Венера Аметова: «Мы были обречены на вечное изгнание»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Венера Аметова, крымская татарка, родилась в 1937 году в городе Бахчисарай (ул. Южная 52) Крымской АССР.

Я являюсь свидетелем тотальной депортации крымскотатарского народа 18 мая 1944 года, осуществленной сталинским коммунистическим режимом бывшего СССР.

18 мая 1944 года, в ходе спецоперации войск НКВД, я и члены моей семьи в составе: мать Айше Абдураманова (1905 г.р.), я, Венера Аметова, а также мои соотечественники, проживающие в Бахчисарае и в других местах Крыма, были насильственно выселены с территории Крыма. В то время мне было 7 лет, у нас была жэковская квартира.

В 1939 году был призван в Красную армию мой брат Асан Исмаилов (1920 г.р.), который не вернулся с войны. В 1941 году был мобилизован на войну мой отец Амет Алиев (1909 г.р.), он тоже с войны не пришел, а нас двоих с мамой выгнали как собаку с кутенком.

В ночь на 18 мая 1944 года мы с мамой проснулись от страшного стука в дверь. Мама открыла, ворвались два вооруженных солдата и приказали нам, чтобы мы за 10 минут собрались. Мама растерялась, стала плакать, и я с ней, и в таком состоянии она не могла толком собраться. Да и что сообразишь за короткое время: взяли одну подушку, одно одеяло, чемодан с одеждой и бельем и 7-8 килограмм кукурузы, из посуды – маленькую кастрюлю, чашку, ложки и все.

Нас повели толпой на вокзал под дулами автоматов. Там, помню, все плакали, кричали, был ужас, который на всю жизнь остался в памяти. Ждали долго, а потом нас погрузили в товарный вагон и повезли.

Всю дорогу мучилась тем, что когда поезд резко трогался, нас всех кидало. В нашем вагоне при этом сорвался верхний ярус и придавило людей. Двое детишек умерли. В вагоне не было ни туалета, ни воды, ни еды, никакой медпомощи. Я не помню, чтобы нам что-нибудь давали. Когда поезд останавливался, мама бежала в поисках воды как и все, и еще, если успеет разжечь огонек, испечет на крышке кастрюли маленькую лепешку, а то иногда и полусырую принесет, чтобы не отстать от поезда. А вши ели поедом, помню, мама меня сняла с вагона и постригла волосы, наполненные вшами и гнидами.

Итак, почти месяц ехали и привезли нас в Узбекистан, Самаркандскую область, Джамбайский район, разъезд 69. Выгрузили нас за поселком и оставили под открытым небом ночевать. Пока было светло, все люди кинулись срывать сухую траву, кусты, готовясь на ночлег. Кусали очень комары, пауки. Вот так провели первую ночь в Узбекистане.

Ближе к обеду пришла арба с большими колесами и нас повезли в кишлак. Там нас с мамой поселили в маленький сарай-курятник, а утром погнали на хлопковое поле на работу, мама работала, а я за ней ходила. Вернулись вечером, а наших вещей нет – украли. Слава богу, хоть кукуруза осталась, мама ее дробила и варила кашу в чашечке.

Мама, как и все наши земляки, каждый месяц ходила на подпись о не выезде без разрешения. Первые годы не знали, где наши родственники, а искать было невозможно. Никуда не разрешали выезжать, а если нарушишь комендантский режим, без суда сажали на 25 лет в тюрьму.

Там, где мы жили, медицинской помощи не было, люди болели и умирали. Лечения не было, были брошены на произвол. Люди умирали семьями, в нашем Джамбайском районе умерло почти 50% наших спецпоселенцев.

Из кишлака в райцентр мы переехали на другой год. Нам в этом помог наш родственник Нариман агъа Девлетов. У него было двое детей – Юра и Ирина, где теперь они не знаю. Жена его тетя Валя. А жить мы стали с одной семьей на уплотнение. Мама устроилась на работу в школу уборщицей. Зимой с фронта пришел парень и устроился тоже в школу охранником, а сам был больной с ранами, жить негде. Как-то мама пришла на работу, а он бедненький застыл от голода и холода.

Учась в школе, ни с кем нельзя было поспорить, как сразу обзывали предателем. Окончила школу, поступила в медучилище, окончила, стала фельдшером, работала. Очень хотела учиться дальше, стать врачом, 4 раза поступала в мединститут, но, увы, хоть как отвечай – «неуд».

До 1958 года не было на родном крымскотатарском языке ни газеты, ни журнала, ни телевидения, ни радио, ни уроков. Моему народу даже запрещали говорить на родном языке и, конечно, добились своего, что теперь почти все говорят на русском языке. Некоторые даже не понимают родного языка, как это больно!

Все религиозные обряды делались скрытно, ураза (мусульманский пост – КР), намаз, дуа (молебен – КР), все скрывали.

О Родине – Крыме – говорить также не имели права, мы были обречены на вечное изгнание. Но как только был указ 1967 года о том, что нам, нашей нации, можно проживать по всей территории СССР, мы с супругом выписались и бегом в Крым. Сколько было слез радости, обиды за все, что пришлось увидеть, пережить, перенести. Приехали, а нас опять толкают в грудь, нас уже тридцатилетних, какими в свое время были наши родители. Мы уехали из Узбекистана, чтобы не возвращаться, и что нам теперь делать? Уехали в город Анапу, прожили там 11 лет в станице Анапской, затем по семейным обстоятельствам уехали в город Нальчик.

И, наконец, в 1990 году, благодаря М.С. Горбачеву, вернулись на Родину. Только то, что вернулись по сей день непризнанные, как говорится, без приватизации на родную крымскую землю, опять у нас нет прав, опять ждать… Но мне уже 72 года, не знаю, дождусь ли того дня, когда будем равными, счастливыми. Конечно, счастлива, что мы живем, как бы там ни было, на родной земле, но счастье неполное, все равно душа болит.

(Воспоминание от 21 октября 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий