Джафер Сейдамет: «Отдельные воспоминания». Часть 37

1 сентября 1889 года (13 сентября по новому стилю) появился на свет один из наиболее выдающихся лидеров крымскотатарского народа – Джафер Сейдамет. В честь 130-летия со дня рождения «крымского Петлюры» – литератора и публициста, в переломную эпоху ставшего военачальником и дипломатом – Крым.Реалии публикуют уникальные мемуары Сейдамета.

Продолжение. Предыдущая часть здесь.

Мехмет Бекиров

Мы оба считали важным найти общий язык с мировым судьей, юристом Мехметом Беем Бекировым, который успешно управлял Ялтинским благотворительным обществом, основателем кооператива «Bereket» [«Изобилие»], человеком, который приложил руку к появлению большого замечательного каменного здания школы в Дерекое и обеспечил рост числа наших студентов в российских университетах. Серьезность этого предпринимателя и его честность были причиной того, что мы полностью полагались на него. Правда, все жаловались, что он сварливый и нервный, но мы считали, что это он прав, а окружение его не понимает. Мы ожидали от него наибольшей поддержки и планировали, что он станет депутатом Думы для защиты наших прав.

С этим убеждением и чувством большого уважения я отправился в Ялту и там рассказал обо всем Джаферу Аблаеву, Эмину Асану Адаманову и Эскендеру Ахмедову. Я попросил их уладить дело. Они признали, что наши мнения и решения были правильными... Они сказали нам, что сами тоже от всего сердца стремятся к тому, чтобы дело двигалось, и сказали, что помогут мне. Однако были у них некоторые невысказанные сомнения. Как обычно, Эмин Асан Адаманов стал тем, кто объяснил их в нескольких предложениях – открыто, честно и просто. Он сказал, что Мехмет Ага будет рад, что сам он хочет того же, что и мы, но его жена, Фатьма, происходящая из рода мурз, воспротивится... Эскендер Ахмедов, чья жена тоже была из семьи мурз, сказал, что как только Мехмет Ага услышит наше предложение, он молча покинет комнату, посоветуется с женой и, в итоге, откажет нам... Несмотря ни на что, я не терял надежды... Друзья признали, что нам необходимо нанести ему визит и рассказать о «деле».

Итак, под вечер мы пошли на чай в дом Мехмета Аги в Дерекое. Он принял нас любезно. С интересом спросил о здоровье моего отца, о том, как идут его дела, и скоро ли он приедет в Ялту. Он рассказал о помощи, которую мой отец оказал Благотворительному обществу, и с признательностью отметил, какое большое значение тот придает процветанию кооператива «Bereket». Он утверждал, что если таких благодетелей, как мой отец, было бы больше, то кооператив укрепился бы и расширил свою деятельность... Воспользовавшись этим ходом мысли, я направил разговор на путь, которого Мехмет Ага не ожидал... Я утверждал, что для укрепления и расширения нашего «национального дела» больше, чем благотворительную деятельность, нам нужно укрепить нашу правовую позицию. Далее я сказал, что вполне вероятно, что из-за войны царизм предоставит народам более широкие права, и – продолжал я – мы должны подготовиться к этому. Мехмет Ага выслушал мои слова без возражений... Однако он заявил, что для того, чтобы наши стремления дали результат, нам нужна помощь россиян, и в этом нам могли бы быть полезными сторонники конституционной монархии, то есть кадеты. При этих словах моя надежда возросла, и я перешел к сути дела. Я сказал, что пришел к нему по решению нескольких друзей – немногочисленных, правда, но исполненных веры, серьезных и самоотверженных. В ситуации, когда в России ожидается великая революция, – говорил я далее, – мы хотим, чтобы он представлял наш народ в Думе в этот период, и что с этой целью уже теперь необходимо втайне подготовить людей. А с другой стороны, чтобы установить наши национальные законы, реализации которых мы хотим, нам нужно разработать определенные проекты и воплотить их в жизнь...

И действительно, как и предсказывал Эскендер, Мехмет Ага покинул комнату, через минуту вернулся и заявил, что убежден в сильной позиции правительства, и добавил, что мы должны сосредоточиться на усилении работы «на земле» и не заниматься другими вопросами. Он не преминул добавить, что не присоединится к делу. Я ушел, полный печали. Товарищи сказали, что Мехмет Бекиров остается популярным деятелем, но, даже если он и понимает необходимость революции в национальном аспекте, то из-за полученного воспитания, среды и комфорта он не встанет на путь революции.

Хотя наши надежды ни в чем не оправдались, это не поколебало наших убеждений. Ни на мгновенье нам не приходило в голову отклониться от выбранного пути. Учителя, купцы, крестьяне и народные активисты все лучше понимали нас, наша деятельность становилась все более активной...

Ходжа без тюрбана, ходжа без джуббы

В те дни к нам в гости приехали [Номан] Челебиджихан и Абдулхаким Ильми. Мы встречались в нашем доме и в доме Кёсе Мустафы. Из соседних деревень прибыли учителя и самые уважаемые жители. Челебиджихан произвел на всех большое впечатление и всем понравился. Без тюрбана, без джуббы [традиционная одежда мулл вроде тоги], свободный и скромный, красноречивый, с обширными религиозными знаниями, решительный, он положительно удивил всех. Отец очень его полюбил и расспрашивал о религиозных проблемах. Рассказывал, как о некоторых вещах спрашивал у различных известных ученых в Крыму – называя их имена, – но никто не дал ему четкого ответа. Как сказал отец, то, что говорил один ученый муж, противоречило словам другого... А Челебиджихан мог анализировать аяты и хадисы благодаря своей несравненной логике, и понятным для людей образом приходить к выводу. Все это снискало ему признание…

Челебиджихан и Абдулхаким Ильми оставались с нами около недели.

Это суровый человек

Однажды нас собралась довольно большая группа – выбраться на яйлу. Мы готовились перед домом. До отъезда Кёсе Мустафа подарил своего прекрасного коня Челебиджихану... Скакун был красив как газель, быстр, но немного резок. На площадке перед нашим домом собралась приличная толпа. Всем было любопытно, как Челебиджихан объездит коня. Надо знать, что наши крестьяне придают этому значение, и делают из этого вывод о пригодности и мужестве человека. Челебиджихан встал рядом с конем и немедленно его оседлал. Животное было приручено. Видевшие это вынесли суждение – конное искусство Челебиджихана было оценено. Тогда двоюродный брат моего отца сказал мне: «Это суровый человек, такого надо бояться». Когда я рассказал об этом Челебиджихану, это позабавило его.

Мы провели два дня на яйле в нашем шалаше, наблюдали восход и закат солнца с Орман-Кош [Роман-Кош – высочайшей вершины Крыма]... Мы часами гуляли по яйле, сидели на лугах среди деревьев и разговаривали. Именно там мы: Челебиджихан, Абдулхаким и я, – и решили, что начнем издавать журнал... Руководить им должен был Ильми, в свою очередь мы с Челебиджиханом, прекрасно освоив русский язык, писали бы статьи. Мы считали это самой важной вещью при подготовке к революции и с нетерпением думали о капитале, необходимом для создания газеты, о связанных с этим формальностях, о программе и даже о корреспондентах.

Я отвез Челебиджихана с Ильми в Гурзуф, где они сели на корабль в Ялту, а я попрощался с ними.

Через неделю, узнав, что в свою деревню Алупку ненадолго приехал Асан Сабри Айвазов, я отправился к нему. Он был очень рад моему визиту. Раньше мы встречались в Стамбуле и Крыму, он всегда испытывал приязнь ко мне. Мы легко нашли общий язык в «национальных делах», ни по одному вопросу между нами не было разницы во мнениях. Он работал тогда в газете «Терджиман». В связи с болезнью Исмаила Бея Гаспыралы [Гаспринского] он взял на себя всю работу в газете и обязанности главного редактора... Я помнил – в 1905 году он руководил газетой «Vatan Hadimi» [«Слуга отчизны»]. Он был насквозь пронизан идеей революции. Долгое время он поддерживал связь с младотурками, был революционным мыслителем. Он также не сомневался, что в результате войны Россия покатится к революции... Так же, как мы, он считал, что только революция даст нам права. Он вышел из народа, любил его и глубоко сострадал его проблемам. Однако брак с россиянкой, злоупотребление алкоголем – хотя он и был хафизом [т.е. знал наизусть Коран] – постоянный плотный надзор российской полиции и годы оторванности от родной деревни отдалили людей от него и его – от людей.

С Сабри мы долго разговаривали о ситуации в Турции. До того, как начать жить у Исмаила Бея Гаспыралы, он был заядлым тюркистом. Это привело к его сотрудничеству в Баку с газетой «Füyuzat» [«Изобилие»] и тесным контактам с Али Беем Хусейн-заде и журналом «İçtihat» [«Мнение»] в Египте. Из-за этих связей тюркизм полностью овладел им... Когда большая часть нашего окружения посчитала нецелесообразным носить феску, он носил ее даже летом. Он демонстративно говорил со стамбульским акцентом и всегда обращал на это внимание. Голос у него был сладкий, мягкий и звучный. Мы провели весь день, болтая, в его маленьком, но очень красивом домике с видом на море. Там же поужинали. После трапезы пришли еще несколько друзей из деревни. Сабри снова немного выпил. Он пришел в хорошее настроение, спел несколько песен и знаменитую народную песню «Elmas» [«Бриллиант»]. На следующий день мы вместе поехали в Ялту. Сабри сел на корабль в Акъяр, чтобы срочно отправиться в Бахчисарай. Я вернулся домой. Я провел около двух недель, читая русскую литературу и гуляя по виноградникам и садам с приезжающими в деревню товарищами.

Продолжение следует.

Примечание: В квадратных скобках курсивом даны пояснения крымского историка Сергея Громенко или переводы упомянутых Сейдаметом названий, а обычным шрифтом вставлены отсутствующие в оригинале слова, необходимые для лучшего понимания текста.