Джафер Сейдамет: «Отдельные воспоминания». Часть 11

1 сентября 1889 года (13 сентября по новому стилю) появился на свет один из наиболее выдающихся лидеров крымскотатарского народа – Джафер Сейдамет. В честь 130-летия со дня рождения «крымского Петлюры» – литератора и публициста, в переломную эпоху ставшего военачальником и дипломатом – Крым.Реалии начинают публикацию уникальных мемуаров Сейдамета.

Продолжение. Предыдущая часть здесь.

Сейдамет, видно, ты учишь этого хулигана на нечестивые деньги!

После окончания в 1908 году второго класса идади я поехал в Крым. Я чувствовал, что не только эмоционально дозрел до революции, но и что зрелыми стали также мои революционные мысли. На третий день после приезда домой имело место одно неприятное событие. К отцу пришел с визитом некий ходжа из деревни Озенбаш, я помню, он был в зеленом тюрбане. А вечером, чтобы по традиции продемонстрировать радость по случаю моего приезда, пришли наш родственник Шейх Амджа из деревни Никита и двое друзей отца из нашей деревни. Мы сели в сенях за стол под окном, выходящим на море. В какой-то момент разговор коснулся султана Абдул-Хамида II. Движимый юношеским запалом, не отдавая себе отчета в ситуации, я начал доказывать, что султан не думает о своем народе, а занят погоней за удовольствиями и выгодой. Я добавил, что своим деспотизмом он уничтожает лучших детей своего народа и гноит их в тюрьмах. В это время ходжа, нервно повторяя традиционную формулу: «Да простит тебя Аллах», – заявил, что сомневается в моем благочестии. Так же и Шейх Амджа неожиданно изменил своей обычной доброжелательной и ласковой манере и сказал отцу: «Сейдамет [Ага], видно, ты учишь этого хулигана на нечестивые деньги!» [имея я виду, что заработанные нечестным путем средства не принесут пользы, даже если будут потрачены на богоугодное дело – например, образование].

Отец поддерживал идею революции в России, он постоянно говорил об этом со своими друзьями из Ялты. Но когда речь заходила о революционных изменениях в Турции, он не только не принимал идеи революции в Турции, но даже не выносил ни малейшей критики халифа. По его мнению, это было большим оскорблением религии.

Во время спора я был очень взволнован, вел себя нервно. Повысив голос, я отстаивал свои идеи перед отцом. Одновременно в другой комнате плакали моя мама, жена [Кесе] Мустафы Аги и еще две родственницы. В конце концов, мой отец не выдержал и сказал, чтобы я оставил их одних.

Меня настиг один из самых тяжелых ударов – большое презрение со стороны моего любимого отца. Я хотел выплеснуть весь свой гнев на ходжу. Слова застряли у меня в горле. Сердце билось ужасно. Я знал, что если унижу гостей, отец никогда мне этого не простит – и я не нашел в себе смелости, чтобы высказать все то, что хотел. И все же я сказал о невежестве ходжей, о том, что они думают только о себе, что, по правде, это они ответственны за несчастья мусульманского мира, что они не достойны именоваться преемниками Пророка. Затем я ушел в свою комнату…

После этого события для отца я перестал существовать. Он не замечал меня, не обращался ко мне. Наши отношения прекратились. Даже в присутствии других он не разговаривал со мной. Отсюда друзья отца легко заключили, что он сильно на меня обижен. Однако отец никому не объяснил причины. В эти дни бедная мама, погруженная в грусть и боль, переживала горькие минуты… Она просила меня, чтобы я поцеловал руку отца, признал, что ошибался, и выразил раскаяние. Когда меня не было дома, она, в свою очередь, пыталась повлиять на отца, чтобы тот простил меня… Мустафа Ага не находил в себе смелости заговорить обо мне с отцом. Так проходили дни и недели…

Я знакомлюсь с учителями

Чтобы освободиться от этой мучительной ситуации, а также посетить ранее неизвестные мне уголки Крыма и познакомиться с учителями недавно открытых школ, в которых учили по реформированной системе обучения, – я вместе с Абдулом Баличем и несколькими другими друзьями отправился в десятидневное путешествие. Благодаря этой поездке я узнал о различиях в жизни нашего народа в разных регионах полуострова, а также убедился в горькой правде, что в тех краях, где наш народ живет в тесных контактах с россиянами, исчезают наша самобытность и национальный характер.

Я с радостью отметил, что почти все учителя в школах нового типа – молодые идеалисты, озабоченные нашей религией и народными делами, недовольные существующим состоянием вещей, люди, которые всей душой стремятся к революционным переменам в России.

Во время этого путешествия я встретил впечатлительного крымского поэта [педагога и просветителя Усеина] Шамиля Токтаргазы. Я помню, как он с большим воодушевлением читал нам свои стихи. Тогда-то от него самого я услышал немало произведений, которые позже [в 1910 г.] вышли в опубликованном им сборнике «Nale-i Qırım» [«Стонущий Крым»]. Однако должен сказать, что больше, чем стихи, меня поразила нежность его души, глубокое ощущение красоты Крыма и серьезное чувствование драмы народа. Талант Шамиля проявлялся в его стихах – не столько в высоком поэтическом искусстве, сколько в душевности, свежести и правдивости его энтузиазма.

Возвращаясь из поездки, я гостил в селе Корбекуль [Корбек, с 1945 г. – Изобильное, с 1965 г. – в составе Алушты] в доме Баличей. По этому случаю собралась у них сельская интеллигенция и деревенские старейшины. На встрече мы говорили о ситуации в Турции. Я рассказал о моем споре с отцом из-за халифа. Халим Балич утверждал, что разделяет мои взгляды, и, говоря о халифе, использовал еще более резкие слова, чем я. Тогда его старший брат Мустафа Ага не выдержал и вышел из комнаты. Вот так отношения между братьями испортились.

Награда за гражданское мужество

Однажды под вечер мой отец должен был вернуться на телеге из Ялты. Перед нашим домом была площадка, где каждый день собрались поболтать ближайшие и дальние соседи. Среди них был и я. Издалека я услышал зов отца: «Джафер! Джафер!». Этот голос ошеломил меня, вернул меня к жизни… Я не мог поверить своим ушам, на глазах выступили слезы... Мое сердце стало биться сильнее… Я не побежал, а полетел, как на крыльях… Отец протянул мне пачку газет, я поцеловал его руку. Отец остановился среди столпившихся людей. Он объявил новость, что в Турции произошла революция [Младотурецкая революция 24 июля 1908 г.]… Собравшиеся поняли, почему я так поражен. Мой отец также понимал, какая большая радость наполнила меня. Он сказал собранным: «И все же, Джафер был прав…», – и в нескольких предложениях рассказал о ссоре между нами.

Затем он повернулся ко мне и сказал, чтобы на следующее утро я поехал в деревню Никита навестить больного Шейха Амджу, который, как оказалось, попросил моего отца о таком посещении с моей стороны, потому что хотел помириться со мной.

В этот момент я впервые в жизни ощутил вкус радости, какой дает гражданское мужество. Отец впереди, я за ним, мы с радостью и счастьем вошли в дом. До сих пор у меня перед глазами стоит радость мамы, когда она нас увидела. Отец в нескольких словах рассказал ей все. Мы обнялись и поцеловались с мамой.

Вот так несколько экземпляров газет «Ikdam» [«Настойчивость»] и «Sabah» [«Утро»] в руках моего отца вернули мне жизнь, счастье и надежду, заставили меня смотреть в будущее с новым мужеством и энтузиазмом.

Собрание в нашем доме

Той ночью, после вечерней молитвы, в нашем доме состоялось большое собрание. Мне велели читать газеты и объяснять статьи. Все с благосклонностью и оживлением слушали мои слова. Это был мой первый контакт с народом, когда речь шла об объяснении идеи революции. Тогда я понял силу способности чувствовать, присутствующую в нашем народе, то, что этот народ ищет истину, что переживает события. Наш народ полностью доверял газетам. Люди ни капли не верили, что в газете можно найти ложь или вредную идею. Когда они говорили: «В газете написали», – то считали, что имеют дело с догмой, как в Коране, и, преисполненные веры, рассказали, что вычитали в этой газете…

Если Абдул-Хамид II в течение 33 лет не угнетал бы народ и не предавал ислам, то как газеты могли бы что-то подобное написать?… Против этой истины даже старые ходжи не могли ничего иного сказать и возразить. Турецкую революцию каждый приветствовал с радостью и одобрением. Поскольку меня знали как горячего сторонника этой идеи и смотрели на меня с любовью и признательностью, все внимательно и с доверием слушали мои слова.

Шейх Амджа

На следующее утро я сел на моего сивку и поехал в деревню Никита. Шейх Амджа больным лежал в постели. Он тепло приветствовал меня. Я поцеловал его руку и сел на диван рядом с ним. Он сказал, что из-за своего невежества они не поняли моих слов, что горькими упреками ранили мое сердце, попросил меня не таить обиды и простить его. В конце он сказал, что для этого, собственно, он и позвал меня к себе. Я сказал Амджи, что революция – это наш большой праздник, что в такие дни мы должны забыть обо всем остальном. Я сказал, что люблю его так, как всегда, и буду любить. Я оставался у него несколько часов. Затем я посетил других наших родственников, в том числе Хатиба Амджу, а также друзей. Вечером, перед возвращением в деревню, я попрощался с Шейхом Амджой. Он подарил мне золотую монету в 15 рублей и сказал: «Это маленький гостинец по случаю большого праздника».

Продолжение следует.

Примечание: В квадратных скобках курсивом даны пояснения крымского историка Сергея Громенко или переводы упомянутых Сейдаметом названий, а обычным шрифтом вставлены отсутствующие в оригинале слова, необходимые для лучшего понимания текста.