«Это открытая военная агрессия». Начальник Генштаба ВСУ ‒ о Керченском кризисе, Иловайске и «бегстве» военных из армии

Генерал-лейтенант Руслан Хомчак возглавил Генштаб 21 мая, на второй день после инаугурации президента Украины Владимира Зеленского. Через два дня новый главнокомандующий Вооруженных сил Украины заявил, что хочет «прекратить принципы ручного управления, подмену выполнения обязанностей подчиненных командиров, двойные стандарты, подмену понятий, очковтирательство». В интервью проекту Радіо Свобода «Донбасс Реалии» Хомчак объяснил критику в адрес своих коллег, массовое «бегство» военных из армии, «Иловайский котел» и конфликт с Россией у Керченского пролива в ноябре 2018 года.

‒ Вы несколько недель в должности начальника Генерального штаба и начали свою службу на этом посту, мне кажется, с довольно жесткой критики коллег. Можете три-пять примеров привести, о чем вы говорили тогда?

‒ Я думаю, что каждое мое слово не требует примеров.

‒ Все-таки попросил бы у вас примеры, потому что люди не понимают, о чем идет речь.

‒ Те, кому это было адресовано, они понимают, что надо делать. А те, кто этого не понимает, я бы не хотел им расшифровывать. Я не хотел бы проблем, которые имели место... Я почему-то больше убежден, что сегодня оно уже начинает меняться. Потому что я принимаю те решения, которые должны менять сложившееся положение.

Что комментировать? Подмена командирами своих подчиненных. Каждый на своем месте должен принимать решение в пределах своих полномочий. Были случаи, и сегодня они случаются, когда старший командир не доверяет младшему командиру, не уверен в его действиях, не научил его ‒ подменяет своими действиями и принимает решение вместо своего командира. Ответственность размывается.

‒ Были ли проведены какие-то кадровые решения в связи с теми проблемами, о которых вы говорили во время своей речи?

‒ Они проводятся сейчас. Все мои кадровые решения на всех телеканалах все оценивают еще до того, как я их приму. Даже те, кто не был ни разу в зоне боевых задач. «Эксперты». Каждый должен принимать решение на своем уровне. Это решение делегировал принимать на уровне командующих видов, родов войск, оперативных командований.

Если кто-то думает, что я буду сейчас лично принимать решение, кто должен командовать ротой или не должен, как он командует ротой, батальоном, взводом... Это будут принимать решение те командиры, которые должны их принимать. Я им сказал: «Принимайте решение».

‒ Почему я об этом спрашиваю? Прошло три недели с того момента, как вы озвучили довольно острые проблемы, которые, очевидно, были в Министерстве обороны и Генштабе. Были ли за эти три недели совершены какие-то действия, чтобы это исправить? В частности, кадровые решения?

‒ Я хотел бы, чтобы вы поняли. Сегодня в государстве идет война. Вооруженные силы Украины находятся на той войне. Я не говорил, что все плохо в армии. Я в своей речи назвал те проблемы, которые я видел на предыдущей своей должности главного инспектора Министерства обороны Украины. Я их решаю.

‒ Я уверен, что вы о них знаете. Однако, чтобы понимать, решаете ли вы их или это просто пустые слова, надо знать, какие шаги были сделаны?

‒ Оценка результатов этой работы должна быть не тем, чтобы я привел пример и сказал, что я завтра переназначу 10, 20, 30 должностных лиц различных уровней. Оценка должна быть ‒ это изменение тех вопросов, о которых я говорил. Вы же общаетесь со всеми. Сегодня армия открыта для общества. К сожалению, военнослужащие не всегда идут к своему командиру с проблемой, но они точно выйдут через свои гаджеты или на волонтера, или еще на кого-то и всю информацию выдадут. Там информация для общества будет наиболее правдива. И я ее смогу оценить не по какому-то докладу того или иного руководителя. Конечно, я хотел бы это оценивать и я буду оценивать, но буду все-таки сверять с резонансом в обществе.

‒ Правильно ли я понимаю, что в связи с озвученными проблемами кадровые решения не принимались? Никто не уволен? Именно из-за этих проблем, озвученных вами.

‒ В интервью я сказал, что буду заслушивать должностных лиц, буду оценивать результаты их работы. И моя основная задача ‒ это не просто всех поснимать. Главное ‒ не потерять управление. Главное ‒ не сломать систему правильную, которая работает, а ее подкорректировать. Это не значит, что сразу надо всех снимать. Надо разобраться, задекларировать свои принципы, с которыми я прихожу. А я пришел, считаю, с правильными принципами, с нормальными, здоровыми отношениями в воинских коллективах. Если теперь кто-то после этого меня не поймет и не изменит так те отношения на всех уровнях, как они должны происходить, то тогда, конечно, будут кадровые решения.

‒ Когда вы начинали на этом посту, задекларировали очень важный принцип: «Люди ‒ это для меня прежде всего». Можете озвучить, есть ли между вами и предыдущим начальником Генштаба какая-то принципиальная разница?

‒ Мой принцип в течение всей моей службы был один ‒ я не провожу ревизию деятельности своих предшественников. Я обнуляю ситуацию, кладу чистый листок и продолжаю работать ради тех задач, ради тех целей, которые я поставил перед собой. Я считаю, это более конструктивный подход, чем я бы сейчас взялся проводить анализ или ревизию деятельности своих предшественников.

‒ По поводу ревизии. Перед новым назначением с 2017 года вы были главным инспектором Министерства обороны Украины. Насколько я понимаю, о проблемах знаете не со слов, а из собственной практики. Можно на конкретных примерах понять, в чем заключалась ваша работа и какие основные два-три примера вы причисляете себе в актив? Чтобы зрители и читатели понимали, на чем основывается эта деятельность господина Хомчака в должности главного инспектора.

‒ Коллектив главной инспекции Министерства обороны ‒ это коллектив профессиональных подготовленных генералов, офицеров, государственных служащих, которым предоставлено право проверять воинские части, учреждения Минобороны, государственные предприятия. Прежде всего мы оцениваем состояние того или иного военного организма для выполнения задач по назначению. Его оценка складывается из многих показателей.

Что я могу занести в свой актив? Я изменил в работе инспекции основной принцип. Основная задача была не только найти недостаток, а найти недостаток, проанализировать причины, определить, что нужно сделать, чтобы эти причины устранить. Если было возможно устранить проблемы прямо во время работы инспекции, то мы принимали меры, чтобы их устранить.

Армия сегодня воюет, возможность обучать армию есть не у всех командиров. Они разрываются. Перед инспекцией стояла задача по возможности обучать людей: если есть какие-то проблемы в понимании, нужно помочь эти проблемы устранить. Я считаю, что это раньше не было свойственно для главной инспекции. Во время моего руководства мы ввели такую практику, и она сегодня продолжается.

‒ Возвращаясь к принципам и к тому, что человек должен быть на первом месте. Сейчас получается, что в армии это совсем не так. В 2017-2018 годах уволились 24 или 24,5 тысячи военнослужащих ‒ почти пятая часть от общего количества. Это огромное количество людей, часть из которых имеет бесценный опыт боевых действий 2014-2015 годов. Люди уходят, фактически бегут из армии. Как это остановить?

‒ Люди не бегут из армии, люди уходят из армии. Период бегства из армии был, когда у нас происходила мобилизация. Тогда была паника в некоторых районах выполнения задач. Вот тогда были случаи, когда убегали.

Сегодня из армии люди уходят, к сожалению. Я так понимаю, что от добра не уходят. Значит, есть проблема, которую я вижу. Это проблема взаимоотношений в воинских коллективах. В чем она проявляется? В простых чувствах, простых отношениях. Она так же просто должна решаться. Вчера (11 июня ‒ ред.) мы собирали заместителей командующих, командиров морально-психологического обеспечения. Это те люди, которые работают с душами людей. Они должны знать все проблемы, которыми живут их подчиненные. Я сегодня понимаю, что здесь есть какие-то недоработки.

Я планирую, что мы подкорректируем эту ситуацию и все-таки выстроим такие отношения в Вооруженных силах, где командир будет хотеть узнать проблемы своих подчиненных и исправить их. Сделать такие отношения в коллективе, чтобы не хотелось уходить из того коллектива.

‒ Вы считаете, проблема лишь в низшем звене?

‒ Она в разных звеньях. Вы понимаете, должны бы на высшем звене знать ту проблему и ее менять. Не должен был я, самый высокий военный начальник, приходить и ставить вопрос. Проблемы есть везде. Кто-то кого-то подменяет, кто-то не хочет заметить те проблемы, поэтому мы меняем по всей вертикали.

Я собираю людей, объясняю, напоминаю, потому что много специалистов. Сегодня же в армию не пришли все гражданские люди, не знающие, что такое армия. Многие из них много лет все-таки в армии служили. Однако почему-то немного сбой есть. К человеку надо относиться как к человеку. Я сказал, что при планировании всех действий своих командир должен думать о последствиях, как оно отразится на жизни его подчиненных.

‒ С 2014 года количество военных частей увеличилось на несколько десятков. В то же время журналисты на передовой видят значительный некомплект. В некоторых частях он может достигать 50 процентов. Будет ли продолжаться практика, когда количество частей растет, но комплект существующих далеко не 100-процентный?

‒ Нет. Я отдал соответствующие указания, работают соответствующие структуры, чтобы привести численности, штаты воинских частей к оптимальному количеству. Конечно, не снижая боеспособность, готовность к ответу на угрозы и вызовы перед государством.

‒ Можете расшифровать? Количество частей будет сокращено?

‒ Я поднял проблему, поставил задачу изучить ее и доложить мне, как надо сделать. Или это за счет того, чтобы штат воинской части немного унифицировать, сделать более оптимальным... Сегодня у нас нет задачи сократить военные части. Если их разворачивали, это было вызвано какими-то расчетами. Поэтому сейчас этот вопрос обосновывается, изучается, идет процесс.

Моя задача ‒ не снизить уровень боеспособности, а повысить его. Не снизить уровень управления, а повысить его. Все решения должны быть выверены. Любое мое решение ‒ это коллективный труд. Я должен услышать специалистов по своему направлению, чем они руководствовались, какая ситуация. Не проблема принять решение. Проблема ‒ принять правильное решение, услышать всех, чтобы оно было обосновано и дало соответствующий результат.

‒ У меня вопрос об Иловайске. В 2018 году Генеральная прокуратура опубликовала частичные результаты расследования. Там указано, что отдельные ошибки руководства АТО не находятся в прямой причинно-следственной связи с наступлением тяжелых последствий. Прежде всего речь идет о гибели военных. Разделяете ли вы это мнение?

‒ Я жду всех финальных выводов, тогда я буду давать какие-то комментарии. Я пять лет комментариев не давал, поскольку я ‒ непосредственный участник тех событий. Я не комментирую ничьих слов.

‒ Когда 29 августа 2014 года украинские военные выходили по так называемому «зеленому коридору»... Информация о входе российских военных, о том, что они пытаются окружить Иловайск, поступала к руководству АТО 23-24 числа. Это правда?

‒ Конечно.

‒ То есть еще за шесть дней до этого «зеленого коридора» украинское командование знало...

‒ 25 августа мы уже были окружены.

‒ Почему так долго принималось решение о выходе из Иловайска?

‒ Почему так долго принималось решение «наверху» ‒ я не знаю. Когда у меня ситуация уже была, когда не было продовольствия, воды, возможности вывезти раненых, когда у некоторых военных появилось паническое настроение... Мы понимали ‒ или там будет братская могила, или надо рисковать и принимать какие-то решения. Тогда я уже принял решение, и мы пошли.

‒ Как вам руководство объясняло промедление?

‒ А я не спрашиваю никаких решений. Есть уголовное дело. Пусть объясняют тем органам, которым должны объяснять. Я не следователь, так же прохожу по уголовному делу. Я жив остался. Сегодня вопросов нет только к тем, кто умер. Ко всем, кто жив, есть вопросы, всех опрашивают.

Конечно, я вам скажу, если бы не зашла Россия. Почему зашли войска Российской Федерации? Потому что не все получалось у их подразделений специального назначения, воевавших с нами с той стороны под видом, как они их называли, «ополчения». Конечно, там были профессиональные военные, там из многих стран были, были представители других областей Украины.

Ключевое ‒ то, что на территорию Украины зашли российские войска, которые выполнили свою преступную миссию. Мы брали в плен военнослужащих Российской Федерации. 10 человек я отправил оттуда сюда, в Киев. Почему тогда не было принято решение ввести военное положение? Почему тогда не было принято политических решений и всего остального? Я на это ответить не могу.

Это была открытая агрессия. Уж более открытой агрессии нельзя было придумать.

‒ Почему выход осуществлялся днем и большими колоннами, а не ночью и маленькими группами?

‒ Это ваше суждение или это вы у кого-то позаимствовали?

‒ «Зеленый коридор» происходил как? Было две большие колонны...

‒ Я же вам говорил, что я не комментирую события Иловайска. Вы хотите меня спровоцировать, чтобы я давал какие-то комментарии. Я дал показания военной прокуратуре. Я дал показания временной следственной комиссии Верховной Рады, где я рассказал все по минутам, по распоряжениям, по всему, что может быть. Поэтому после окончания тех расследований, когда все будут приняты решения, и на суде я готов дать все показания. Хочу подчеркнуть, что за пять лет всяких разговоров, догадок, выдуманных вещей мои показания не изменились ни на йоту.

‒ Можно еще одно уточнение по поводу Керченского инцидента? Когда вы давали первое интервью свое коллегам, вы сказали, что будете разговаривать на эту тему с командующим Военно-морских сил Воронченко. Состоялся ли этот разговор?

‒ Состоялся.

‒ Смог ли он объяснить логику принятия решений, когда украинских военных отправляют через Керченский пролив, хотя защитить их там довольно сложно?

‒ Игорь Воронченко мне доложил, что это был не первый проход наших военных кораблей через Керченский пролив, и он отдавал команды возвращаться, когда их не пускали. Провокации были с российской стороны. Они даже кадры показывали. Они просто не собирались выполнять нормы морского права. Нормы гуманитарного права. У военных есть свои законы. Так, как повела себя Российская Федерация у Керченского пролива, ‒ это... Была классификация нашего руководства, это открытая военная агрессия. Я с этим согласен.

‒ Учитывая риски, не считаете ли вы, что это было ошибочным решением?

‒ Не было решения воевать с кем-то. Было решение пройти через Керченский пролив и дойти до определенного места базирования. Чтобы действия оценить моряков там, надо прежде всего моряков оттуда достать и с ними общаться, что побудило их, действия...

‒ Это же не моряки принимали решение туда идти.

‒ Идти туда или как там действовать? Если идти туда, то это решение приняли руководители, которые в то время были. Идти, чтобы усилить группировку в Азовском море. Они проходили открыто, они заявили, что они идут. То есть так, как должно быть.

‒ Значит ли это, что такие попытки повторятся? Мы и дальше будем стараться проходить через Керченский пролив?

‒ У нас корабли каждый день проходят через Керченский пролив. Как украинские, так и все остальные.

‒ Военные.

‒ Военные попытки, конечно, повторять мы не собираемся, но будем думать, как это делать без таких последствий.