Икмет Таяров: «Солдаты вынесли волоком отца с Кораном в руках»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Икмет Таяров, крымский татарин (турок, 1930 г.р.), являюсь уроженцем деревни Шейх-Мамай (с 1945 года Айвазовское – КР) Старо-Крымского района (упразднен в 1959 году – КР) Крымской АССР.

Накануне высылки проживал в деревне Гейльбрун (с 1948 года Гоголевка, ныне исчезнувшее село – КР) Старо-Крымского района Крымской АССР, 90% населения которой составляли немцы, одна семья крымских татар и одна наша семья турок.

Я являюсь свидетелем всех трех этапов депортации из Крыма, осуществленной сталинским коммунистическим режимом бывшего СССР в ходе спецоперации войск НКВД: немцев 18 августа 1941 года, крымских татар 18 мая 1944 года и 23 июня 1944 года – нас турок, армян, греков, болгар, цыган, казанских татар.

Состав семьи перечисляю:

1) отец Ади Таяров, родился в 1890 году в Турции, в городе Эскишехир, по национальности турок;

2) мать Ава (Авва) Таярова, родилась в 1900 году в деревне Саурчи Сейтлерского района (с 1945 года Заветное Нижнегорского района – КР) района Крымской АССР, по национальности крымская татарка;

3) сестра Меведет (Мария) Таярова (1925 г.р.), уроженка деревни Тери (село исчезло после депортации крымских татар – КР) Ислям-Терекского (с 1944 года Кировского – КР) района, по национальности турчанка (крымская татарка);

4) я, Икмет Таяров (1930 г.р.), уроженец деревни Шейх-Мамай Старо-Крымского района, по национальности турок (крымский татарин);

5) Сервет Таяров (1932 г.р.), уроженец деревни Тери Ислям-Терекского района, по национальности турок (крымский татарин);

6) Фетанет Таярова (1932 г.р.), уроженка деревни Тери Ислям-Терекского района, по национальности турчанка (крымская татарка);

7) Исмет Таяров (1935 г.р.), уроженец деревни Тери Ислям-Терекского района, по национальности турок (крымский татарин);

8) Нусет Таяров (1937 г.р.), уроженец деревни Тери Ислям-Терекского района Крымской АССР, по национальности турок (крымский татарин);

9) Нежмие Таярова (1943 г.р.), уроженка деревни Гейльбрун Старокрымского район Крымской АССР, по национальности турчанка (крымская татарка);

Наши дети, родившиеся до 1956 года на спецпоселении, крымскотатарской национальности:

1) Мубера Таярова (1949 г.р.), дочь сестры Меведет, родилась в Молотовобадском районе Таджикской ССР;

2) Фероза Таярова (1952 г.р.), моя дочь, родилась в Молотовобадском районе Таджикской ССР;

3) Гульнора Таярова (1954 г.р.), моя дочь, родилась в городе Сталинабад (ныне Душанбе) Таджикской ССР;

4) Зухра Таярова (1954 г.р.), дочь сестры Фетанет, родилась в городе Сталинабад Таджикской ССР.

На момент выселения наша семья проживала в доме, который купили в 1938 году в деревне Гейльбрун (ныне Приветное) Старокрымского района Крымской АССР. Дом находился на окраине деревни, третий от края улицы, и состоял он из трех комнат, кухни и сеней, то есть коридора. Вход по лестничной клетке на подъем в чердачную мансарду. Пристройки: коровник, курятник, крыша из черепицы. Был земельный участок в 20 соток и приусадебный участок в 20 соток.

В доме: диван, двуспальная кровать – 2 штуки, односпальная кровать – 5 штук, шифоньер, шкаф, комод, столы, стулья, вся хозяйственная посуда на 9 душ, ковры, постельная принадлежность, а также полный инвентарь на хозяйственном дворе. Из живности: 1 корова, 1 телка, 30 курей.

До депортации мы жили состоятельно (обеспечено). Отец работал учителем, впоследствии и завучем школы деревни Тери с 1918 до 1937 годы, зарплата его была хорошая. В 1937 году отец был репрессирован. На момент покупки дома, в 1938 году, отец находился в заключении. Мать заведовала колхозным детским садом деревень Тери и Отуз (с 1945 года Щебетовка – КР) Ислям-Терекского района. Дом покупала сама.

Отец просидел под следствием 2 года и 8 месяцев, присудили 7 лет, за неимением состава преступления его освободили в мае 1941 года. Из тюрьмы Сарабуза (ныне Гвардейское) вернулся он очень болезненным, его комиссовали, дали инвалидность 2-й группы. На момент депортации мать тоже была инвалидом 3-й группы. Сыновья были несовершеннолетними. Я был старшим из сыновей и на момент высылки закончил 4 класса.

По утрам отец вставал рано, то есть в 5 часов утра, накидывал на себя шубу и садился читать Коран, так было ежедневно, и двери в это время были уже открыты.

В то утро, 23 июня 1944 года, было все как обычно, но в 6 часов утра без стука вошли 2 офицера НКВД, с ними 2 солдата с карабинами в руках. Один из офицеров крикнул отцу: «Встаньте!» Отец с трудом поднялся, тот спросил: «Вы Таяров Ади?» Получив утвердительный ответ, продолжил: «Согласно Постановлению Верховного Совета СССР, за измену родине вы и ваша семья подлежите депортации, то есть высылке за пределы Крымской АССР. Время сбора 15 минут, распишитесь». Отец сказал только: «Я родине не изменял и изменником себя не считаю», – и отказался подписать зачитанный указ. Офицер НКВД скомандовал солдатам: «Выносите его немедленно». Солдаты взяли отца с двух сторон и вынесли его волоком на газон с Кораном в руках и накинутой на плечи шубой, со всем тем, что было в тот момент с ним.

После этого обратились повышенным голосом к матери: «Собирайтесь! Срок 15 мин!» Я, сестра и мать начали быстро собираться, остальные еще спали. Я собрал детские вещи и три альбома с фотографиями в мешок, мать стала одевать детей. Не проснувшиеся окончательно дети постарше затруднялись одеваться, а младшие капризничали. Сестра собирала подушки, простыни, одеяла, все, что было под рукой.

Вдруг в дом вошел офицер и крикнул: «Время истекло, выходите!» Мать взяла за руки малышей, немного продуктов, сестра собрала, что было ей под силу. Я донес два мешка с детскими вещами до дверей спальни, оставил, чтобы потом вынести, взял на руки трехлетнюю сестренку и вынес ее на улицу, потом побежал в дом за детскими вещами, но у дверей уже стоял солдат, а рядом – офицер НКВД, который мне крикнул: «Вернись, а то пристрелю как щенка!». Так детские вещи и альбомы с фотографиями, собранные в мешок, остались в доме, а мы, как были одеты налегке, так и остались. О том, что можно было взять с собой, ничего не сообщали. Даже не дали забрать собранное.

«Пошли», – скомандовал офицер, но отец не мог ходить и мы его положили в тачку, а стоявший у входа солдат, незаметно взял из-за двери мешок с 40 кг муки и бросил нам в тачку. Так мы покинули дом.

Пешим ходом вдвоем с братишкой с трудом дотянули тачку, в которой лежал отец и мешок с мукой до конца деревни, и остановились у шоссейной дороги Цюрихталь (с 1945 года Золотое Поле – КР) – Старый Крым. Там уже были выселенные из своих домов 4 семьи армян, 3 семьи греков и одна наша турецкая семья. После высылки немцев 18 августа 1941 года их дома заселили русскими.

Все мы были собраны на краю деревни, расположились на земле: кто лежал, кто сидел. Около 11 часов дня к нам на отдалении подошла (близко никого не подпускали) наша соседка тетя Дуся Караткова, которая принесла испеченные для нас пирожки и окликнула Марию (Меведет), чтобы та взяла пирожки и покормила детей. Офицер НКВД увидел и крикнул: «Уходи тетка, а то вместе с ними поедешь». Но сестра уже поднялась (уж очень кушать хотелось), чтобы быстро взять пирожки. Офицер крикнул ей, чтобы не подходила, потом подошел к тете Дусе и ударил ногой по чашке так, что пирожки разлетелись по сторонам. Тетя Дуся заплакала и пошла. А офицер подошел к нам и спросил: «Что это такое? – указав на подушки, и разрезал их. Затем подошел до армянина Саркисяна, сказал, что на 2 человека 4 мешка – это много, и хотел забрать 2 мешка, но старик, хоть ему было за 75 лет, вцепился в свои мешки и не отдал.

Так мы просидели до часа дня, потом подъехала автомашина «Студебеккер», нас погрузили и отправили на ней в Феодосию. На железнодорожной станции подогнали нашу машину к товарному вагону и погрузили. По обе стороны вагона были расположены двухъярусные нары, нам достался нижний ярус. Я не могу сказать, сколько человек было в вагоне, но вагон был набит до отказа. Многие расположились полусидя. Старушке Казанжиевой и сыну досталось место у откатных дверей. Условий никаких не было, до вечера никто пищу не употреблял, а что было есть? Из Феодосии отправили к вечеру, а до этого сидели в закрытом вагоне и все нужды справляли в дверную щель.

Состав, следуя со спецпереселенцами, совершил первую остановку в Мелитополе. Когда открыли вагоны, мы увидели, что состав окружен вооруженными солдатами и офицерами НКВД, выкрикивающими: «От вагонов никуда не отходить, все, что хотите делать, совершайте только у вагонов»… Кушать хотелось всем, но есть было нечего. Следующие за нашим 2 вагона были заполнены людьми цыганской национальности, и когда их открыли, то женщины, дети и старики рванули напролом и прорвали окружение солдат. Они взломали продуктовые будки, и тут началось: кто что ухватил, то и взял. Этим моментом воспользовались и мы, дети, вот так ели то, что успели схватить. После этого долго не открывали вагоны состава.

Когда отъехали далеко от Крыма, сделали следующую остановку. Как только открыли вагоны, то все выпрыгнули, а кому под силу, те поставили котлы, казаны: варить успевали баланду на муке и кашу. В пути следования ничего из продуктов не выдавали, ели то, что у кого было. В каком-то небольшом городке нам подвезли суп с пшенкой, все радостно набрали этого супа, когда посмотрели, подумали вначале, что в супе поджаренный лук, а это оказалось черви. Все, кто взял этот суп, вылили его. Вот такую еду нам давали в дороге.

В первом вагоне поезда ехали солдаты, а во втором вагоне – два офицера НКВД и два медработника, они ехали комфортно и никакой медицинской помощи никому из нас не оказывали. Когда к ним обращались, был один ответ: «Не подохнет!».

Когда доехали до оренбургских степей, в нашем вагоне умерла мать Тынчеровых. Поезд собирался тронуться, мы побежали к офицерам НКВД, они сказали, чтобы мы обратились к машинистам с просьбой сделать остановку. Следующая остановка была в ближайшем разъезде. Женщины сняли с тела верхнюю одежду, отдали детям. В нижнем белье ей связали ноги и руки, положили у выхода. Как только остановили состав, быстро сняли тело с вагона (в нашем распоряжении было 5-7 минут) и бегом к бугорку, там оказался окоп, заполненный бурьяном и травой «перекати поле». Мы быстро очистили окоп, уложили в него тело и завалили опять бурьяном. И побежали быстро, так как машинист дал сигнал. Вот так мы хоть как-то пытались похоронить умерших. В других вагонах люди звонили на станции в клинику, приезжала санитарная машина и забирала тело умершего.

Ехали 29 дней. 22 июля состав остановился на станции Макат Гурьевской области Казахской ССР. Наши 2 вагона отсоединили и оставили в Макате, а остальные поехали до города Гурьев. На станции нам подали две брички, кто не мог ходить пешком, тех положили, а остальные пошли пешком. Одну часть отправили на 42-ой участок, остальных на Макат. Нас распределили по баракам. На 4 семьи дали одну комнату площадью около 25 квадратных метров. Так как наша семья была большая – из 9 человек, то нам дали одну сторону комнаты, а другую сторону заняли 3 семьи: гречанки – мать и дочь, армяне – мать и двое детей, и старик со старухой, лет под 80.

Сестра устроилась на работу в комунхозе рабочей. Весной, в 1945 году, в Макате сестре дали одну комнату в бараке в 15 квадратных метров. Комунхоз дал односпальную койку для больного отца, а остальным принесли сено из конного двора и постелили на полу, так и спали.

В Макате нам выдавали карточки на каждого по 300 грамм хлеба (ежедневно), а работающим – по 500 грамм. Взамен оставленного в местах высылки скота и сельхозпродуктов ничего не выделяли.

Мать по приезду взяла на дом работу: вязали из шерсти носки, чулки, перчатки, чтобы прокормиться. Вскоре мать и сестренка заболели тифом, попали в больницу; мать пролежала 2 месяца, а сестренка – 4 месяца, в то время от тифа умерло очень много людей, их хоронили в мешках. Нас эта участь миновала. Пока мать лежала в больнице, вязал я сам, а сестра продавала на базаре, чтобы кормить семью.

Выйдя из больницы, мать повела меня в сапожную мастерскую устраивать на работу. Но директор, увидев меня, не дал согласия, так как я был очень тощий и маленький ростом. Мать очень расстроилась и заплакала, тогда бригадир Кравецкий, по национальности еврей, пожалел мою мать и взял меня под свою опеку. Я работал со старанием, за 2 месяца освоил профессию и получил 3-й разряд. Вечерами шил обувь дома и продавал на базаре.

Вроде немного жизнь стабилизировалась, как вдруг, 2 октября 1946 года, прибежал братишка в мастерскую и сказал, что срочно надо бежать домой, нас опять переселяют и к часу дня мы должны быть на станции Макат. Опять дорога, опять неопределенность, опять мучения…

Комендант собрал нас, и мы пошли до станции пешком, около километра. В 3 часа подъехал товарный состав с такими же вагонами и людьми из Гурьева. Нас посадили также в товарные вагоны и отправили в неизвестность. Были слухи, что везут нас на Родину, но на станции Кандагач армянин узнал, что везут в Азию. Снова 28 суток в пути, с такими же муками приехали в Таджикскую ССР, город Сталинабад (Душанбе).

Разгрузили на мощеной улице, у мыловаренного завода. Даже пошли слухи о том, что привезли нас на мыло. Продержали трое суток, за это время умерло 2 человека, один из нашей деревни. Затем погрузили нас в пассажирские вагоны, мы обрадовались, думали, что везут в хорошее место, оказалось, провезли недолго и остановка. Там, погрузив в открытые платформы, в 5 часов вечера отправили в Вахшскую долину, в Молотовобадский район, поселок Кумсангир. Ехали сутки. Распределили по колхозам только малосемейных со взрослыми детьми. А мы остались, вечером нас, 5 семей, погрузили на бричку и повезли в колхоз «Стахановка». Там заселили в сушильную камеру, где сушили хлопок. Только к зиме дали одну комнату на 12 квадратных метров. Молотовабад, куда нас привезли, был на 99% заселен (кроме руководителей района) раскулаченными в 1933 году, которых привезли со всех республик СССР и даже из Крыма. Как только им выдали паспорта, они тут же покинули поселок, а нас оставили вместо них.

Я начал учиться в школе, в 5 классе, одновременно работая сапожником. Но это продолжалось недолго, так как Елесин, секретарь районного комитета партии (РКП), издал распоряжение: всех спецпоселенцев – учащихся 4-6-х классов – исключить из школы. Они должны были только работать. Так мы были лишены права на обучение в школе по национальному признаку. В 1946 году, после исключения из школы, я пошел работать в колхоз. Председатель Шемелев оказал вначале небольшую помощь продуктами.

В Вахшской долине жара доходила до 48 градусов, люди не выдерживали, умирали от малярии, от желтухи, дизентерии. В 1947 году умерли соседи-турки Азиз и Фатима Азизовы в возрасте 70 лет. Через 2 месяца умер наш отец в 57-летнем возрасте, потом мамин брат Мамбетов в 36 лет и его трехлетняя дочь. Так что, 1947 год был для нас очень тяжелым.

До 1948 года мы писались в документах турками. Но когда в очередной раз мы пошли на регистрацию спецпереселенцев в 1948 году, комендант Мещеряков, когда я ответил на его вопрос, что мы по национальности турки, закричал на нас с сестрой и сказал, что нет такой национальности в Советском Союзе и заставил нас записаться крымскими татарами.

Я работал в колхозе поливальщиком, звеньевым. За высокий урожай хлопка в 1948 году был награжден медалью за трудовое отличие. В 1952 году женился на уфимской татарке, она работала учительницей в школе. А так как она не была спецпереселенкой, наш брак не регистрировали. За то, что она вышла замуж за спецпереселенца, ее наказали: решением РКП исключили из комсомола, отстранили от работы пионервожатой, оставили ставку учителя, записали выговор в личное дело, как морально разложившегося советского педагога. Будучи моей женой, даже она перетерпела такие унижения.

Проработал в колхозе до 1953 года, пока нас не коснулось в третий раз переселение. Выборочно из колхоза отправляли в Сталинабад на большую стройку. Спецкомендант пригласил меня и предложил ехать на стройку. Он, Каримов и его помощник Иван, сказали, что скоро нас должны освободить, и мы будем жить в городе. Подогнали машину ЗИС, погрузили нас и отправили в Сталинабад. Приехали к вечеру на поляну левого берега Душанбинки, разгрузили, никакой стройки нет, только одно двухэтажное общежитие, туда уже до нас привезли и заселили крымских татар из Майли-Сая (город в Киргизской ССР – КР). На другой день всем сказали: «Днем работать на производстве стройки, а вечером строить себе жилье, то есть бараки». Так, в декабре 1953 года, нас всех поселили в барак. Нам выделили одну комнату в 13 квадратных метров, с кухней и верандой.

Поскольку с женой у нас не было регистрации, ей не дали разрешения на увольнение с работы, так как считалось, что нет оснований. Ей пришлось остаться в Молотовобаде, а годовалую дочь, по приказу коменданта, я забрал с собой, она была у меня в личном деле, и вместе со мной стояла на учете. Жене разрешили приехать только через год.

В 1953 году устроился на стройку в управление «Гиссарстрой» плотником. Потом в 1955 году назначили бригадиром комплексной бригады, в которой проработал до 1966 года. Также, как в Молотовобаде, в Сталинабаде мы ежемесячно являлись в спецкомендатуру на подписку о невыезде до 1956 года.

В 1956 году, после выхода указа ПВС СССР от 28 апреля о снятии ограничений со спецпоселенцев, но не дающему право на возвращение имущества, конфискованного при высылке и право на возвращение на свою Родину, нам выдали паспорта, но клеймо осталось. В 1956 году призвали в армию на 6-месячную военную подготовку, зачислили радистом-телеграфистом. Можно было перемещаться по Союзу. И меня с женой зарегистрировали. Вот и все изменения, которые были после выхода указа. В высшие учебные заведения поступали с трудом. Нельзя было выступать и говорить о возвращении в Крымскую АССР, и говорить о детях, рожденных в местах депортации, что они являются по национальности крымскими татарами. По этому поводу несколько раз меня вызывали в КГБ.

В 1966 году в газете было объявление, что в Душанбинской строительный техникум требуется мастер производственного обучения со строительным стажем не менее 10 лет, и категории не ниже 6 разряда, с семиклассным образованием. Я обратился к директору техникума с заявлением. Посмотрел он трудовую книжку – подхожу по всем параметрам, но, когда открыл паспорт и увидел справку за № 5859, у него сразу изменилось лицо, и он отказал. Даже по истечении 10 лет после указа клеймо осталось. Я обратился к парторгу Ландаренко, полковнику в отставке, объяснил ему ситуацию, тогда он спросил: «А что, разве есть такая категория бесправных людей?» Я ответил: «Да, вот это мы, крымские татары». После разговора, он пошел со мной к директору, подал мое заявление и потребовал: «Подпишите».

Так, по указанию парторга, я устроился мастером по производству. Проработал один год, в техникуме сменился директор, а уже потом третий директор Шукуров М.Ш., который долго присматривался к подбору кадров, пригласил меня в кабинет завмастерской Кунцевича и сказал: «Я назначаю Таярова И.А. замдиректора строительного техникума по АПХ (административно-производственному хозяйству)». Я ответил было отказом, но директор убедил: «Вопрос решен, а то что нет образования, не беда, поступишь учиться на вечернее отделение строительного техникума. Завтра приступаешь к новой должности».

Так, в 1967 году, в возрасте 37 лет, поступил учиться на отделение ПГС (промышленное и гражданское строительство), и как общественную нагрузку я должен был совмещать должность замдиректора по дипломникам с почасовой оплатой преподавателя, 480 часов в год. Учебу закончил в 1973 году. В 1990 году вышел на пенсию.

Вернулись в Крым в 1991 году в сложных условиях, оказавшись беженцами из-за сложившегося беспорядка и боевых действий между воюющими сторонами в Таджикистане.

Живу в Крыму, в поселке Курман (Красногвардейский).

(Воспоминание от 24 февраля 2010 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий