Крымское ханство. Союз с Хмельницким

(Продолжение, предыдущая часть здесь)

Истории Крымского ханства не повезло дважды: в Российской империи ее писали преимущественно в черных красках, а в Советском Союзе вообще попытались забыть. Да и жители современной Украины, чего скрывать, по большей части находятся в плену российских мифов и заблуждений о крымских татарах. Чтобы хоть немного исправить ситуацию, Крым.Реалии подготовили цикл публикаций о прошлом Крымского ханства и его взаимоотношениях с Украиной.

В истории Украинской национальной революции середины 17 века занимает важное место союз Исляма III Герая и Богдана Хмельницкого 1648 года, как и многочисленные последующие альянсы крымских ханов с украинскими гетманами. Понятно, что благодаря союзам с Крымом казаки получили существенную подмогу в виде ханской конницы, и что это подкрепление не раз обеспечивало им военное превосходство над противником на полях сражений. А каков был интерес Крыма в этом союзе? Чем объяснялась готовность крымских ханов вступать в такие альянсы? И как на крымско-украинские отношения реагировали в Стамбуле?

Это настолько большая и важная для Украины тема, что, я думаю, ей следует, пожалуй, посвятить целую специальную передачу – а может быть, даже и несколько передач. И вот именно в связи со значимостью этой темы я хотел бы в своем ответе поразмышлять о крымско-казацком партнерстве даже не столько в фактологическом, сколько в концептуальном ключе. Потому что по этой теме накоплена такая критическая масса материала, что не менее важной, чем сама фактология, становится уже сам подход к ней. А этот подход может быть разным.

Хорошо известно, что историю казацко-крымских союзов многие десятилетия разрабатывают целые институты, и освещена она, по сравнению с другими аспектами украинской истории, достаточно полно.

Но, помимо чисто научного значения, эта тема имеет и мощное идеологическое значение – и это неизбежно, потому что именно в истории этого партнерства общество ищет ответ на важный вопрос об исторических взаимоотношениях украинцев с нашими соседями и согражданами, крымскими татарами, с которыми мы в 20 веке оказались в едином государстве.

В свою очередь, неизбежно и то, что любая историческая тема, имеющая остроактуальное значение, может, в зависимости от господствующей в данный момент идеологии, интерпретироваться по-разному. Особенно в научно-популярном изложении.

Большинство из нас, конечно, помнит ту – назовем ее так – «имперскую» школьную концепцию о крымских татарах как «народе-паразите», чьи цели якобы заключались исключительно в грабеже русских и украинских территорий под любым предлогом и который якобы отличался просто-таки врожденной склонностью к предательству, что и доказывалось на многочисленных примерах из событий 17 века. Понятно, какая идеология породила этот взгляд и каким интересам служила: в конце концов, тогдашним идеологам требовалось как-то оправдать сталинскую депортацию, и потому особый упор на склонности крымских татар к предательству делался вовсе не случайно.

Когда эта идеология отошла в прошлое, был сформирован более трезвый взгляд на взаимоотношения двух соседних народов. Было признано, что хотя стороны имели далеко не одинаковые интересы, все же объективные условия порой складывались так, что эти интересы частично совпадали, что и обуславливало взаимодействие партнеров. Отметим, что в этой парадигме нет места таким страстно-эмоциональным понятиям, как «верность до гроба» или «подлое предательство», зато есть совершенно верный вывод о том, что каждая сторона максимально следовала собственным интересам, в том числе и вопреки интересам партнера – что, однако, не мешало сторонам возобновлять сотрудничество, когда эти интересы вновь совпадали.

Ну, и можно добавить, что в самые последние годы приходится наблюдать зарождение нового модного тренда, порожденного уже современной конъюнктурой: а именно – поток популярных интерпретаций, в которых исторический опыт крымско-украинских взаимоотношений пытаются, так сказать, густо присыпать сахарной пудрой, стыдливо замалчивая острые стороны этих взаимоотношений. Я считаю, что новомодное поливание истории сиропом не менее вредно, чем былое имперское поливание дегтем, потому что итоговый продукт и в том, и в другом случае получается лживым, и целям поиска реальных исторических обоснований единству и взаимодействию народов современной Украины служить не может.

Я все это излагаю к тому, чтобы показать, что разброс мнений по вопросу весьма широк. Я перечислил три распространенных подхода лишь в украинском дискурсе. А ведь существуют еще и польские интерпретации, и российские, и прочие.

А вот какой интерпретации до сих пор еще не звучало – хотя она непременно должна бы прозвучать – так это интерпретации событий с точки зрения Крыма. То есть попытка воссоздать видение ситуации глазами крымских ханов. Тем более, даже доступные опубликованные документы, если читать их с пониманием общих тенденций внешней и внутренней политики ханства, вполне позволяют в значительной мере воссоздать такое видение и уяснить мотивы, двигавшие правителями Крыма.

Ведь для чего Крым нужен был казакам – это давно разъяснено; вот и вы сами уже в самом вопросе упомянули это: да, действительно, благодаря союзу с Крымом казаки получили в свое распоряжение род войск – конницу – которым не располагали прежде и который теперь позволял им получать перевес на полях сражений. Ну, еще к перечню их мотивов можно добавить и то, что любой международный союз – это ведь акт суверенной дипломатической деятельности, то есть атрибут государственности, а именно государственность на определенном этапе и стала целью восставших казаков.

А вот почему в эти события ввязался Крым?

Разумеется, не ради простой наживы в виде тех тысяч невольников, которые зачастую становились платою крымским татарам за их участие в украинском восстании. Потому что таких невольников Крым в землях Украины мог собирать – и успешно собирал – и без всяких союзов, без всяких обязательств со своей стороны. И, разумеется, не ради горячих симпатий, дружбы и любви к казакам, потому что в таком случае ни о каких невольниках вообще не могло бы идти и речи.

Крым вмешался в казацкий бунт исключительно потому, что имел четко определенные собственные интересы в регионе. И главным интересом Крыма на момент заключения союза Исляма III Герая с Хмельницким было предотвратить возможный антикрымский союз Польши и Москвы. А поддержка ханом казацкого восстания – как раз очень вовремя вспыхнувшего – позволяла крепко связать королю руки и надолго заставить его забыть о каких-либо наступательных проектах в отношении Крыма.

Современному любителю художественной исторической литературы, неспециалисту, возможно, будет легко поверить, что командир казацкого войска может просто так заявиться при ханском дворе и по-соседски, по дружбе (да хотя бы даже и за вознаграждение) попросить хана дать ему войск для какого-нибудь благородного дела.

В художественных фильмах такое действительно возможно. Но для четко структурированного, глубоко иерархичного феодального общества 17 столетия такая ситуация совершенно немыслима. Аристократ не имеет права не то что просить чего-либо у чужого монарха, он вообще не имеет права обращаться к нему через голову своего собственного, даже если враждует со своим правителем. Аристократ имеет право войти в прямое общение с иностранным правителем в единственном случае: если он признает этого монарха своим повелителем. И этот основополагающий принцип феодальных сословных отношений знали и Ислям III Герай, и Богдан Хмельницкий.

Потому как бы мы, с высот современности, ни интерпретировали поездку послов Хмельницкого ко двору Исляма III Герая в 1648 году, с крымской стороны была возможна одна-единственная интерпретация такого события: гетман со всей подвластной ему территорией переходит в вассальную зависимость от короля к хану и признает себя ханским подданным. Потому что других форматов, в которых хан мог бы снизойти до прямого контакта с иностранными аристократами, просто не было.

В наших глазах и книгах это может представать как равноправный братский союз. Но в глазах Исляма III Герая это было не чем иным, как переходом казацкой Украины под власть Крыма. Тем более, что Крым считал, что имеет «исторические права» на украинские земли – на том основании, что над этими землями когда-то господствовала Золотая Орда, а Крым считал себя ее правопреемником.

Таким образом, оказав поддержку мятежным казакам, Крым упредил возможное польско-московское наступление тем, что сам, не дожидаясь атаки, первым отхватил от Польского королевства его приднепровские владения. И теперь в роли обороняющегося оказался не Крым, а уже сама Польша, чему очень поспособствовали и боевые успехи казаков, усиленных крымской конницей.

Не меньшую роль этот смелый акт хана был призван сыграть и в отношениях со Стамбулом.

Ведь 1640-е годы – это первая мирная декада в Крыму после нескольких десятилетий тяжелой внутренней борьбы – вызванной, в том числе, и попытками крымских ханов остановить урезание их исконных полномочий Стамбулом. Победа в этом споре осталась за Османской империей: династия Гераев вышла из этого периода куда менее самостоятельной, чем прежде; теперь султан уже непосредственно распоряжался, кто сядет на крымский престол. На фоне такого закабаления, заиметь на северных границах ханства собственную вассальную державу означало для Гераев колоссальный рост авторитета – чуть ли не возвращение славной эпохи Менгли Герая, когда Крым тоже считал себя покровителем обширнейших волжских ханств. Почему Стамбул и отнесся к заключению крымско-казацкого союза без особого восторга.

Что было дальше, все мы хорошо знаем из учебников истории. Украина не стала владением Крыма – какие бы надежды на этот счет ни питал Ислям III Герай. Богдан Хмельницкий вел тонкую дипломатическую игру, играя на противоречиях партнеров, в том числе Крыма и Стамбула, чтобы не позволить ни одному из этих партнеров поставить Украину в реальную зависимость от себя. В итоге гетману удалось обеспечить себе военную помощь хана, но при этом не ввергнуть Украину в зависимость от Крыма. И это, безусловно, была дипломатическая победа Хмельницкого.

Реконструкция крымского взгляда на события украинского восстания, я считаю, совершенно необходима. Я занимаюсь этой темой и когда-нибудь, надеюсь, смогу представить аудитории более или менее полную картину того, как со своей перспективы на эти события смотрел Крым. Сразу могу сказать, что эта перспектива сильно отличалась от украинской. И она – как и любая другая – тоже отражала, конечно, лишь некую часть объективной реальности.

Но ведь истина как раз и лежит на пересечении множества субъективных восприятий. И чем больше таких субъективных восприятий событий со стороны их современников будет задействовано в анализе событий, тем полнее и достовернее получится наше представление о том, что происходило в те годы.

Продолжение следует.