Сайде Гафарова: «Наша семья тоже считалась партизанской»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Сайде Гафарова, крымская татарка, родилась 10 мая 1927 года в селе Корбекуль (с 1945 года Изобильное – КР) Алуштинского района Крымской АССР.

На момент выселения наша семья проживала в деревне Буюк-Янкой (ныне Мраморное) Симферопольского района. Состав семьи: отец Гафар Асанов (1888 г.р.), мать Шерфзаде Гафарова (1894 г.р.), сестра Муслиме Гафарова (1920 г.р.), я, Сайде Гафарова, брат Абдурешид Гафаров (1937 г.р.), брат Сейран Гафаров (1939 г.р.).

Наш дом был большой, во дворе стояли сараи для домашних животных. У нас имелись лошадь, коровы, теленок, 40 овец, где-то 50-60 кур. Был приусадебный участок, где росли овощи и фрукты. Наш отец Гафар Асанов работал в деревне кузнецом.

Старшая сестра Муслиме Гафарова была замужем за Акимом Зиядиновым, который жил в деревне Демерджи (с 1945 года Лучистое – КР) Алуштинского района. От совместного брака они имели сына Сервера Акимова. Когда началась война, наш зять был призван на фронт, сестра часто приезжала к нам.

Наша деревня Буюк-Янкой полностью помогала партизанам. В деревне оставались старики, старухи, дети, инвалиды, все, кто мог держать в руках автомат, ушли в лес к партизанам. Наша семья тоже считалась партизанской, так как ежедневно мама, я и моя сестра, которая часто специально приезжала помогать нам, выпекали хлеб в большом количестве для партизан. А мой старший брат Сервер Гафаров держал связь с партизанами, и он ночью всегда относил им хлеб и продукты в лес. Но однажды немцы его поймали и на глазах у родителей расстреляли. Когда немцы поняли, что вся деревня помогает партизанам, они собрали людей на поле в сарае, а все дома сожгли. Нас тоже хотели сжечь, не помню как, но, кажется, нас всех спасли партизаны. Люди из деревни все разошлись по своим близким, родственникам и знакомым.

Младший брат Рамазан Гафаров тоже всячески помогал Серверу. Он несколько раз ходил в военкомат, их призыв почему-то все откладывали, поэтому он потом тоже был связан с партизанами. Затем, когда пришли наши, которых мы очень ждали, они его и отца отправили в трудовую армию. Отец вернулся, а Рамазан так и не вернулся из трудовой армии. Мы ничего о нем не знаем, живой он или умер.

На день депортации в доме оставались отец, мать, два брата и трехлетний племянник Сервер Акимов, так как его мама, моя старшая сестра Муслиме, поехала в деревню Демерджи проведать родителей мужа, а сына оставила нам, чтобы не мучился в дороге.

18 мая 1944 года, в 4 часа утра, нас громким стуком в дверь разбудили наши солдаты, их было около 6-7 человек. Они в грубой форме сказали, чтобы мы собирались. На сборы дали 10-15 минут. Все были в ужасе, никто ничего не понимал, мать, я и племянник плакали. Нам ничего не разрешили брать, хотя в доме было много продуктов, лишь кое-что взяли для ребенка. Нас всех вывели, а затем стали людей собирать возле гостиницы «Москва». К тому времени, когда нашу деревню Буюк-Янкой сожгли немцы, мы с семьей перебрались к родственникам Арифовым, которые поживали в деревне Битак (с 1945 года Пригородное, позднее включено в состав Симферополя – КР). Поэтому общий сбор людей был возле гостиницы «Москва», оттуда на автомашинах людей повезли на железнодорожный вокзал. На вокзале, помню, мы тоже долго находились, все люди были измученные, не понимали, что происходит, все плакали.

Затем нас повели к вагонам, это были товарные вагоны, без окон, а если есть окно, то оно было под решеткой. В вагон людей запихивали, все двухъярусные полки были забиты людьми, спать негде было, все стояли. Кто успел занять место, чтобы сесть, тот значит сел. Пока доехали до Узбекистана, все были сильно измучены.

В вагоне не было медперсонала, лекарств, воды, туалета. Иногда выдавали питание один раз в сутки – ведро какой-то жидкости на вагон. Почти ни у кого не было посуды, поэтому этой баланды могло и недостать кому-то. В связи с антисанитарией в вагоне были клопы, вши, грязь и духота, все это сильно отразилось на детях и стариках. Стало умирать много людей от голода и болезней. Нам хоронить наших близких и знакомых не разрешали, поэтому тела выбрасывали на ходу из поезда. На коротких остановках многие не успевали вернуться в вагоны, это те, кто пошел искать воду или питание, их родственники теряли навсегда.

Нас привезли на железнодорожный вокзал города Ташкента Узбекской ССР.

Пока наш товарный поезд следовал в Узбекистан, через радио и печать извещали, оказывается, весь Союз о том, что везут предателей. И когда крымскотатарский народ прибыл сюда, на железнодорожном вокзале их встречали узбеки с камнями, лопатами, кетменями – они хотели этих предателей добить на вокзале. Но когда открылись двери товарных вагонов, оттуда стали с трудом выходить старики, старухи, женщины, дети, и (если были) мужчины-инвалиды без руки или ноги, с орденами на груди. Люди выглядели изможденными, измученными и просили «сув» (воды – КР). Узбеки поняли, что произошла чудовищная ошибка, что-то здесь не так, и от стыда побросали камни, спрятали свой инвентарь.

С железнодорожного вокзала людей стали расселять по колхозам. Нас привезли в Паркент, там всех загнали в баню –мужчин и женщин отдельно. Затем из районов приходили председатели колхозов и забирали к себе в села по 4-5 семей. Наша семья попала в село Заркент Паркентского района. Нас подселили к узбекам в семью. Они выделили нам свой сарай. Не было у нас ни матрасов, ни одеял, ни подушек. Спали и укрывались соломой.

Родителей сразу же вывели на работу, они косили пшеницу. Старшая сестра попала в город Ангрен. Отец съездил за ней и привез к нам, так как ее сын был с нами. Затем отец нашел работу в селе Невич Паркентского района, и нам разрешили переехать в это село, это было рядом с селом Заркент. Там тоже жили на подселении, в таких же условиях.

В июне 1945 года, после окончания войны, наш зять, муж моей сестры Муслиме, нашел нас, он стал работать с нашим отцом в кузнице. Отец был очень трудолюбивым и порядочным человеком, его все уважали, он своим таким отношением расположил узбеков к себе. Затем отец заболел, он не выдержал всей этой нагрузки и в 1947 году умер.

Затем всех крымских татар перевели в деревню Башкызылсай (Навдак) и там мы прожили до 1951 года. Потом всем семейством переехали в деревню Кумышкан Верхне-Чирчикского района, так как там был рудник. Я вышла замуж за Сервера Сейдаметова, который тоже работал на руднике, в начале жили в землянке, затем, как помню, в каком-то сарае. Потом уже был какой-то переселенческий домик с одной комнаткой. Брат Абдурешид устроился на работу в горную бурильную разведку рабочим ГРП (геологоразведочной партии – КР). Младший брат ходил в школу. После смерти отца мать пошла работать уборщицей. Сестра Муслиме с мужем и сыном отделились, так как у них была своя семья.

В этих тяжелых условиях люди выживали, было всем очень тяжело. С июня 1944 года все крымские татары и дети были под комендантским надзором. Все ходили и подписывались, обязываясь не нарушать комендантский режим и не покидать пределы своего района. Комендантский режим был очень жестким и строгим.

В 1959 году наш рудник закрыли, а так как в 1956 году с крымскотатарского народа сняли это огульное обвинение о предательстве, то народ мог спокойно перемещаться по стране. Мой муж поехал на заработки в Ташкент. Там он устроился на домостроительный комбинат №1 бетонщиком, чтобы как-то содержать свою семью и встал на квартирную очередь при заводе. Детей к тому времени было у нас в семье уже 5. Я со старшими детьми ходила в горы, собирали кислячки, какие-то травы и ездили в село Паркент, чтобы продать и на них купить продукты.

Работы в Кумышкане не было. Дети ходили в местную школу. В одном классе могли учиться сразу три класса, то есть в первом ряду сидели первоклашки, во втором ряду – ученики 2-го класса, в третьем – ученики 3-го класса. Учитель был один, не хватало преподавателей.

Мой муж, работая за 80 км от дома на домостроительном комбинате №1, жил в Ташкенте на квартире, питался плохо, старался всю зарплату довезти до своих детей. От этой заботы, от экономии на желудке, он тяжело заболел и 7 мая 1965 года умер. Мы его похоронили на кладбище в деревне Кумышкан.

Я осталась с шестью детьми 1952, 1953, 1955, 1958 и 1962 годов рождения. Хорошо, что друзья мужа стали ходатайствовать перед руководством домостроительного завода о досрочном выделении трехкомнатной квартиры для семьи их сотрудника Сервера Сейдаметова. Нам выделили на панельном заводе, по ул. Строителей, 112, трехкомнатную квартиру. Там же выделили большую автомашину, чтобы перевезти шестерых детей и меня. У нас ничего не было кроме одной кровати и стола. Я была очень благодарна друзьям моего мужа, что не оставили нас со своей бедой – Мустафе агъа Арману, Диляре Арман, Мустафаеву. Была очень благодарна директору домостроительного комбината Тарасевичу. Меня сразу же взяли на работу бетонщицей.

Дети пошли в школу. Одежды, специальной формы для школьников не было, как и денег все это приобрести. Жилось очень тяжело. У нас был четырехэтажный дом в четыре подъезда. Взялась мыть лестничные площадки с 4-го по 1 этаж во всех подъездах, за что в месяц люди платили по 1 рублю, в месяц выходило 40 рублей. В этом мне помогала моя старшая дочь Ава-Шерфе. Старший сын с 14 лет пошел работать учеником на домостроительный комбинат. У моих троих старших детей трудовой стаж с 14-15 лет. Так мы прожили на домостроительном комбинате (ДСК-1) до самого переезда в Крым.

В Узбекистане не было никакой возможности и ни каких условий для развития крымскотатарской культуры, языка и литературы. Были ограничения в поступлении в высшие учебные заведения. В местах депортации запрещалось говорить и свободно обсуждать вопросы возвращения на свою историческую родину. За малейшие требования о возвращении в Крым сажали на 3 года в тюрьму.

Я помню, рассказывали, что из числа офицеров и солдат 300 человек поехали в Москву к самому Сталину, чтобы донести до него о той трагедии, которая произошла с нашим народом – они думали, что Сталин не знает об этом. Они так и не вернулись оттуда, ни один человек, их видимо, всех расстреляли.

28 апреля 1956 года вышел Указ ПВС СССР, согласно которому с крымских татар были сняты ограничения по спецпоселению, но это не давало права на возвращение их на свою историческую родину.

Мой средний сын Энвер постоянно участвовал на всех собраниях национального движения, которые проводили старшие по возрасту писатель и поэт Сейтумер Эминов, Мурахас Нурфет, Юрий Бекирович Османов, Кемал Мустафаев. Они активно участвовали в национальном движении, и мой сын Энвер всегда был с ними. Мы все поддерживали их действия и одобряли все то, что они делали для своего народа. Все было направлено на то, чтобы вернуть весь крымскотатарский народ на его историческую Родину, откуда их депортировали, огульно обвинив их в предательстве.

(Воспоминание от 20 января 2010 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий