Крымское ханство. Первая российская оккупация

(Продолжение, предыдущая часть здесь)

Истории Крымского ханства не повезло дважды: в Российской империи ее писали преимущественно в черных красках, а в Советском Союзе вообще попытались забыть. Да и жители современной Украины, чего скрывать, по большей части находятся в плену российских мифов и заблуждений о крымских татарах. Чтобы хоть немного исправить ситуацию, Крым.Реалии подготовили цикл публикаций о прошлом Крымского ханства и его взаимоотношениях с Украиной.

Как мы уже говорили, в 1736 и 1737 годах русским войскам дважды удавалось захватить Крым, но оба раза сил удержать его не хватало. Однако наступил 1771 год, и Василий Долгоруков не только вошел с войском на полуостров, но и не вышел из него. Как разворачивалась та судьбоносная кампания в Крыму и откуда за 20 лет у России взялись силы захватить полуостров?

Начнем, наверное, сразу с ответа на вопрос, откуда у России взялись силы для военного покорения Крыма. Потому что, действительно, события 1730-х годов наглядно продемонстрировали, что если даже русская армия и была способна пробиться на полуостров, то закрепиться там, а уж тем более прочно завладеть этой землей, было крайне проблематично. Тактика выжженной земли, задействованная поначалу Минихом и Ласси, уже на третий год лишила самого же Ласси возможности повторить свой поход – попросту потому, что в напрочь разоренной стране, с сожженными селами, с разбежавшимися жителями, с засыпанными самим ханским войском при отступлении колодцами, было уже нечем кормить и поить огромную армию. А надежно снабжать ее всем необходимым из России (или хотя бы из Украины) русской логистике того времени было, все-таки, еще не по плечу.

Потому на данном этапе петербургские стратеги сообразили, что ключ к долговременному, устойчивому закреплению в Крыму и овладению им лежит вовсе не в том, чтобы запугать и смертельно устрашить Крым, а наоборот: в том, чтобы найти там силы, которые сами посодействуют русскому продвижению. И, отвечая на вопрос, откуда Россия нашла новые силы для завоевания Крыма, можно сказать, что немаловажную часть этих сил она, как ни странно на первый взгляд это прозвучит, отыскала внутри самого Крымского ханства.

Потому что, хотя с 1730-х по 1770-е русская армия, конечно, и развивалась, и модернизировалась, и обновила состав командиров, среди которых на смену иностранцам-европейцам, вроде Миниха, пришли уже собственно русские военачальники, но при всем этом какого-то кардинального, радикального скачка российской военной мощи за эти 30-40 лет все-таки не произошло. Во всяком случае, такого, какой имел место ранее, во время петровских реформ. Но с другой стороны, ни Крым, ни Турция сильнее с тех пор отнюдь не стали.

А вот что действительно на сей раз изменилось, так это то, что русским удалось переманить на свою сторону некоторую часть местных, крымских, сил, готовых к такому, так сказать, сотрудничеству – или, используя более современный термин, к коллаборационизму. И вот именно это тонкое различие в прежнем и новом подходе и качнуло чашу весов в пользу России, причем качнуло весьма решительно.

Что же это были за силы внутри ханства?

На протяжении всего нашего цикла я не случайно столь подробно освещал противоречия в крымско-турецких отношениях. Эти противоречия, разумеется, не составляли единственную или хотя бы даже основную сторону тех разнообразных и многогранных отношений, которые исторически сложились между Крымом и Турцией. Однако осознание этих противоречий позволяет понять, откуда в момент решающего русского броска на Крым в самом ханстве взялась та довольно широкая и влиятельная социальная прослойка, которая не только была настроена резко оппозиционно в отношении Стамбула, но даже и была готова согласиться с тем, что верховенство Петербурга можно считать меньшим злом по сравнению с верховенством Стамбула. Ибо эта прослойка в ближайших событиях не только громко заявит о себе, но и на какое-то время станет преобладающей во внутриполитической жизни Крыма.

Не менее важно и осознание той проблемы, которую в 18 веке стала представлять собой малая влиятельность и частая сменяемость ханов, часть которых до восхождения на престол и вовсе не бывала в Крыму, всю жизнь проживая в Османской империи, а часть, получив титул, годами отсутствовала на полуострове, сражаясь на далеких османских фронтах. Понимание этой проблемы, в свою очередь, тоже поможет понять, как в Крыму могли сформироваться те круги, которые были готовы вообще отказаться от самого института ханской власти, и в итоге таки отказались от него.

Не случайно я заострил внимание и на проблемах причерноморских ногайских орд в 18 веке. То, что у них иногда возникали напряженные отношения с центральным ханским правительством, представляло российской политике просто-таки благодатную почву для того, чтобы использовать эту напряженность в своих интересах. И, разумеется, эта возможность была использована.

Ведь, вообще-то, мало какая из классических колониальных кампаний во всей мировой истории была основана на одной лишь тактике выжженной земли; и стратегический провал Миниха лишь подтверждает это. Потому что главный лозунг любой успешной колониальной кампании во все времена заключается не в принципе «огнем и мечом», а в девизе «разделяй и властвуй».

И вот, российская политика, следуя этому принципу, сумела сначала разделить Крым, а затем добиться и власти над ним.

Как именно произошло такое разделение?

Самым слабым звеном крымского государства оказались, что ожидаемо, причерноморские кочевые орды – большинство населения которых переселилось в эти земли с Волги и Каспия всего лишь за сто с небольшим лет до того, а некоторые улусы были и еще более поздними пришельцами, пришедшими сюда уже лишь в самом 18 веке. И непродуманная политика часто сменяющихся в Бахчисарае ханов, вместо интеграции этих беженцев в общественную структуру Крымского государства, зачастую, напротив, лишь усиливала отчуждение между ними и бахчисарайским правительством.

Потому вполне объяснимо, что когда в ногайских степных станах появились русские агенты, обещавшие превратить эти орды чуть ли не в независимые ханства под покровительством российской императрицы, то эта идея нашла горячий отклик среди мирз, недовольных политикой Бахчисарая. И уже в 1770 году о своем переходе в подданство России заявили две причерноморских орды: Едисанская и Буджакская.

Им, правда, по требованию новых русских покровителей пришлось переселиться из своих прежних причерноморских кочевий на Кубань, но это были уже частности. В Петербурге, собственно говоря, вообще планировали в перспективе убрать всех ногайцев далеко на восток, ближе к Сибири, заставив их в будущем откочевать в оренбургские степи, но мирзы, естественно, об этом пока что не знали и, в надежде заполучить отдельное собственное ханство на Кубани, выполняли то, что от них требовали россияне. В том числе в скором времени приняли участие в русском военном походе на Крым.

Что же касается собственно Крыма, то первый пробный шар был заброшен и здесь. К молодому хану Каплану II Гераю тоже прибыли русские представители с заманчивыми предложениями отложиться от Стамбула и стать совершенно независимым – а стало быть, и несменяемым – правителем. Хан поначалу отказывался, а потом стал колебаться, но тут султан уже сообразил, в чем дело, и прислал ему на смену более надежного Селима III Герая, который резко отверг все дальнейшие русские инициативы.

Я сейчас не буду задаваться вопросом о том, намеревалась ли Россия на данном этапе именно присвоить, завоевать Крым, либо же планировала оставить его пусть и вассальным, пусть и зависимым от Петербурга, но все же отдельным государством. Похоже, что в Петербурге тогда все еще господствовало представление, что будет достаточно лишь изгнать турок с полуострова и вывести Крым из-под их верховенства – и тогда крымцы, измученные османским засильем, сами охотно сделаются русскими союзниками. Это было, конечно, сильной переоценкой степени крымско-османских противоречий. Ведь даже если многие в Крыму действительно тяготились османским давлением, то это вовсе не означало, что они были готовы с радостью сменить его на давление российское – которое, кстати, в итоге оказалось куда более тяжким для крымских татар. И среди крымской знати шла горячая дискуссия насчет того, что делать и как поступить стране, оказавшейся между жерновов двух империй.

Итак, положительного ответа на российские предложения ханский двор не давал и давать не хотел. А сроки тем временем поджимали, и ответ Петербургу требовался немедленно. И тогда вместо уговоров Екатерина II решила действовать силой.

В 1771 году генерал Долгоруков выступил на Крым. Этот поход разительно отличался от миниховского погрома. Притом, что и в этот раз военная мощь русской и противостоявшей ей крымской армии снова были несопоставимы, на сей раз русским войскам было строго запрещено жечь, грабить и опустошать страну, как это делали Миних и Ласси. И хотя во время этого похода, как всегда, не было недостатка в различных, порой весьма жестоких эксцессах, но – в целом и общем – генеральная линия русского правительства была такова, что оккупационной армии, дабы не отпугнуть и не отвратить от России местное население, полагалось вести себя предельно, так сказать, вежливо.

И если кому-то этот термин вдруг покажется чем-то знакомым, то, вероятно, не менее знакомыми покажутся ему и эпизоды в самом ходе этой военной кампании, когда русские войска подступают к крымским крепостям – Ор-Капы, Гезлеву, Арабату, Керчи, Ени-Кале – где стоят османские гарнизоны, и эти гарнизоны, без единого выстрела, складывают перед русскими оружие, беспрепятственно садятся на суда и отправляются к себе домой, оставив местное население защищаться, как получится. Ну, разумеется, они это делали не от трусости. Они имели для своей почетной капитуляции чрезвычайно уважительные причины. Ведь Турция была скована по рукам и ногам на других фронтах, и потому направить мощный десант на помощь своим крымским гарнизонам, даже при всем желании, не могла. Ну а раз не могла, то чего ж ради будут сражаться османские солдаты против заведомо превосходящих сил противника…

Ну а что касается местного населения, то тут мнения разделились. Одни представители знати вместе с ханом готовили сопротивление, другие – как, например, мирзы причерноморских орд – бодро шли рядом с Долгоруковым и уговаривали соотечественников не сопротивляться, потому что это, мол, не завоевание, а долгожданное освобождение от османского засилья. А третьи ждали, чем все завершится, и когда Долгоруков вошел в Бахчисарай, то они встали в очередь, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение.

Хану Селиму III – который, как я уже говорил, с самого начала был противником любых политических торгов по поводу покровительства России над Крымом – оставалось лишь признать свое поражение. Долгоруков с показной любезностью приглашал Селима III обсудить новый статус хана как «независимого» правителя Крыма под российским протекторатом, и хан поначалу вслух не возражал против таких переговоров и даже намекал на свою готовность к ним.

Но затем в определенный момент Селим III почувствовал, что русский командующий на самом деле хочет арестовать его и заменить на более дружелюбного кандидата из числа ханской фамилии – ведь Долгоруков, разумеется, не забыл, что когда он вступал со своей армией в Крым, то Селим III встретил его во главе крымского конного войска в 50 тысяч человек, возглавив всех, кто был против русского вторжения. И хотя эта конница была заведомо бесполезной против русских артиллерийских батарей, и сражения не состоялось, и затормозить Долгорукова хан не смог – в любом случае, Россия рассматривала его как правителя крайне неблагонадежного, от которого следовало как можно быстрее избавиться. Потому Селим III, улучив удачный момент, неожиданно для русских сложил с себя ханские полномочия и поспешно уплыл в Стамбул.

А Крым остался под российской военной оккупацией – правда, пока что еще в статусе независимого государства. Русские войска расположились на полуострове, и крымская знать приступила к выборам нового хана.

Кто был избран на ханский престол и как он правил страной в этих новых условиях – об этом, я думаю, мы поговорим в нашей следующей беседе.

Продолжение следует.

Текст впервые был опубликован в июне 2018 года​