Бейе Ильясова: «Я боялась, что мама не успеет сесть в вагон»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Бейе Ильясова, моя девичья фамилия Аширова, в Алуштинском роддоме записана Багишева со слов мамы, так как папу забрали в трудармию, а затем на фронт. Мама не могла предоставить его паспорт, поэтому в графе «отец» стоит прочерк.

Моя национальность – крымская татарка. Родилась я 8 марта 1940 года в деревне Демирджи (с 1945 года Лучистое – КР) Алуштинского района Крымской АССР.

В 1944 году я жила с мамой Эмине Курт-Амет Ашировой (1914 г.р.). Жили мы в Демирджи в своем новом доме, построенном перед Второй мировой войной во дворе старшей сестры мамы Джумазие Джелиловой.

В 1944 году мне было всего 4 года. Мама, оставляя меня у своей старшей сестры, работала фельдшер-акушеркой в Буюк Ламбате (ныне Малый Маяк). Она закончила рабфак, поступила учиться в Бахчисарайский медицинский техникум. Там мама познакомилась с преподавателем истории. Они поженились, но, к сожалению, их совместная жизнь не была долгой. Папу забрали в октябре 1939 года в трудармию, а затем на фронт. Больше мама ничего мне не рассказывала. А так как о трудовом фронте в то время умалчивали, она не знала, где он. Лишь одно письмо было с фронта. Так на всю жизнь мы остались с мамой одни, и я до сих пор страдаю, что у меня нет братьев или сестер. Я у мамы единственный ребенок.

Мама работала в Буюк Ламбате, а в Демирджи у нас был дом, держали овец, кур и был хороший фруктовый сад. Как и у всех было много посуды, а тазы, большие чашки, чайники были бронзово-латунные. Я помню, как мама учила меня чистить их золой. Эта посуда блестела как золотая. Особой мебели не было. Комнаты были устланы кийизами (коврами) из овечьей шерсти, много было овечьих шкурок и мамой сделанные топчаны.

У мамы были братья и сестры. Наверное, и у папы были родственники, но я их не знаю.

На фронте служил мамин брат Муса Аширов (1906 г.р.). Он закончил в Симферополе Комвуз, работал в Бахчисарайском радиокомитете. Затем он с женой Нурие стали жить в Ялте по улице Войкова. Дядя Муса всю войну прослужил в танковых частях. Вернувшись с войны, двоих сыновей и дочь он нашел в детском доме Москвы, а жена в период депортации умерла.

Нурзаде Аширова-Лукина, тетя Бейе Ильясовой, капитан запаса, участник обороны Севастополя

Мамина сестренка Нурзаде Аширова-Лукина (1921 г.р.) училась тоже в медицинском техникуме с моей мамой, но перед войной этот техникум из Бахчисарая перевели в Феодосию. Она получила направление в Кучук Ламбат (ныне Кипарисное). Приступить к работе не смогла, им не выдали дипломы, демобилизовали на фронт. Она участница Севастопольской обороны. С 51-й минометной дивизией прошла войну. С14 июля 1942 по 1945 год она в составе 37-го отдельного химбатальона освобождала Украину, Молдавию, Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию и День Победы встретила в Вене. Имела правительственные награды, похоронена в Севастополе как ветеран Второй мировой войны со всеми почестями.

Мамин брат Осман Аширов работал в спорткомитете Алушты, и так как получил травму ноги, на фронт не был взят.

Мамина старшая сестра Джумазие Джелилова (1901 г.р.) всю жизнь проработала звеньевой в табаксовхозе. Родила 13 детей, а вырастить смогла лишь троих сыновей. Ее муж Джели Велиев, участник Первой мировой войны. Он перед Второй мировой войной отстроил большой дом из рваного камня. Этот дом в Демирджи – один из добротных. В Демирджи все дома сохранились, и в них живут переселенцы. Никто из демирджинцев не смог вернуть свой дом. А дом моей тети Сале Абибуллаевой ныне переоборудован в церковь. Тогда как в деревне два джами (мечети) разрушены, школьного здания нет, а по кладбищу проведена дорога.

Мамин брат Сейфедин Аширов был одним из сильнейших борцов (курешчи), во время войны вынужденно став добровольцем, помогал партизанам в обеспечении продуктами питания. Его двоюродный брат Бекир Джелилов был пастухом. Сейфедин с Бекиром резали баранов и тушки доставляли партизанам в лес. К концу войны, в феврале 1944 года, Сейфедин уговорил своего друга вместе уйти в партизаны. Тот согласился, а сам донес в немецкий штаб. Немцы расстреляли Сейфедина Аширова в присутствии всех сельчан. Бекира Джелилова в 1947 году в Тойтепа Среднечирчикского района Узбекистана безвинно осудили на 25 лет. Он вернулся из лагеря после смерти Сталина, в 1955 году.

Всех родственников мамы мы смогли найти лишь в 1955 году, спустя 11 лет.

18 мая в 1944 года мама дежурила в больнице Буюк Ламбата. Ее забрали с работы двое солдат, зачитав указ ГКО (вероятнее всего, зачитали приказ о выселении, так как постановление ГКО 5958 сс «О крымских татарах» было засекреченным документом – КР). Мама, встав на колени, умоляла разрешить забрать дочь, то есть меня, у старшей сестры из соседней деревни Демирджи. Солдаты не соглашались. Лишь по просьбе главврача, который подтвердил, что муж на фронте, а у Эмине Ашировой-Багишевой кроме четырехлетней дочери никого нет, солдаты с мамой, приехав в Демирджи, забрали меня.

Ни о каких приготовлениях (сборах к депортации – КР) и речи не было. Маме даже не позволили взять мою метрику, свой паспорт и диплом. Мама просила разрешить ей остаться с родственниками. Ведь из Демирджи депортировали старшую сестру с мужем и детьми, брата Османа и его семью. Но солдаты меня и маму вновь увезли в Буюк Ламбат и, погрузив на студебеккер, повезли в Симферополь. В грузовой машине было два солдата и жители деревни Буюк Ламбат. Мы никого из них не знали. Люди плакали, когда машины проезжали близ моря. Все причитали, боясь, что везут для того, чтобы утопить в море. Все читали молитвы. Мы с мамой ехали убитые горем, так как у нас ничего не было – ни продуктов, ни одежды, ни документов, ни родных. На железнодорожном вокзале Симферополя нам не позволили искать родных. Мы все 22 дня ехали с буюкламбатцами. Вскоре они в вагоне хорошо стали к нам относиться, потому что мама как медработник каждому старалась оказать помощь.

Я не знаю, где мама взяла муки, на остановках она старалась быстро, собрав сухую траву, на жестянке испечь лепешку. Я больше всего боялась, что мама не успеет сесть в вагон, и я останусь одна. Иногда не успев поджарить лепешку, она бежала в вагон, так как я очень плакала. Потом мама, долго уговаривая и успокаивая меня, просила съесть недопеченную лепешку, подгоревшее тесто. Я не помню, чтобы нам организованно давали обеды. Кроме моей мамы других медработников я не видела. Я еще не понимала, умер человек или нет, а лишь спрашивала: «Почему его оставили, а мы уехали? Что с ним будет?». И мама, как могла, объясняла четырехлетней дочери о причинах смерти в пути следования.

Я очень хорошо помню, как мы просили воду и где-нибудь искупаться. Нас заедали вши. Бабушки раздевали детей и ногтями убивали вшей, затаившихся в швах одежды. Это было страшно – мы все чесались. Взрослые мужчины вставали у деревянных вагонов и чесали свои спины. Это длилось долго, и в вагонах, и в больнице, где мама работала в Джизаке, больных стригли наголо, а волосы падали на пол и шевелились. Столько было вшей! Одежду не стирали, а кипятили, а потом с изнаночной стороны, утюгом, наполненным горящими углями, все швы проглаживали. Головы мыли черным дегтярным мылом.

Мы стали жить в маленьком угольном складе больницы. Мама сложила уголь в один угол. Эту комнатку побелила, а маленькое оконце из битых стекол занавесила марлевой занавеской. Из больницы ей дали одну кровать, столик, матрац, одеяло и постельное белье. Мама все это выстирала, залатала, и нам было тепло и уютно.

Мне страшно было, когда мама уходила дежурить в больнице сутками. Я оставалась одна. Ночью горела керосиновая лампа и тень от предметов наводила на меня ужас. А еще страшней было, когда из камышовой крыши выползали скорпионы. Я так кричала, прижавшись к стене, что мама не бежала по длинному коридору больницы, а выпрыгивала в окно, и, схватив меня, плакала вместе со мной. Передвигая кровать, кое-какие пожитки, она убивала скорпиона, и, успокоив меня, уходила на дежурство.

Спокойнее мне стало, когда мама привела к нам девушку лет 20-ти. Звали ее Нурие. Она выписалась из больницы, очень сильно переболев и пройдя лечение. А идти ей было некуда, да и родных нет никого. Нурие апте устроилась на работу в артели бухгалтером.

Вечерами мы с ней готовили кушать. Она забирала меня из детского сада. В 1947 году я пошла в школу, и она со мной занималась, проверяла все задания. Мама работала день и ночь. Вскоре крымским татарам не позволили работать учителями, врачами и т.д. А мама была переведена патронажной медсестрой. Это было время, когда только начали внедрять пенициллин. Больным надо было делать уколы через 3 часа. Мы с мамой через каждые 3 часа просыпались и шли к больному домой, чтобы сделать укол. Нурие апте ждала нас, в долгие зимние вечера топила печь, встречала нас горячим чаем.

Так шли годы. Нам втроем было веселей. Две зарплаты на пропитание хватало. Хлеб давали по карточкам. Дети со школы бежали занимать очередь. Химическим карандашом ответственная за выдачу хлеба выводила номер очереди. Хлеб привозили рано утром, часов в пять. Мы, дети, рады были, если к взвешенной буханке был довесок. Мы его жадно съедали, не доходя до дома.

Тетю Нурие мама познакомила с Рефат агъа, и вскоре они поженились. Свадьбы не было, но дедушки, бабушки, придя к нам, прочитали дуа (молитву). Нурие Абибуллаева жила в селе Чернышово Раздольненского района. Они с Рефат агъа вырастили 5 детей, их сын Азиз Абдуллаев после возвращения в Крым работал в 2000-ых годах первым заместителем председателя Совета министров АРК.

В местах спецпоселения как в Джизаке, так и в Ангрене, мы с мамой продукты и пособия за погибшего отца не получали. Мама лишь получала зарплату, нанималась белить дома местному населению, делала уколы по назначению врача больным на дому.

5000 рублей (государственный кредит – КР) мы не получали и впоследствии были рады тому, что не влезли в долг государству. Те, кто получал эти деньги, выплатил в десять раз больше. Произошла реформа денег, а людей заставили платить 5000 рублей (новыми деньгами – КР) и еще проценты. У нас были знакомые, которые отстроив дом, продали его, а долг выплатили не полностью. Вот так были обмануты люди.

Участок для индивидуального строительства дома мама получила, но строиться было не на что, средств не было. Тогда мама на этом участке выкапывала яму, заполняла водой, глина становилась мягкой и я с ней, десятилетний ребенок, формовала кирпичи. Она научила меня с силой бросать глину в формочку, а сама вываливала кирпичи на ровную, песком засыпанную землю. В жару кирпичи быстро высыхали. Я их складывала по 25 штук, и мы с мамой, тысячами продав кирпичи, построили на эти деньги свой дом. Мама, как могла, штукатурила, хорошо белила, красила, и мы зажили в своем доме.

Эмине Курт-Амет Аширова, мама Бейе Ильясовой. Справа фотография довоенного периода, слева – в первые годы после депортации на спецпоселении в Узбекистане. Поясняющий текст о маме сделан рукой Бейе

В 1954 году мне было 14 лет и с нами проводили занятия по изучению устава комсомола. Изучив устав, написав заявление, мы должны были поступать в комсомол. Но я в заявлении написала, что поступлю в комсомол, когда моя мама, состоявшая на спецучете, не будет ходить на подпись (в комендатуре спецпоселения – КР). Это для нас обернулось страшным горем. Маму вызвали в школу, ругали, что дочь не воспитана. Комендант ее наказал недельным арестом, и я осталась совсем одна.

В Джизаке все депортированные знали друг друга, жили дружно, осведомителей не было. Были десятники, которые приходили, интересовались жизнью, бытом, им докладывали о приехавших гостях.

В 1954 году, наконец, мы получили письмо от маминого брата Османа. Он с семьей жил в городе Ангрен Ташкентской области. Мы искали родных с 1944 года. Он нас нашел случайно. Будучи на дуа (молебне) со старшей сестрой Джумазие, они услыхали рассказ женщины, которая ранее жила в городе Джизак, а затем завербовалась на Ташкентский текстильный комбинат. Она в своем рассказе благодарила медсестру Эмине за то, что та спасла ее от смерти. Когда женщине стало плохо, и она бредила с большой температурой, врач приказала медсестрам унести ее в морг. Врач подтвердила, что она не выживет, а в больнице нужны свободные койки. Мама ослушалась врача, ночью забрала женщину из морга в свою лачужку и выходила. После кризиса, вызванного малярийной лихорадкой, женщина пошла на поправку, затем вышла замуж, работала и растила детей. Осман и Джумазие расспросили женщину об Эмине, сбегали домой и принесли фотографии. Да, это была их сестренка, медсестра Эмине.

Вслед за письмом от дяди Османа мы вскоре получили телеграмму, что он приедет на 10 дней. Дядя Осман добился в Ангрене через НКВД выезда в Джизак. Радости нашей не было предела! Дядя Осман знал, что тетя Джумазие живет в Тойтепе (Узбекистан), дядя Муса живет в Майкопе (Адыгея), тетя Нурзаде живет в Кемерово (Россия). Так мы вновь обрели свою родню, и в 1955 году по вызову дяди Османа переехали из Джизака в Ангрен.

Из наших родственников все были живы, но в больнице, где мама работала, морг заполнен был мертвыми. Я, будучи ребенком, не боясь, заходила в морг. Это было одноэтажное заброшенное здание. Оно не запиралось. Огромные окна были выбиты. Мертвые лежали желтые с вздутыми животами. Собака Розка вспарывала их животы и лакомилась мертвечиной. Мне было жаль и умерших, и голодную собаку. Когда мертвых набиралось много, их загружали на бричку, и худая кляча медленно везла груз на кладбище. Здесь в одну вырытую яму сбрасывали невостребованных умерших и закапывали. Могилы были не очень глубокие, и часто шакалы растаскивали тела захороненных.

Лично я и мама голод не пережили. Может быть потому, что мама неустанно работала, чтобы прокормить себя и меня. Получала она зарплату 32 рубля в месяц.

Бейе Ильясова, ученица Джизакской школы, начало 1950-х

В детском саду кроме еды нам давали рыбий жир. В начальных классах с 1947 по 1950 год в Джизаке нас на большой перемене кормили черепашьим мясом. Мы, дети, видели, как в большом котле ерзали черепахи. От жара и все более горячей, а потом и кипящей воды, они падали вниз казана. Их вытаскивали, панцирь легко отделялся. Нам было жаль черепах, мы плакали, но голод заставлял преодолевать жалость, и мы с удовольствием, сидя за партами, ели черепашье мясо.

В классе было 42 ученика. Учительница Ольга Ивановна в двух тетрадях каждому ученику печатными буквами писала тексты. Букварь был только у нее. Мы любили уроки чистописания. Учительница труда, обеспечив нас маленькими лоскутками, научила вышивать крестом и гладью. Уже в 9 классе я посещала кружок шитья верхней одежды. Учителя работали с большой отдачей, они жили нашими заботами.

Бейе Ильясова (слева) и Асие. Узбекистан, Джизак, начало 1950-х

Я закончила 10 классов в школе № 2 Ангрена. Седьмой класс тоже был выпускной. Многие поступили в техникумы, а я осталась учиться дальше. В 9 классе во 2-ом полугодии меня исключили из школы, так как мама не смогла оплатить обучение. От оплаты освобождались дети учителей и военнослужащих. Но то, что мой папа на фронте был жив или погиб, мы доказать не могли.

Старшеклассницы Ангренской школы №2 на уборке хлопка, Бейе Ильясова 2-я справа. Узбекистан, вторая половина 1950-х годов

За меня оплатил учебу директор школы Трофим Васильевич Пак, и я закончила 9-й, а затем и 10-й класс. У нас было много учителей-корейцев: физик Виктор Федорович Хегай, историк Константин Владимирович Ким, химик Владимир Иванович Ли, математик Раиса Семеновна Чен, географ Валентина Владимировна Ли. Мы тогда не знали, что корейцы также были депортированными.

Старшеклассницы Ангренской школы №2, Бейе Ильясова крайняя справа в 1-м ряду. Узбекистан, город Ангрен, вторая половина 1950-х годов

Я всегда была мамина помощница. Окончив 9 классов, все лето проработала в пионерлагере «Космос» воспитательницей. Работала хорошо, получила похвальную грамоту ЦК ЛКСМ Узбекистана. После окончания 10-го класса стала работать пионервожатой в школе № 1 Ангрена и готовиться к поступлению в институт. Мама, да и ее брат Осман, не разрешали мне ехать учиться в Ташкент, а в Ангрене еще институтов не было. В строительный и горный институты, а также в медтехникум я поступать не хотела и все уговаривала маму разрешить учиться в институте в Ташкенте.

Учиться позволил мне мой муж, Ибраим Илясов, преподаватель физики. Да и замуж выйти я согласилась лишь после того, как он обещал мне позволить учиться. С 1959 по 1964 год я училась на историческом факультете пединститута им. Низами в Ташкенте.

Супруги Бейе и Ибраим Ильясовы. Узбекистан, город Ангрен, 1960-е годы

В школе работала пионервожатой, затем учительницей начальных классов, впоследствии учительницей истории и обществоведения, а с 1972 года была переведена на работу в Ташкентский областной госпединститут в городе Ангрен. Здесь на кафедре общественных наук я проработала 20 лет. На протяжении многих лет была председателем общества «Знание», 17 лет заведовала Вечерним Университетом марксизма-ленинизма.

В 1973 году поступила в аспирантуру. Жаль, что я в это время не знала, что крымским татарам по истории защитить диссертацию практически было невозможно. Другие историки переквалифицировались на педагогику, психологию, а мне никто не подсказал. Я ездила к академику Киргизской и Российской академии педнаук Измайлову во Фрунзе (ныне Бишкек), и он меня не поддержал.

В институте я помогала учиться крымским татарам. Их в каждой группе училось по 12 человек. Я вела 7 групп, в которых обучались узбеки, таджики, не знавшие русский язык. Вместе писали рефераты, курсовые работы, готовились к государственным экзаменам по научному коммунизму. Все получали от меня информацию, что не надо ехать в Мубарек (в 1970-ые годы власти проводили среди молодых крымскотатарских специалистов агитацию по переселению в Мубарекский район Кашкадарьинской области для его «освоения» и «построения» там автономии – КР) и никто не поехал.

Получали все газету «Ленин байрагъы», журнал «Йылдыз», газету «Ангренская правда». На крымскотатарском языке радиопередачи не велись. Секретарь горкома партии Носков заявлял: «Только через мой труп откроется преподавание крымскотатарского языка». А с перестройкой в стране он один из первых выехал из Узбекистана.

Во все времена и в Джизаке, и в Ангрене в семьях проводились молебны – дуа и намаз, обряды никях и дженазе. Хыдырлез (национальный весенний праздник крымских татар, посвященный завершению весенних полевых работ и отгона скота на летние пастбища – КР) проводили, выезжая на кладбище, поминали родных и угощали друг друга вкусными блюдами. Къурбан байрам (праздник жертвоприношения, исламский праздник окончания хаджа – КР) тоже старались проводить на кладбище. Уразу (мусульманский пост – КР) держали родители и ходили друг к другу на ифтар (разговение, вечерний прием пищи во время месяца Рамадан, проводится после вечерней молитвы по местному времени – КР). Обрезание объявляли днем рождения сына.

В Ангрене во все времена велось активное национальное движение крымских татар. Возглавлял его Амет агъа Абдураманов. Он собирал народ в поселке Грум у реки Ангрен, приглашал писателей, крымскотатарских ученых из Москвы, с которыми обговаривались проблемы возвращения на Родину – в Крым. Проводились собрания в виде вечеринки, накрывались столы, звучала музыка.

С отъездом Амета Абдураманова в Крым национальное движение в Ангрене возглавил Ленар Тызиков. Уже стали собирать среди крымских татар заявления с требованием возвращения на Родину, средства для отправки делегатов в Москву на переговоры с членами Политбюро ЦК КПСС.

В 1989 году я написала для газеты «Ангренская правда» статьи «Проблемы крымских татар», «Помощь, отъезжающим на Родину – в Крым». В «Ленин байрагъы» написала «Президентке мураджаат» (Обращение к президенту) и другие. На собраниях мы разъясняли народу о необходимости ехать на родину.

В Крым с младшей дочерью Эмине, ученицей 7 класса, я вернулась в 1992 году. Муж Ибраим Ильясов трагически погиб при возвращении на родину. Старшая дочь Мелек с семьей уже жила в селе Красногвардейское Советского района и работала учительницей в школе. С 1992 по 1998 год я работала старшим преподавателем политологии на Крымском факультете Киевского национального экономического университета в Симферополе.

В 1996 году была избрана на Курултае членом Меджлиса крымскотатарского народа, 5 лет возглавляла отдел образования Меджлиса. За время работы проведена огромная работа с народом по вопросам организации обучения на крымскотатарском языке. Для этого необходимы были детские сады, школы, классы. Это давало возможность открывать новые рабочие места для нашего народа. Учеба наших детей в школах с крымскотатарским языком обучения дала свои результаты и в сфере воспитания в национальном духе. Высокие требования в национальных школах сделали наших детей конкурентоспособными. Крымскотатарские дети пополнили ряды высоко квалифицированных специалистов во всех сферах жизни. Все это было достигнуто благодаря тому, что различные вопросы образования решались на встречах руководства и членов Меджлиса с президентом страны Леонидом Кучмой, вице-премьером Украины Николаем Жулинским, министром образования и науки Украины Василием Кременем, заместителем Госкомнаца Украины Юрием Билухой. Всю свою работу я освещаю в газете «Къырым».

Для укрепления связей между поколениями я более 20 лет провожу встречи бывших односельчан деревни Демирджи и их потомков. Каждая встреча имеет информационное сопровождение и различную тематику. Встречи способствовали рождению книги «Демирджи дагъы. Демирджилилер хатырлай» (Гора Демерджи. Вспоминают демерджинцы). Книга тиражом 500 штук разошлась кроме Украины и во многие другие страны: США, Израиль, Узбекистан, Таджикистан, Киргизия.

Бейе Ильясова на презентации своей книги в Симферополе, примерно 2010 год

Немаловажной была борьба за землю: в каждой семье росли дети, им нужны были земельные участки для строительства частного жилья. 10 лет пришлось бороться, чтобы добиться от властей узаконивания земель для крымских татар. Митинги, пикеты, встречи, беседы с людьми привели к результатам: была выделена земля на массиве «Луговое-2» города Симферополя.

Живу в Симферополе в двухкомнатной квартире с семьей младшей дочери. Старшая дочь Мелек Алидинова, проживая в Крыму 21 год и работая заведующей лаборатории развития образования на крымскотатарском языке Крымского республиканского института последипломного педагогического образования (КРИППО), живет с детьми в общежитии, где нет прописки (регистрации). Ее дочери 35 лет, сыну 29, а младшему сыну 27 лет. Сын мой с семьей еще не может вернуться на родину. Никто из нас не может решить проблемы жилья, а квартиру, которую я получила, мы «превратили» в общежитие: здесь ютятся 6 человек – мои дети и внуки.

Архивная справка, выданная Бейе Ильясовой в том, что она состояла вместе с матерью на учете спецпоселения в Узбекистане

Веду активный образ жизни: пишу статьи, посещаю все мероприятия в крымскотатарской библиотеке имени Гаспринского в Симферополе и музее крымскотатарской культуры. Организовала и вошла в комитет по увековечиванию памяти Кенана Кутуб-заде, военного оператора-документалиста, автора фильма о лагере смерти Освенцим. Комиссия добивается установления мемориальной доски с барельефом (скульптор Айдер Алиев) на стене киностудии в городе Ялта.

(Воспоминание от 2 декабря 2009 года, дополнено 12 ноября 2017 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий