Джафер Сейдамет: «Отдельные воспоминания». Часть 4

1 (13 по новому стилю) сентября 1889 года появился на свет один из наиболее выдающихся лидеров крымскотатарского народа – Джафер Сейдамет. В честь 130-летия со дня рождения «крымского Петлюры» – литератора и публициста, в переломную эпоху ставшего военачальником и дипломатом – Крым.Реалии начинают публикацию уникальных мемуаров Сейдамета.

Продолжение. Предыдущая часть здесь.

Обучение

Первая школа нового типа, заложенная светлой памяти Исмаилом Беем Гаспыралы [Гаспринским] в рамках программы исправления начального образования, была открыта в Бахчисарае в квартале Кайтмаз Ага в 1884 году. Правда, еще раньше Хасан Нури Эфенди, получивший в 1872-1873 годах образование в Турции в школе идади [учебное заведение в Османской империи типа лицея], приехал в Крым и учил детей по новому методу [букв. «усул-и джадид», отсюда джадидизм – новая методика обучения в мусульманских школах на европейский манер, а также идеология исламского просвещения к. ХІХ в.] в деревнях Дерекой [с 1945 г. – Ущельное, в 1948 г. упразднено] и Ай-Василь [с 1945 г. – Васильевка, в 1960-х гг. упразднено], но, обвиненный в свободомыслии, был вынужден покинуть деревню.

У нас первая школа нового метода была открыта в 1900-м или 1901 году. Учителем в ней был выпускник стамбульской школы для сирот Дарюшшафака – Риза Эфенди. С большим трудом он выдержал три года. Затем, когда российская полиция запретила ему заниматься профессией, он должен был уехать. Он все еще жив – проживает в Стамбуле в квартале Карагюмрюк.

Я начал учиться в возрасте пяти лет. В селе было две школы, обе – старого метода. Одна – школа для девочек, в ней учила женщина. Учителем во второй был Бекир Эфенди – крестьянин, который всего несколько лет проучился в медресе. Сначала меня отправили в школу для девочек… Через несколько месяцев я перешел в школу Бекира Эфенди. В школе для девочек не учили письму. Из той школы я запомнил, как учительница велела мне положить язык между двумя серебряными монетами и выкрутила мой язык – в то время в Крыму так учили суру Аль-Бурудж [«Созвездия», 85-я сура Корана] – чтобы исправить произношение слова «бурудж», учителя таким способом выкручивали языки учеников. Это якобы помогало в обучении.

Из школы Бекира Эфенди я запомнил, как мы учились, сидя на полу перед низкими подставками для книг. Помню также длинные и короткие палки учителя, которыми он бил со своего места тех учеников, которые были грубы или не знали заданного урока.

В тот год, когда я начал свое образование, я увидел, как несколько детей из нашей деревни садятся с матрацами и другими вещами в телегу и едут учиться в Акмесджит. Видимо, с того дня, как я увидел эту сцену, я начал каждый день плакать, что тоже хочу поехать в Акмесджит. Однажды я едва не вышел почти на тракт, таща с собой подушку. Соседи увидели меня и препроводили домой. Это событие взволновало моего отца, который на следующий день велел Кёсе Мустафе подготовить телегу, отвезти меня в Акмесджит и отдать в школу… Таким образом, я остался среди чужаков – начал жизнь в незнакомом мне окружении. Так началась моя долгая ссылка, которая принесла мне много горечи. Тогда из глаз моей бедной матери полились слезы, слезы, которые с той поры должны были стать – с короткими перерывами – ее судьбой вплоть до конца жизни.

От нашей деревни до Акмесджита ехать 9-10 часов. Дорога вела через Дегирменкой, Ламбат [Биюк-Ламбат, с 1945 г. – Малый Маяк] и Алушту – это был один из прекраснейших маршрутов в Крыму. Море сверкало, как огромное зеркало среди гор, садов, огородов, лугов и лесов… Дорога извивалась, иногда бежала рядом с горами, иногда спускалась к морю – благодаря чему время не тянулось, пейзаж все время радовал глаза путешественника…

Но во время этого моего первого путешествия ни мои глаза не были в состоянии заметить эту красоту, ни моя душа не могла оценить ее. Я хотел как можно скорее оказаться в Акмесджите, увидеть место под названием «большая школа», познакомиться с учителем, о котором говорили, что он прибыл из Стамбула, учит детей религиозным гимнам, красивому письму и счету… И чем больше мы отдалялись [от дома], тем больше я радовался. Но моя радость была неполной. Разлука с деревней, братьями и сестрами, отцом, а особенно с матерью рождала во мне горечь и боль, перед глазами все еще стоял образ плачущей мамы… В Акмесджит я приехал в полусне. Как сквозь туман помню, что мы остановились в Таушан-Базаре [с 1948 г. – Привольное] перекусить и выпить чаю. Когда мы приехали в город, я не был в состоянии думать о еде. [Кёсе] Мустафа Ага немедленно уложил меня в постель в одной из комнат над кофейней Мерави Ага.

На следующий день я встал рано. Мы спустились в кофейню к чаю. Мерави Ага сидел по-турецки у кассы. [Кёсе] Мустафа Ага рассказал ему, что привез меня в школу и передал привет от отца. Я поцеловал руку Мерави Аги. «Но он еще очень мал», – сказал Мерави, что меня расстроило… Наконец мы пошли в школу. «Большая школа» Эюба Ходжи была почти такой же, как наша деревенская школа, только более аккуратная и организованная. Но дети точно так же сидели на полу, вокруг были те же самые подставки для книг, те же палки… Но было еще кое-что, чего не было у нас. Это несчастье называлось фалака [деревянный шест с веревкой – орудие наказания]. Сразу можно было сделать вывод, что учитель строгий, нервный, и, наверняка, сеет страх… Учитель заявил, что я мал и должен еще год или два учиться в сельской школе… На это Мустафа Ага рассказал, как каждый день из любви к школе я убегал на тракт, таща с собой подушку, плакал по школе, и потому мой отец послал меня в город, ибо верил, что это будет для меня полезно. Мустафа Ага попросил ходжу [в данном случае «учителя»] в первые два года проявлять ко мне терпение. Дети из нашего села, учившиеся в школе в Акмесджите, были очень довольны, увидев нас. У нас были для них подарки от их семей. Там были Рустем, Нафи и Неби из верхнего квартала нашей деревни и несколько других детей, чьих имен я не помню. Они приветствовали меня как братья. Мустафа Ага оставил меня и уехал. Я остался в совершенно чужом месте. В первый день обучения я увидел, как ходжа побил Нафи, который был мальчиком сильным, рослым и крепко сложенным.

Это событие потрясло меня, и я начал отчаянно плакать. Тогда ходжа отправил меня в комнату своей жены и дочери. То были очень нежные и чуткие женщины. Я им очень понравился. Вновь и вновь они забирали меня из школы, поясняя [ходже], что я должен качать ребенка в колыбели. Они держали меня подальше от учителя. Прошло несколько дней, и ходжа решил, что я должен посещать занятия, учиться и зубрить гимны. Одному из местных мальчиков он дал указание помогать мне, выдал мне книгу, ручку и чернила.

Также меня научили там, как совершать омовение… Поднимали меня к утренней молитве. Это, собственно, было хуже всего: рано вставать и мыться в холодном школьном дворе холодной водой. Двор был узким, со всех сторон окруженным высокими стенами. Для меня он был как тюрьма. Сады и огороды нашей деревни, широкие, бескрайние пейзажи, свобода, беготня и забавы – все это превратилось для меня в сновидения. Два дня в неделю, после занятий, мы всей группой выходили в город и шли в цыганский квартал. Учитель запретил нам выходить на широкие улицы города, в русские кварталы. В цыганском квартале [Цыганской слободке между современными ул. Чехова и Крылова] мы покупали, что попало – конфеты, пирожные, игрушки… Те прогулки были для нас самым большим развлечением и безграничным счастьем. По пятницам ходжа всю нашу группу забирал в мечеть. Во время рамазана он приказал мне также поститься. Жена ходжи смилосердилась надо мной, и раз-другой тайно давала мне воды. Во время рамазана, после икинди – послеполуденного намаза, мы каждый день ходили в цыганский квартал, покупали специальные постные сладости и сухофрукты. В течение года и я выучил несколько гимнов и сур из Корана, начал писать буквы и цифры.

В течение этих семи-восьми месяцев мой отец навестил меня один, может быть, два раза, посещали меня и некоторые люди, приезжавшие из нашей деревни. Приезд отца был для меня таким большим счастьем, что я каждый раз на прощанье плакал. В этом чужом окружении старый чабан Хасан Ага был для меня единственным утешением. Этот старик каждые две недели гнал из Акмесджита скот для мясников в Ялте. Он также заходил в нашу деревню, потому что у моего отца тоже была мясная лавка. В деревне он говорил с матерью, братьями и сестрами, каждый раз привозил с собой сухофрукты и деньги. Чабан Хасан был для меня как Хызыр [мифический персонаж, нашедший источник живой воды и получивший бессмертие – покровитель путешественников и помощник отчаявшихся]. С каким нетерпением я ждал его, и когда уже его видел, как был взволнован и счастлив… Я расспрашивал его о доме, деревне, деревенских улицах, обо всем, и всегда просил, чтобы во время своего следующего пребывания в деревне он обязательно погладил от меня моего жеребенка…

Продолжение следует.

Примечание: В квадратных скобках курсивом даны пояснения крымского историка Сергея Громенко или переводы упомянутых Сейдаметом названий, а обычным шрифтом вставлены отсутствующие в оригинале слова, необходимые для лучшего понимания текста.