«Рано или поздно Россия будет отсталой окраиной Евразии». Российский экономист – об инфляции и будущем страны

Рекордный рост цен отмечен в России в 2021 году. По данным Росстата, инфляция в июне составила 6,5%: больше всего подорожали овощи и стройматериалы. Население страны при этом продолжает беднеть. Об экономическом застое, бедности россиян и неспособности российских властей управлять экономикой корреспонденту проекта Радио Свобода "Север.Реалии" рассказал экономист Евгений Гонтмахер.

– Если опираться на данные "Левада-центра" (принудительно признан в России "иностранным агентом" – СР), то россиян больше всего беспокоят бедность, рост цен и инфляция. Можно ли сказать, что подорожает следующим? Что бежать покупать впрок?

– Сказать прямо, что будет следующее – очень сложно. Есть тенденция, которая в России существует очень много лет: быстрее всего дорожают самые элементарные продукты. Гречка, сахар, подсолнечное масло, теперь овощи. В прошлом году даже Путин озаботился, когда ему доложили, что сахар и растительное масло процентов на 30–40 подорожали. И, к сожалению, такая инфляция бьет больнее всего по самым бедным. Потому что простые продукты в рационе бедных людей составляют более существенную часть, чем у людей средней обеспеченности, а тем более богатых.

Евгений Гонтмахер, доктор экономических наук, професcор

– В чем разница между "инфляцией для бедных" и "инфляцией для богатых"?

– Инфляцию можно считать по-разному. Обычно за основу берется некая потребительская корзина товаров и услуг. То, что нам публикует Росстат – те самые 4 процента в последние годы, которые в этом году уже превратились в 6 с чем-то процентов, – это все считается на очень большую корзину, где сотни всяких наименований товаров и услуг. Эта корзина, скорее, среднего класса. Там есть мясные и рыбные деликатесы, красная рыба, икра, там есть походы в рестораны и так далее. А если взять то, что потребляет большая часть нашего населения, то обычно там инфляция выше на 1,5–2 процента. Если сейчас Росстат показывает 6 процентов инфляции, то инфляция для малообеспеченной половины населения – это процентов 8–9, может быть до 10.

– 10 процентов – это много?

– Проблема в том, чтобы это не пересекло двузначную цифру. Все, что ниже двузначных цифр, скажем так, это не очень приятно, потому что бедным от этого хуже всего, но до двузначных цифр ситуация управляемая. Там можно что-то делать – эмиссия денег или их изъятие, процентные ставки и прочее. Но если инфляция вырывается за 10 процентов – это уже плохо. Это уже ситуация, которая требует каких-то очень радикальных мер и очень неприятных. Но я не думаю, что в ближайшие годы в России инфляция пересечет эти 10 процентов, но где-то около этого, наверное, она будет.

– Чем можно объяснить рост цен на элементарные товары?

– Есть объективные факторы, такие как неурожай. Путин же сказал на прямой линии: "неурожай морковки, поэтому она подорожала". Но тут странная позиция правительства, которое очень не вовремя и негибко реагирует на такие обстоятельства. Если они понимают, что неурожай, закупили бы по импорту ту же китайскую, израильскую морковь, чтобы как-то сбалансировать рынок.

Позиция государства

– Есть другие факторы, влияющие на ускорение инфляции?

– Конечно. Это наш рукотворный монополизм. Вот эта морковка сейчас у нас стоит, по крайней мере, в Москве уже более 100 рублей за килограмм, а когда ее снимают с грядки, если вы приедете в хозяйство и будете ее там покупать, я думаю, что она будет стоить максимум рублей 10–15. Что после этого начинается? Появляется целый ряд промежуточных пунктов – какие-то мелкие оптовики, крупные оптовики, люди, которые поставляют это в магазины, снабженцы… Все они свою прибыль вкладывают в цену. И часто это не просто посредники, а монополисты. Россия – это страна с монополистической экономикой. Эту морковку в регионе контролирует один-два производителя-оптовика, которые между собой договариваются. И они фактически устанавливают цены.

– А с бензином та же история? Он тоже постоянно дорожает, хоть растет цена на нефть, хоть падает.

– Если вы посмотрите на наши бензоколонки, вы увидите, что, по крайней мере, в крупных городах и на крупных трассах они принадлежат в основном крупным нефтедобывающим компаниям. И что получается? Получается, что одна и та же компания добывает нефть, она же ее перерабатывает в бензин, она же его и продает. Если цена на нефть падает, или государство давит экспортными пошлинами, пытаясь снять с экспортеров нефти как можно больше, они хотят где-то добавить прибыли. Вот они и отыгрываются на бензине. Так что здесь ровно то же самое – это монополизм, и как результат монополизма – государственное регулирование. Потому что, если вы заедете в США на бензоколонки, вы увидите, что они зачастую принадлежат конкретному человеку. Вот человек решил построить бензоколонку, он получил какие-то разрешения нехитрые, покупает бензин и продает. У нас вы попробуйте в России открыть личную бензоколонку. Вам не дадут под тем или иным предлогом, потому что вы нарушаете рынок, который разделен, есть договорные отношения между участниками рынка.

"Критический срок – 2030 год"

– Цены продолжат расти. А есть перспективы, что будут расти зарплаты?

– Смотря где. У нас есть бюджетный сектор, где порядка 12 миллионов человек работает – здравоохранение, образование, социальная защита. У нас есть военнослужащие, полицейские, чиновники, которые получают напрямую свое денежное содержание от государства. Это наиболее защищенные группы работников, потому что государство, по крайней мере, не обесценивает им зарплату. Повышать особо не повышает, но не обесценивает. Какие-то компенсации за инфляцию, так или иначе, есть – премии, разные формы надбавок и прочее. А есть еще госкорпорации, которые себя в обиду не дадут – тот же "Газпром", "Роснефть", "Росатом"и так далее. Они зарплаты держат всегда очень неплохо и даже повышают, несмотря на экономическое положение. А малый и средний бизнес – какая-нибудь кафешка, какое-нибудь турагентство, какой-нибудь магазинчик, – там, скорее всего, будет происходить обесценение зарплат. Даже если люди будут получать столько же, но, учитывая инфляцию, они на это смогут купить меньше. Там экономика еле теплится. Они там все балансируют на грани.

– Лев Гудков из "Левада-центра" сказал, что государству выгодно, когда люди бедные, потому что запросы ниже – дай бог свести концы с концами. Государству так проще управлять. Вы с этим согласны?

– Это вопрос не экономический, а политический. Гудков прав в том смысле, что бедным людям, а у нас таких меньше половины, не до политики, им не до протестов, не до митингов. Им где-нибудь заработать лишнюю тысячу рублей, чтобы как-то выжить дальше. В этом смысле он прав. С другой стороны, это очень невыгодно той же самой власти. Почему? Потому что ей нужен экономический рост, но его больше не будет за счет роста цен на нефть и газ. Власть должна быть заинтересована в том, чтобы создавались высокооплачиваемые рабочие места в новых отраслях, где современные технологии, которые входят в мировые цепочки добавленной стоимости. Иначе будет стагнация. А это власти невыгодно, потому что это снижает геополитический потенциал России, а они же мыслят геополитическими критериями. Нас уже обогнали по макроэкономическим параметрам, типа ВВП на душу населения, продолжительность жизни, реальные доходы населения, такие страны, как Панама, Турция, Казахстан. Это что означает? Это означает, что рано или поздно Россия просто будет какой-то отсталой окраиной Евразии, что-то будем еще продавать, но с нами никто считаться не будет. Критический срок – 2030 год. Тогда все крупнейшие мировые экономики перейдут на качественно новый уровень энергоэффективности и масштабов применения возобновляемых источников энергии. Если мы до этого года не сможем застой переломить, добиться развития экономики на новом качестве, повышения зарплат, доходов людей, то мы отстанем навсегда.

– Но если государству экономически невыгодна бедность, то с ней надо как-то бороться. Что государство для этого делает? И не становится ли в результате бедных больше, а не меньше?

– Я бы сказал так: с бедностью глобально не борются, но смягчают наиболее острые проявления. У нас еще года три назад бедных официально было 14 процентов. В прошлом году, в 2020-м, который были ковидный, реальные доходы упали на 3,5 процента по официальным данным, но бедность не выросла, потому что были выплаты на детей. И в регионах что-то платили по мелочи, отсрочили платежи по кредитам, потому что наше население закредитовано очень прилично. Да, бедным что-то достанется из бюджета, но не за счет того, что эти бедные (а у нас, в основном, бедные люди – это люди работающие) начнут получать большую зарплату и перестанут быть бедными, а за счет того, что им государство с барского стола какие-то крошки кинет.

– Такая своеобразная борьба с бедностью – это от отсутствия желания или от отсутствия способностей?

– Это от отсутствия понимания, что такое бедность. Там, наверху, где принимаются решения, видят официальные цифры. Им статистика показывает, что у нас 12 процентов бедных. А потом они смотрят статистику какой-нибудь Франции или США. Там к бедным относят не менее 15 процентов населения. И получается, что у нас даже лучше. Но проблема – в критериях! Критерии европейских стран принципиально отличаются от наших. Если их применить, то в России будет процентов 25–30 бедных людей. По этим критериям бедными можно назвать у нас и многих из тех, кто имеет доходы, близкие к средним. Именно этот слой больше всего потерял за последние годы. Потому что "официально бедным" хоть какие-то крошки кидают. А вот те, кто в середине, кто не работает на государство, они больше всего и потеряли за счет снижения цифр реальных доходов с 2014 года – не менее 10–12 процентов. Но власть их не видит. Она видит, что эти люди молчат. Они же попробовали выйти по призыву Навального, но государство кнут применило, и все смирились.

Малый бизнес пытается – послушайте хотя бы Анастасию Татулову – жаловаться, тем более из-за ковидных потерь, но позиция власти непреклонна: не прибедняйтесь, выживете за счет накопленного жирка. Это очень распространенная точка зрения. Путин тоже говорил, что частный бизнес – это чуть ли не спекуляция. В общем, их особо не беспокоит, что происходит с бизнесом, особенно малым и средним. Их ковид беспокоит, потому что это и избыточная смертность, и приходится дополнительно большие деньги тратить на здравоохранение, которые были не предусмотрены. Их беспокоит, как мы будем на фоне всего мира выглядеть. А экономика России находится в застое. В том смысле, что больше чем на 1–2 процента в год она расти не может. Поэтому и доля России в мировой экономике уже много лет уменьшается. По прогнозам, темпы роста и в США, и в европейских странах в ближайшие годы будут достаточно высокими, не менее 3–4 процентов в год, а у нас будет 1–2 процента максимум. Я уж не говорю про страны типа Китая, которые находятся с нами на одном уровне развития. Там, как правило, темпы роста выше намного, чем у нас.

"Экономика России находится в застое"

– А нынешняя власть вообще способна экономику из застоя вывести?

– У нас степень управляемости экономикой со стороны государства крайне низкая. По той простой причине, что наша экономика состоит из целого ряда кластеров, где чиновники слились с местным бизнесом и с федеральным бизнесом. И они стараются внутри своего кластера максимизировать прибыль. И между этими кластерами происходит конкуренция, какая-то борьба. А все указания, которые поступают сверху, просто уходят в песок. Поэтому я бы сказал так, что наша экономика развивается хаотично, но не на рыночных основах, потому что государство у нас срослось с бизнесом. Да и вообще: государство само является корпорацией по извлечению прибыли, но внутри этой корпорации есть, как сейчас любят говорить, бизнес-единицы, которые имеют собственные [денежные] потоки и собственные интересы. Поэтому степень управляемости крайне низкая, я бы даже сказал, что она отсутствует. Это противоположность рыночному саморегулированию.

– А был шанс пойти по другому, более правильному пути? Как-то наладить экономический рост, создать современную экономику?

– В начале 2000-х, когда Путин стал президентом, он был настроен на реформы. Нефть стоила очень мало, и он понимал (я был свидетелем этому), что надо проводить какие-то реформы, потому что иначе мы Россию потеряем. Какие-то реформы тогда пошли – земельная, налоговая, пенсионная. А потом цены на нефть вдруг поперли наверх астрономическими темпами, у государства стало много денег. Вроде бы очень хороший фундамент для проведения реформ. Можно было смягчить очень многое – и налоги можно было снизить, и социалку как-то поправить, увеличив финансирование, и много всякого другого. Но перед Путиным и перед теми, кто его окружал, возникла дилемма. Можно дальше проводить реформы, но это всегда большие политические риски. Потому что их надо уметь проводить. Иначе они могут прилететь бумерангом, как с Гайдаром получилось или как у Горбачева – начал реформы, и всем известно, к чему это привело. Поэтому Путин и его окружение осознанно выбрали политику очень простую. Они решили, что этот рост цен навсегда, и Россия при их жизни всегда будет иметь деньги. Зачем тогда реформы? Лучше часть этих денег отправить на повышение благосостояния правящей элиты. А заодно и остальным подкинем. С 2000 по 2008 годы реальные доходы повысились в 2,3 раза! Инфляция была довольно высокой, но и зарплаты тоже повышались по 7–8 процентов в год. Тогда появился негласный общественный договор, что власти никто не мешает распоряжаться по своему разумению этим колоссальным количеством денег в обмен на то, что существенная часть денег вниз все-таки поступала. Поэтому никаких реформ никто даже и не задумывал.

– Экономика России по-прежнему зависима от цен на нефть и газ?

– В значительной степени, не 100 процентов, но в значительной степени.

– Если с нефтью все будет плохо, то и с экономикой тоже. Это может привести к политическим изменениям?

– Это приведет к еще большей бедности. Но история показывает, что плохое социальное положение необязательно приводит к революциям снизу. Пример – Венесуэла. Люди голодают, венесуэльцы потеряли несколько килограмм веса за последние годы. И ничего – Мадуро удерживает власть. Так и в России: я не жду, что наше население, наше общество возьмет и сменит власть. Этого не будет. Власть сменится в результате каких-то процессов внутри этой власти, то ли постепенно, то ли быстро. Из-за этого произойдет и обновление страны. Я все-таки верю, что когда-нибудь, может быть, я уже не доживу, но когда-нибудь "прекрасная Россия будущего" состоится.

– Запад свою роль может сыграть? Много разговоров о том, что если завтра перестать закупать у нас нефть с газом, то мы сразу и разрушимся. Или такого не может быть?

– Я привел пример Венесуэлы. Другой пример – Беларусь сейчас. Чем жестче идет отношение к стране, тем жестче внутренние репрессии. Поэтому я бы сказал так, что западные санкции имеют определенные лимиты. Сделать эмбарго в отношении России, не покупать нефть и газ – невозможно. Россия занимает совершено особое место, особенно по газу. Европа на треть, а некоторые страны на 100 процентов, зависят от нашего газа. Поэтому те санкции, которые сейчас существуют в отношении России, вряд ли будут существенно расширяться. Россия, конечно, потерпела экономический ущерб от санкций, но он не радикальный.

Прогноз на будущее

– Что мы можем позитивного сказать про обозримое, среднесрочное будущее экономики России?

– Я от российской экономики в ближайшие годы ничего позитивного не жду. За 2030-й я даже заглядывать не хочу, потому что это уж слишком далекий горизонт. Даже если завтра Путин скажет, что надо начинать проводить реформы, ничего не изменится. Нам не помогут просто экономические реформы. Надо перестраивать судебную систему, правоохранительные органы, само государство. Это колоссальные по масштабу и глубине реформы. Даже если они будут идти успешно, эффекты будут заметны в лучшем случае через 2–4 года. Но этого никто не собирается делать. Поэтому было бы очень хорошо, если бы у нас до 2030-го года сменилась власть. Если бы в руководстве страны появились люди, которые понимают реально, что происходит в стране, и понимают, куда надо идти. Потому что нынешняя элита считает, что у нас все очень хорошо.

– Все кругом говорят об отрицательной селекции, так откуда могут взяться понимающие в реформах люди?

– То, что сейчас в последние путинские годы происходит отрицательная селекция, – это правильно: социальные лифты закрыты, меритократия у нас не работает – это верно. Но я думаю, что в стране, где 146 миллионов человек… Это всегда бывает неожиданно, когда появляются какие-то люди, которых мы с вами не ожидали и не видели еще год назад, которые вдруг оказываются людьми, способными что-то изменить. Это тоже входит в оптимистический вариант, мы просто не знаем их фамилии, не знаем, откуда эти люди появятся, скорее всего, из бизнеса или некоммерческого сектора.

– Можно закончить на такой оптимистической ноте.

– Я не настолько оптимистичен, чтобы ждать, что завтра начнутся изменения. Я в это не верю. Но я уверен, что Россия сгинуть окончательно где-нибудь на обочине мировой цивилизации не сможет.