 году семь классов, поступил в сельхозтехникум. Крымских татар не брали на учебу, но благодаря моему упорству, я был зачислен, окончил в 1955 году. Затем в 1960 году поступил в сельхозинститут и окончил в 1966 году.

В местах депортации соблюдать национальные праздники не запрещали, но религиозные обряды мы, крымские татары, соблюдали, в основном в мечети ходили старики.

Крымские татары, проживающие в Ташкентской области, то есть в городах Ташкент, Бекабад, Алмалык, Той-тепе, Чирчик, пос. Кибрай, где я проживал, начиная с 1950-ых, очень активно стали требовать от властей возвращения нашего народа на исконную Родину в Крым. Проводились скрытно по домам заседания по вопросу о возвращении, восстановлении наших прав.

Я хочу Вам рассказать один эпизод из моей жизни. В 1971 году я был кандидатом в члены КПСС, в то время как раз произошло событие в Чирчике – состоялась акция, участником которой я был. Мы, жители поселка Кибрай, в количестве 20-30 человек пешком направились в Чирчик, дороги все были перекрыты, мы вынуждены были пешком по бездорожью идти в город. Нас там стала разгонять наша «доблестная» армия и милиция. Поливали нас из пожарных машин и били, но и мы в ответе не остались. Нас разгоняли, но все же митинг состоялся, несмотря ни на что.

Теперь я хочу рассказать вот о чем: через 10-15 дней меня должны были принять в кандидаты КПСС. Когда я пришел на бюро райкома партии, члены райкома и лично секретарь райкома Бабаев спросили, был ли я на том митинге в Чирчике. Скажите мне мои соотечественники, что я должен был ответить, когда меня спросили, был ли я там и сказали, что весь процесс был снят на фотопленку? Я ответил, что я там не был, то есть их обманул, меня приняли без всяких вопросов в кандидаты партии. А когда я стал членом КПСС, меня несколько раз пытались вербовать сотрудники КГБ, чтобы я стал их осведомителем и пугали, что я никогда в жизни ничего хорошего не увижу и даже мои дети будут страдать, если я не буду им помогать, то есть выдавать членов крымскотатарского движения. Я отказался, так как в моем кругу изменников не было. Меня лично уговаривал генерал КГБ Ягъяев.

После 1956 года я женился и переехал в Узбекистан, в пос. Кибрай Ташкентской области. Там я устроился работать в институт хлопководства СоюзНИХИ. Проработал я лаборантом до 1966 года, затем был младшим научным сотрудником после окончания сельскохозяйственного института. В 1976 году перешел работать в районную агрохимлабораторию начальником отдела радиологии и в 1990 году переехал на исконную родину – Крым, на землю наших предков, моих родных. Живу в селе Михайловка (Тузлы) Сакского района.

Родословная наша фамилия Джанклыч, отзовитесь кто есть из Джанклычев, где бы они не родились!

(Воспоминание от 5 января 2010 года)

Это свидетельство о депортации было впервые опубликовано на сайте Крым.Реалии 16 июля 2018 года

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий

** ** ** ** **

Роскомнадзор пытается заблокировать доступ к сайту Крым.Реалии. Беспрепятственно читать Крым.Реалии можно с помощью зеркального сайта: https://d18x316j6wxdr4.cloudfront.net/следите за основными новостями в Telegram, Instagram и Viber Крым.Реалии. Рекомендуем вам установить VPN.