«Дело решается на очень высоком уровне» ‒ адвокат Илья Новиков об освобождении украинских моряков

Смогут ли выборы президента Украины повлиять на ситуацию с украинскими военнопленными и политзаключенными в России? В каком состоянии сейчас находятся украинские моряки, захваченные во время агрессии России в Керченском проливе? Отвечает Илья Новиков, адвокат Романа Мокряка, лейтенанта Военно-морских сил ВСУ, которого вместе с командами катеров «Бердянск», «Никополь» и буксира «Яны Капу» удерживают в СИЗО Лефортово в Москве.

‒ По какому случаю вы находитесь в Вашингтоне?

‒ У меня было несколько встреч с людьми, влияющими на ситуацию, заинтересованными тем, что делается в нашем деле, так называемом «деле инцидента в Керченском проливе», деле 24 украинских моряков, задержанных и удерживаемых Россией по обвинению в незаконном пересечении российской границы.

Мы, их защитники, считаем, что в этой ситуации надо применять Женевскую конвенцию о военнопленных. Хотя нет состояния войны, официально объявленной войны между Украиной и Россией, ‒ Женевская конвенция, принятая после Второй мировой, специально подчеркивает, что нет необходимости, чтобы было объявлено состояние войны, чтобы человек признавался военнопленным.

Хватит, если военный одной стороны-участницы был захвачен второй стороной-участницей во время вооруженного конфликта. У нас был вооруженный конфликт, иначе я не знаю, как еще описать то, что произошло в Керченском проливе, когда российские пограничники обстреляли украинских моряков, когда трое моряков были ранены, было выпущено более тысячи орудийных снарядов.

С нами не соглашаются российские судьи, рассматривающие данное дело, следствие, официальные представители России. Они говорят: это обычное дело, криминал, не надо туда втягивать политику, все будет в порядке, суд разберется. Мы знаем из опыта последних пяти лет, как суд разбирается.

Наверное, никто не планировал из российского руководства такую ситуацию, как взятие в плен. У меня личное впечатление, что она возникла спонтанно, и после того, как был осуществлен обстрел, там уже не было обратного хода.

Наши слова, то, что мы требуем, чтобы к ним относились как к военнопленным, ‒ нас не всегда верно понимают. Когда это военнопленных отпускали? Мы говорим: нет, они не виноваты в том, что им вменяют. Они не пересекали с организованной группой российскую границу. Другой вопрос ‒ то, что вы, россияне, не можете относиться к ним как к обычным преступникам. Потому что Женевская конвенция предусматривает, что военнопленного нельзя удерживать в тюрьме. Если вы хотите его удерживать, ‒ вы не обязаны его отпускать сейчас, ‒ вы должны содержать его в лагере для военнопленных. Там есть условия, которые предусматриваются конвенцией.

Если вы хотите человека удерживать, у которого есть статус военнопленного, ‒ то в конвенции содержатся гарантии, что вы не можете, ссылаясь на свои внутренние правила распорядка в российских СИЗО, заставлять задержанного не носить свою военную униформу. Потому как конвенция предусматривает: военнопленный имеет право носить свою военную форму.

Если власть, захватившая в плен, хочет возбудить уголовное производство, то оно должно осуществляться военными. Нам ‒ нашим подзащитным ‒ во всем этом отказывают.

Из-за всего этого мы настаиваем, что Россия по крайней мере трижды ‒ в вопросе о режиме полей, применении собственного уголовного права и международных конвенций ‒ откровенно идет вопреки праву. Этого нельзя игнорировать.

Мы видим, что имеем сейчас поддержку со стороны многих представителей американского общества, американской власти, и нам, нашим подзащитным, очень важно, чтобы эта поддержка не закончилась, а привела к тому, чтобы российские власти освободили этих людей, чтобы они не остались по крайней мере на еще несколько лет, по крайней мере до конца следствия, как они настаивают, в заключении в России. Потому что у нас и так много заключенных по политическим мотивам.

‒ В каких условиях они сейчас содержатся? К ним пускают защитников? Насколько вы знаете, в каком состоянии они сейчас находятся? Они вместе все?

‒ Они не вместе. По Женевской конвенции, которую я уже упоминал, Россия не имеет права разделять их в отдельных помещениях. Их всех сейчас содержат в отдельных камерах. Это была крупная спецоперация. Их содержат в известном СИЗО Лефортово.

Это не какое-то СИЗО в Москве. Койка в этом СИЗО вообще ‒ дефицитный ресурс, их не так много. Перед тем как их в конце декабря перевели в это СИЗО Лефортово, им нужно было освободить, разбросать арестантов, которых там содержали до того, чтобы освободить 24 койки в 24 различных камерах. Потому что это для них важное дело. Это указывает, что это дело решается на очень высоком уровне. Об условиях, то многие говорят, радуйтесь, условия Лефортово намного лучше, чем в других СИЗО России. С этим трудно согласиться.

Потому что, например, я, как адвокат, имею право, согласно законодательству, посещать своего подзащитного хоть каждый день, если это нам нужно. В Лефортово условия таковы, что есть только 7 комнат для встречи адвоката с подзащитными, и большинство из них каждый день занимают следователи. То есть создается длинная очередь из адвокатов, это даже лотерея, потому что если бы мы стояли в очереди, то многие из нас не видели бы своего подзащитного по нескольку недель.

Есть лотерея из адвокатов, и каждую пятницу мы собираемся и тянем такие небольшие бочки лото, и в соответствии с этими номерами, которые каждый из нас вытягивает, мы должны раз в неделю посещать своего подзащитного. На практике это скорее раз в две недели, потому что не каждый раз ты получаешь номер, позволяющий тебе пройти, а если ты не прошел в один день, твой шанс не всегда переходит на следующий день. У нас такие правила, не от хорошей жизни возникшие. Адвокаты были вынуждены пойти на такую сделку между собой, чтобы каждый имел равные шансы. К сожалению, в Лефортово такие условия.

Поэтому даже вопрос о посещении своего подзащитного сейчас для нас очень сложный и вызывает проблемы.

Нам в самом начале этого дела четко сообщили, что следователи не позволят одному адвокату брать под защиту более чем одного подзащитного. Формально это объясняется тем, что может возникнуть потом конфликт позиций, если один из них изменит мнение. Но закон предусматривает, что эта ситуация решается, когда она возникла. Сейчас позиция у моряков та же.

Они все требуют, чтобы их признавали военнопленными, отказываются давать показания в качестве обвиняемых. Но чтобы наша жизнь, защитников, не казалась медом, наши следователи нам это запретили. Поэтому сейчас на 24 подзащитных у нас есть команда из 30 адвокатов, и поэтому у нас очень тяжелые условия труда. Мы не можем подменять друг друга.

Мы не можем фактически иметь гибкий график. Мы должны сидеть и ждать, когда нас следователь вызовет, на какую дату. Это очень неудобно. И я думаю, поэтому нам следователи и организовали такую работу.

Что касается остальных наших подзащитных, военнопленных, мы обмениваемся информацией, координируем наши усилия. Нас Николай Полозов координирует с украинскими государственными органами. Мы советуемся о том, что кому делать, идти на следственные действия.

Что касается состояния, в котором они находятся, особая ситуация с самого начала была у трех раненых. Их содержали в другом заведении, в «Матросской тишине», но сейчас они все в том же Лефортово. Вроде как нам сообщает российская омбудсмен Татьяна Москалькова, что у них все в порядке, никто не нуждается в таком лечении, которое не может быть обеспечено в тюремных условиях: «Не беспокойтесь, все будет в порядке». Это не тот ответ, которого мы, конечно, ждем. Но другого мы сейчас не имеем и по опыту известно, что это очень типично для российской власти, когда возникает вопрос об освобождении какого-то человека, они всегда предполагают начать разговор о лечении, об условиях содержания и о том, что не является ответом на вопрос, почему вы содержите под стражей невиновного человека.

‒ Что дальше? Как вы видите ситуацию?

‒ Наверное, следствие не будет закончено в следующие несколько месяцев. Следствие будет долгим. Еще длиннее может быть процесс ознакомления защиты с материалами дела. Наверное, они не сделают копии материалов дела, а будут нас знакомить поочередно. Это может затянуться, только эта формальная процедура может затянуться на несколько месяцев. Мы в этом не заинтересованы, мы и так уверены, что рано или поздно мы услышим от прокуроров, что мы намеренно затягиваем это дело. Я только могу сказать, что у нас нет такого намерения, и это нецелесообразно, и ни к чему не ведет.

Сейчас открыт вопрос, хотят ли российские власти, чтобы судебный процесс осуществлялся в Крыму. Потому как Крым с юридической точки зрения является черной дырой. Туда не могут приехать иностранные дипломаты, например. Потому что это украинская территория, и они не могут позволить себе такое провокационное поведение. Туда не приедет много журналистов. Мы не будем иметь такой поддержки и нормальных условий, как если бы суд осуществлялся в Москве. Поэтому я думаю, что они так и сделают. Именно чтобы процесс не получил такого внимания от общества, прессы, есть большие шансы, что его переведут в Крым. Но это будет в конце этого года или в следующем.

Поэтому если кто-то надеется, что всех этих моряков отпустят вскоре, как нам говорят, после выборов в Украине ‒ или после президентских или после выборов в Раду... ‒ на это можно надеяться, но я бы не ожидал. Потому что сейчас российские власти, несмотря на все санкции, которые на них наложены, несмотря на все заявления международного общества, российские власти намерены довести это дело до приговора.

‒ Как вы думаете, после выборов, если, условно говоря, выберут не Порошенко, а Зеленского, то это как-то изменит ситуацию?

‒ Там есть некоторые слухи, что якобы любой президент, кроме Порошенко, понравится российским властям больше, чем Порошенко. Нет это слухи, разговоры, на которые мы не можем основываться в нашей работе. Поэтому я оставляю все это украинским дипломатам, украинскому обществу. Пусть они попробуют организовать или диалог, или давление, или поддержку, ‒ все, что можно сделать в этой ситуации.

Я бы еще хотел отметить, что эта ситуация с украинскими моряками не перечеркивает ситуацию с другими заложниками. Потому что у нас есть длинный перечень, недавно ставший еще длиннее, украинских граждан, задержанных российскими властями или в Крыму, или за пределами Крыма, их тоже надо освобождать, с ними тоже надо что-то делать. Это обычное дело, когда внимание общества отвлекли, когда приковано внимание к одному делу. Это означает, что остальные дела, заложники, политзаключенные будут этого внимания лишены. Это неправильно.

Хотя мы обсуждаем сейчас дело украинских моряков, и оно по многим причинам важнее сегодня, но не надо забывать о других, о Сенцове, Карпюке, Клыхе, о тех, кто сейчас уже более чем пять лет или пять лет провели в российской тюрьме, без какой-либо четкой перспективы освобождения.

И я бы хотел, чтобы, когда обсуждаются эти вопросы, возможный обмен или какие-то возможности их освободить оттуда, не забывали, что, кроме моряков, есть другие люди.

‒ Насколько на это дело могло повлиять, например, участие родственников этих моряков в заседании ООН? Насколько это помогает приковать внимание к этому делу?

‒ Я уверен, что никакие меры не могут сделать эту ситуацию хуже, она довольно плохая с самого начала. Любые меры, визиты, встречи с семьями этих людей могут привести к тому, что внимание и поддержка этого дела может достичь некоего критического уровня. Это то, что нам сейчас нужно.

Потому что сейчас мы видим, что Россия, несмотря на санкции, именно Путин лично, не считает, что последствия в этой ситуации, как она есть сейчас, достаточно серьезные, чтобы отказаться от продолжения. Чтобы отменить обвинения, чтобы освободить, по крайней мере, матросов, если они не хотят освободить офицеров.

Пусть сейчас каждый, кто может сделать что-то, чтобы у нас было больше поддержки на уровне ООН, американского правительства или европейских правительств, пусть каждый сделает то, что может.