Крымский адвокат Лиля Гемеджи: «Страшно мне только в одном случае – когда арестовывают людей»

​Это интервью с крымским юристом Лилей Гемеджи мы записывали в ноябре прошлого года – сразу после вручения предостережений на ежемесячном собрании «Крымской солидарности». Тогда правозащитница уверенно говорила, что подобные визиты российских силовиков и предостережения, которые «не имеют никакой юридической силы», –​ это только начало преследований адвокатов в Крыму. Лиля оказалась права: 6 декабря 2018 года по дороге из дома в офис сотрудники Центра «Э» задержали ее коллегу, адвоката Эмиля Курбединова. Он был осужден на пять суток за репост картинки в Фейсбуке, а теперь его пытаются исключить из «Крымской коллегии адвокатов». В промежутке между этими событиями неизвестный разбил окно в офисе крымских адвокатов. Разговор, главной темой которого было давление на правозащитников в Крыму, сейчас стал еще более актуальным.

На суде по делу адвоката Эмиля Курбединова. Лиля Гемеджи (вторая справа) была одним из 13 правозащитников, которые отстаивали интересы своего коллеги

–​ Документы, которые прокурор вручил вам, адвокату Эдему Семедляеву, координатору «Крымской солидарности» Диляверу Меметову, а позже и Эмилю Курбединову, предостерегают вас о «недопустимости организации одиночных пикетов». О чем речь? Вы что-то собирались организовывать?

– Конечно, нет. Ничего мы не собираемся организовывать и никогда этим не занимались. Я предполагаю, что история с одиночными пикетами тянется еще с октября 2017 года, когда в один день в разных уголках Крыма на улицы вышли люди с плакатами. Они пытались донести простую мысль: крымские татары и мусульмане – не террористы, не те, за кого их пытается выдать российская власть.

Манифест несогласия: третья годовщина одиночных пикетов против преследований в Крыму (фотогалерея)

Спустя год «организаторов» силовики, очевидно, так и не нашли, и решили ими назначить нас – правозащитников. Потому что тогда мы активно выступали в защиту этих ребят в судах. И я была одним из тех, кто координировал действия общественных защитников в юридическом и в консультационном плане. Я показывала ребятам, как правильно выступать в суде, какие ходатайства нужно писать, какую позицию отстаивать. Меня сложно назвать организатором одиночных пикетов, но ребята, которые защищали людей, вышедших на эти пикеты, они получали от меня помощь в плане защиты. Однако с каких пор юридическая консультация стала незаконной на территории Российской Федерации?

–​ Возвращаясь к событиям 2017 года... На одиночные пикеты вышло около ста человек. Семьдесят шесть из них были привлечены к административной ответственности, и у каждого из них был правозащитник, отстаивающий его интересы. Где вы взяли в Крыму такое количество общественников?

– Я понимала, что власти не простят такой демарш со стороны пикетчиков, вышедших открыто заявить свою позицию. Будет большое количество административных дел. Мы пришли к выводу, что не справимся силами юристов и адвокатов, которые были на тот момент в Крыму. Тогда мы бросили клич, мол, все, кто хочет и может помочь, выступив в роли общественных защитников, отзовитесь. Тогда откликнулось большое количество людей, порядка двадцати человек, которые раньше никак не были связаны с юриспруденцией. Мы провели им ряд тренингов, подробно рассказав, с чего начинается суд, какие ходатайства необходимо заявлять и как реагировать на то или иное обвинение. Я думаю, что наши защитники с этим справились: во-первых, они не побоялись и выступили в защиту своих единоверцев. Во-вторых, наглядно продемонстрировали абсурдность подобных обвинений. И в-третьих, никто из пикетчиков тогда не получил наказание в виде «суток», все отделались штрафами. А это в условиях крымских реалий – безусловная победа.

–​ Неоднократно и вы, и ваши коллеги заявляли о давлении со стороны российской власти на крымских правозащитников. Как давно это началось и что вы планируете делать с этим?

– Если посмотреть на кейс Сервера Мустафаева (крымский правозащитник, обвиняемый по «делу Хизб ут-Тахрир» –​ КР), то он был правозащитником еще до 2014 года, у него было украинское удостоверение, он входил в правозащитное движение Крыма и представлял его отделение в Бахчисарае. Сейчас он за решеткой. В 2014 году адвоката Эдема Семедляева задержали в июне месяце, когда мы вместе выезжали в Киев. Сейчас вот вручение предостережений – это звоночки для всех правозащитников в Крыму. Мы должны понимать, что, работая здесь, мы подвергаемся определенным рискам и давлению со стороны силовых структур. Но также мы понимаем, что это давление ни в коем случае не может нас остановить. Когда мы встаем на защиту любого угнетенного, вне зависимости от религиозной и национальной принадлежности, мы лишь подтверждаем, что сдавать позиции не намерены. Потому что на примере Сервера Мустафаева мы видим, как на его место встали десятки новых людей. После ареста Наримана Мемедеминова (крымский гражданский журналист, обвиняемый в «экстремизме» –​ КР) появилось много гражданских журналистов, и этот процесс, он не останавливается. Людей невозможно запугать посредством усиления действий репрессивной машины – только лишь возбуждаются чувства у тех, кто до этого дня находился в подполье.

Лиля Гемеджи

Лиля Гемеджи родилась в Узбекистане, переехала с семьей в Крым, когда ей было 12 лет. Окончила школу с серебряной медалью, а юридическую академию – с красным дипломом. Ее магистерская работа была рекомендована как научное пособие, но, как отмечает сама правозащитница, «тогда я выбрала семью, а не научную деятельность».

–​ Ваша семья, как и все крымскотатарские семьи, пережила депортацию. Истории о возвращении в Крым – не менее драматичны, чем сам факт массового выселения в 1944 году. Местные жители были, мягко говоря, не рады возвращению коренного народа на полуостров. Какие воспоминания остались у вас, когда семья в 1989 году вернулась домой?

– Из ярких воспоминаний, пожалуй, два и оба они связаны с определенной степенью дискриминации. Первое – школьные годы, когда каждое утро за нами приезжал школьный автобус, чтобы забрать нас на занятия. Местные дети, не крымские татары, не разрешали нам присесть, и всю дорогу от дома до школы, пять километров, я ехала стоя. И второе – это воспоминание из академии. Нас на курсе училось восемь человек – крымских татар, шестеро из которых получили красные дипломы. Когда приехала комиссия из Одессы на защиту наших дипломных работ, после официальной части в неформальной беседе они сказали: «Мы были в шоке, когда увидели такой высокий уровень подготовки». Для них мы были сродни каким-то чабанам, которые спустились если не с гор, то с джанкойских степей, пришли и учились. В какой-то момент это все выровнялось, уровень накала спал. После того как я стала соблюдающей, впервые снова почувствовала на себе косые взгляды именно с приходом России. В 2014 году мне даже было не очень комфортно ходить по улицам. Вот эта крымская «самооборона» как-то неадекватно на тебя реагировала.

–​ В чем это выражалось?

– Они обращали на тебя слишком пристальное внимание, когда ты заходил в какие-то здания, они пытались тебя проверить или досмотреть вещи, порой они даже провожали тебя. Поэтому именно в 2014 году я старалась меньше выходить в центр города, чтоб не оказаться в какой-то не очень приятной ситуации.

–​ Что лично для вас изменилось после аннексии Крыма не только в политическом плане, а и в бытовом, личностном?

– Одним из ярких моментов для меня стала эта маниакальная борьба России с терроризмом. Мы приходим в школу 3 сентября – открытый урок посвящен борьбе с терроризмом. Учитель рассказывает об этом дне, а в качестве иллюстрации того, как должен выглядеть «среднестатистический террорист», выводится на экран фото девушки в платке. Для меня это неприемлемо. Например, недавно я была на заседании ОБСЕ, где один из докладчиков приводил хороший пример: он взял статистику на сайте «Интерпола» и продемонстрировал, что из всех терактов, совершенных за последнее время, только 0,86% совершены мусульманами. Это даже не один процент. Но при этом для большинства мусульмане равно террористы. Люди, которые жили в Крыму, с приходом России поддаются этому влиянию. Однако, например, недавняя трагедия в керченском колледже явно показывает: террористов ищут не там.

–​ У вас четверо детей, младшей из которых три года. И вы, и супруг занимаетесь юридической деятельностью. Хватает времени на полноценное общение с семьей?

– Учитывая, что нашему старшему сыну 18, а младшей дочери 3, так вышло, что старшие дети воспитывают младших. Поэтому мы имеем возможность до ночи находиться в суде, посещать заседания «Крымской солидарности» и максимально погружаться в работу. Я всегда уверена, что дома порядок. Помимо этого, старшие успевают еще следить за делами, которыми мы занимаемся. Постоянно читают новости в Фейсбуке, а недавно старший сын подошел и поинтересовался, как написать письмо Серверу Мустафаеву. При том, что мы никогда не настаиваем на том, чтоб дети писали письма или отслеживали новости. Я стараюсь разделять семью и работу.

Лиля Гемеджи с младшей дочерью Зейнеб у себя дома

На момент разговора Лиля уже получила статус адвоката и ожидала внесения своего имени в адвокатский реестр. Эту беседу можно считать первым интервью с Лилей Гемеджи не как с юристом, а как с адвокатом.

–​ Зачем вам адвокатский статус? Разве на полуострове сейчас мало административных дел?

– Нет, административных дел более чем достаточно, да и консультации нужны людям регулярно. Просто мне кажется, что мне пора браться за уголовные дела, количество которых увеличивается с невероятной скоростью.

–​ За какие дела вы возьметесь в первую очередь, имея возможность полноценно участвовать в уголовных процессах?

– За политически мотивированные. Я не могу сейчас назвать конкретные кейсы, но я готова ездить в Ростов-на-Дону, чтобы отстаивать интересы единоверцев, обвиняемых по «делам Хизб ут-Тахрир». Если нужно, работать здесь в Крыму. При необходимости оказывать помощь своим коллегам, заходя в дело в качестве второго адвоката, и так далее. Для мня это становится основной задачей. Я хочу помогать своему народу и всем людям, которые живут в Крыму. Для того, чтобы их не преследовали, чтобы они оставались свободными в своем передвижении, ведении бизнеса и самовыражении.

«Железная Лиля». Почему ее боятся российские силовики? (видео)

–​ Насколько сложно было получить адвокатский статус в Крыму сейчас?

– В моем случае это было непросто. Когда я пришла подавать документы в Адвокатскую палату Крыма, мне прямым текстом сказали: «снимешь платок – приходи», а потом долго объясняли, что адвокатура – это жестокий и грязный мир и такой чистый человек, как я, в нем не выживет. Я бы не хотела вдаваться в подробности. Скажу одно: разрешение на ведение адвокатской деятельности у меня есть. Официально (улыбается).

«Я сказала, покиньте помещение немедленно. Или вы собираетесь проводить обследование помещения в разрез с нормами действующего законодательства?» – это Лиля Гемеджи общается с российскими силовиками, которые пришли с обыском домой к Эмилю Курбединову. Она стоит в дверях и не пропускает их в помещение. На видео она спокойно и последовательно разъясняет, почему попытка обыскать дом ее коллеги – незаконна.

«Молодой человек, не уходите, пожалуйста, что ж вы такой стеснительный», – говорит Лиля на встрече «Крымской солидарности» в январе 2018 в Судаке, куда неожиданно приехали полиция, ОМОН и кинологи с собаками. Она пытается переписать номера жетонов у полицейских, которые устроили стихийную поверку документов присутствующих на встрече. Если послушать ее интервью и выступления, понаблюдать, как она общается с представителями российских силовых структур, складывается впечатление, что Гемеджи не боится ничего и никого.

Как проходил «визит вежливости». Российские силовики на собрании «Крымской солидарности» (видео)

​–​ Но все-таки, напоследок, за все время работы вам было когда-нибудь по-настоящему страшно?

– Страшно мне только в одном случае – когда арестовывают людей. Это то, что вызывает слезы на моих глазах. Не столько от самого ареста, а, наверное, от собственной беспомощности и от того, что очень плохо получается в этом государстве помогать. Ведь все мы прекрасно понимаем: как бы ты грамотно, правильно и скрупулезно ни подходил к тому или иному делу – если у него есть заказчик, обвинительное решение обязательно будет.