Эльганье Кочкарова: «Жесток был комендантский режим»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Эльганье Кочкарова, крымская татарка, родилась в 1936 году в деревне Арпат (с 1945 года Зеленогорье – КР) Судакского района Крымской АССР.

Состав семьи: отец Мустафа Кочкаров (1909 г.р.), мама Гульсум Кочкарова (1913 г.р.), дочь Гульганье Кочкарова (1934 г.р.), дочь Мелек Кочкарова (1939 г.р.), дочь Джевер Кочкарова (1943 г.р.).

В день высылки моя семья проживала в деревне Арпат Судакского района. У нас был дом. Мы были маленькими детьми, все находились дома. Мама работала, сажала и выращивала табак. У нас был полутораэтажный дом. В доме было все, что нужно для жизни. Тогда гарнитуров не было, но я помню, что имелись шкафы, кровати, много постели. Все комнаты были обставлены и постелены полы. У нас возле дома огорода не имелось, но были виноградники, сад, где росли фруктовые деревья: груши, яблоки, вишня, черешня, деревья всех сортов. Это была земля моего отца, она находилась в конце деревни. У моего отца было много баранов, коров, кур. Отец работал заведующим пекарней. 1941 году, когда началась война, его сразу забрали в Красную армию, служил пулеметчиком. Я всю свою жизнь искала его. Только сейчас узнала правду: он погиб в Венгрии во время горячих сражений в 1944 году.

18 мая 1944 года, в 4 часа утра, к нам начали стучаться в дверь и громко кричать. Мы испугались, долго не открывали дверь, мы не понимали русского языка. Но когда сильно стали бить в дверь, мама испугалась и открыла дверь. В дом ворвались два солдата с автоматами, начали громко на маму кричать. Мы все заплакали, на наш крик прибежал сосед-старик, объяснил маме, что высылают всех, всю деревню, всех жителей деревни собрали в конце деревни.

Ничего нам брать с собой не давали, дали 15 минут на сбор и больше ничего не говорили. Солдаты постоянно кричали на маму. С собой разрешили взять питание на 5 дней. Заранее нам никто ничего не говорил и не предупреждал о высылке. В нашей деревне жили 280 семей. Всех собрали около школы. Сутки мы ночевали под открытым небом, нас окружали солдаты с автоматами.

На вторые сутки, к обеду, показалась колона машин, покрытых брезентом. Погрузили нас в эти машины битком. Каждую машину сопровождали 2 солдата с автоматами. Из нашей семьи в депортацию попали 5 человек. Привезли нас в Феодосию, на железнодорожный вокзал. Там погрузили нас в товарные вагоны без окон и дверей. Закрытые вагоны стояли, накаленные солнцем. Людей грузили в вагоны и быстро плотно закрывали двери. Было очень жарко, не хватало воздуха перепуганным людям. Двери открылись тогда, когда эшелон покинул границу Крыма. Каждый вагон сопровождали два солдата с автоматами.

В нашем вагоне было много детей и женщин. Дети постоянно плакали, кричали, хотели кушать. Вагоны были без туалетов, без воды, медицинской помощи и лекарств. На станциях ведрами давали какие-то супы, но всем не хватало. Всю дорогу голодали, давали соленую рыбу, горячее давали редко. На каждой станции, когда останавливался поезд, открывали дверь и спрашивали: «Покойники есть?». Хоронить не разрешали, выбрасывали на станции покойников. Больных было много, но никто помощи не оказывал. Не было ни врача, ни медсестры в нашем вагоне.

Наш эшелон отправился 19 мая с Феодосии по назначению на Урал. Дорога была дальняя, целый месяц нас везли. Судьба мою семью забросила в город Красновишерск Пермской области, поселок Парма. Местные власти относились к нам жестоко. Жесток был комендантский режим. Местных жителей предупредили: везут предателей. Потом они поняли, кто был «предателем»…

На месте прибытия нас определили в длинные деревянные бараки. Много было клопов, спать было невозможно. В нашей комнате было 12 человек: 5 человек – наша семья, 7 человек – другая семья. Топливом нас никто не обеспечивал, лес был недалеко, мама после работы ходила, на себе приносила дрова и топила печку. Воды в доме не было, приходилось ходить за ней за два километра. Посуды не было, каждой семье давали одно деревянное ведро, этим ведром и воду носили, и стирали, и кушать готовили. Вместо тарелок были консервные банки. С питанием было очень тяжело. Еду не давали, пока всех не распределили на рабочие места.

Мама моя начала работать на валке леса, ей давали 500 грамм хлеба на сутки, а детям – по 300 грамм, больше ничего: ни муки, ни крупы. Мы жили в бараках, никаких приусадебных участков нам не давали. В нашем поселке был колхоз и леспромхоз. Каждой семье колхоз весной выделял необработанную землю с кустарниками и пеньками. Я помню, что мама забирала нас с собой. Она вырубала пеньки, а мы собирали все в кучу и жгли. От силы мы очищали две сотки и сажали картошку. На другую весну эти участки забирал колхоз и сеял хлеб. Нам снова давали необработанные земли. И так каждый год.

Невыносимая была у нас жизнь. Никто не имел права жаловаться, за это наказывали. Со стороны государства никакой помощи не было. Ни скотины нам не давали, ни денежной помощи. У нас в поселке был колхоз и леспромхоз. В колхозе работали местные жители. Из нашей семьи работала мама на валке леса. Работа была тяжелая. Работали от зари до зари. За работу платили копейки, зарплаты не хватало даже на хлеб.

Очень строг был рабочий режим. За опоздание на работу жестоко наказывали. На всю мою жизнь запомнилось, как наказали мою мать. Тогда часов не было, мама опоздала на работу. Пришла на место, где собирались люди, там уже никого нет. Начальник накричал на маму, отправил ее домой. Мама спала всю ночь одетой, чтоб не опоздать на работу. Утром она первой пришла в контору. В своем кабинете сидел начальник, приказал маме сесть. Начали собираться рабочие: женщины, старики и молодые девочки 16-17 лет. Когда все собрались, начальник вышел из кабинета и распределил всех, кому куда идти на работу. Маме приказал идти за мужчиной. Мужчины все возили лес на санях. Мама пришла за ним в конный двор, он запряг лошадей, сам сел и маме велел сесть, поехали. Было очень холодно, кругом лежал снег глубиной два метра и дремучий лес. Место работы было в 10 км от нашего поселения. Километров 8 отъехали, он толкнул маму, а сам уехал. Мама осталась одна в лесу без защиты. Издалека показалась что-то черное, когда мама уже замерзала. Подъехал на санях мужчина, забрал маму и повез на место работы, разжег костер и обогрел маму. До сих пор мы благодарны тому мужчине за то, что сохранил жизнь нашей матери.

Мы на месте ссылки не имели право отходить больше, чем на 2 километра. Даже не могли посетить похороны родных. Кто самовольно покидал место жительства, того строго наказывали. Первое время люди болели, перемена климата влияла на здоровье всех депортированных. Очень тяжело переносили это пожилые женщины и старики. Тоску о родине и несправедливость они не могли перебороть. Многие умирали.

В депортации от голода умерла моя младшая сестренка, ей было 3 года. Мама сама хоронила ее. Жестокий хозяин поселения мужчин на похороны не оставил. Оставил двух женщин, мама третья, вместе как могли, так выкопали могилу и похоронили сестренку. Она долго болела, в нашем поселке не было больниц. Нужно было везти сестренку в район за 13 км, транспорт отсутствовал. Маму с работы долго не оставляли, когда сестренка стала совсем тяжелая. Сосед-старик пошел к хозяину и объяснил положение, тот разрешил остаться. Мама с больным ребенком на руках и я прошли пешком 13 км, чтобы попасть в районную больницу. Маму сразу оставили в больнице с сестренкой. Я одна пешком через густой лес вернулась домой. Дома меня ждали две сестры. Мы все вместе долго плакали и голодными легли спать. Маме долго лежать в больнице не пришлось –на другой день умерла сестрёнка. К вечеру она со слезами и покойником на руках вернулась домой.

В первые два года умирало много людей. Холод и голод, мыться было негде. Пошла страшная болезнь – тиф. Люди умирали семьями, не успевали хоронить. В депортации голодали все, не было продуктов. Государство никакой помощи не оказывало. Голод был массовым. На 500 грамм хлеба жить было невозможно. Работа была очень тяжелой. Как мог человек жить на этом пайке?

В Красной армии против немцев воевал мой отец. Он был взят судакским райвоенкоматом.

Учиться депортированным не разрешали. Я окончила 7 классов на русском языке. Дальше хотела учиться, но не было возможностей. В местах депортации соблюдать национальные традиции и религиозные праздники строго запрещали! Между собой о возвращении на Родину говорить запрещалось, за это строго наказывали.

Жизнь до 1956 года в депортации была невыносимо тяжелой. Хочу немножко написать о судьбе мужа. Его семья проживала в деревне Арпат Судакского района. В депортацию попало 8 человек, в Крым вернулись двое. Остальные остались вечно лежать на чужбине. Также на чужой земле остались навечно моя многострадальная мама и сестренка.

В Крым мы, три сестры, вернулись в 1990 году. Живем в с. Яркое Поле Кировского района. У всех семьи. У меня пятеро детей, пятнадцать внуков.

(Воспоминание от 11 января 2010 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий