«Переписали у всех фамилии, спросили, есть ли оружие». Талят Сейдаметов – о депортации 18 мая 1944 года

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют уникальные свидетельства из этих архивов.

Я, Талят Сейдаметов, крымский татарин, родился 23 апреля 1934 года, уроженец города Бахчисарай Крымской АССР.

На момент выселения в состав семьи входили: отец Сейдамет Османов (1901 г.р.), мать Тензиле Нафеева (1911 г.р.), я, Талят Сейдаметов, братья Ленур Сейдаметов (1937 г.р.) и Февзи Сейдаметов (1939 г.р.).

На момент депортации семья проживала в Бахчисарае, жили по улице Советская, 37. Дом был на две семьи. В 1941 году отца забрали в армию, он был в истребительном батальоне. В армию был мобилизован и дядя, мамин брат Мустафа Нафеев, он служил в Севастополе, а потом их отправили в порт Поти, в 1946 году он приехал в Узбекистан и нашел нас. В апреле 1944 года отца забрали в трудовую армию в город Гурьев, он там умер от голода.

Мне было 10 лет, во время войны учился в первом классе. Первый класс не окончил, так как нас 18 мая выслали. Наша семья имела дом, двор, деревья, виноградник, было два барана. Дом остался с полной обстановкой.

Накануне депортации, точное число не знаю, пришел подполковник и три солдата. Переписали у всех фамилии, спрашивали, есть ли оружие, проверяли под кроватями, через два-три дня опять пришли, проверили всех.

18 мая 1944 года нас с мамой и тремя детьми, а также моих соотечественников насильно выселили из Крыма.

В 4 часа утра пришли те же военные, что перед выселением, дали 15 минут на сборы, оставили одного солдата и ушли. Мама не знала, что брать – детей (двум младшим было 4 года и 7 лет) или вещи; я взял одно одеяло, две подушки и детскую одежду – так нас и отправили.

Собрали нас во дворе команды пожарной охраны, потом подъехали машины. Нас погрузили в товарные вагоны под конвоем, окна были затянуты колючей проволокой, двери наглухо закрыли и на малых стоянках не открывали. На весь маленький вагон нам – 49 человек – давали ведро баланды и немного хлеба, не было никакого медобслуживания. На остановках не успевали набрать воды. Больные были, но никто их не лечил. В углу вагона пробили дыру для туалета.

Привезли нас в Узбекистан, станция Хилков, город Беговат (с 1964 года Бекабад – КР). Оттуда отправили в колхоз имени Молотова. Мы там прожили до ноября месяца. После прибытия, на второй день нас расселили в сарай без окон и дверей, в котором выращивали шелкопряда. Нас в этом сарае было 6-7 семей, спали на соломе. Ни воды, ни топлива, ни печки не было.

Бригадиры в колхозе издевались, обращались с нами плохо, на второй день погнали под кнутом на бесплатную работу – цапать хлопок от восхода до захода солнца. Потом мы перебрались на металлургический завод.

Мы три месяца лежали больные малярией и дизентерией. Давали крупу, какую не помню, джугару (вид сорго – КР) – 1 или 1,5 килограмма, медикаменты – хинин, акрихин – стали давать через месяц. Умирали от голода и малярии, были случаи, когда умирали семьями. Пожилых людей, у которых не было никого из родственников, хоронили женщины или узбеки. Кто в чем был, так и хоронили.

На металлургическом заводе мама устроилась кубовщицей (работа кубовщицы была связана с обеспечением водой, в том числе и горячей, для нужд работников – КР).

После смерти отца она на нервной почве потеряла зрение – у нее было расширение зрачков, и мама совсем не видела. Ее направили в больницу Ташкентского медицинского института, там она пролежала два месяца. Зрение у нее восстановилось на 35%.

Мы остались дома одни, нас хотели отправить в детский дом. Я не согласился, потом двоих братишек устроили в круглосуточный детский сад. После того, как мама вернулась из больницы, она написала заявление нашему коменданту, чтобы нам разрешили переехать в Самаркандскую область, город Джамбай. Через полтора месяца дали разрешение переехать.

В этот момент приехал мамин брат с фронта и забрал нас в Джамбай. Мама устроилась уборщицей в сельхозотдел, я ходил туда колоть дрова, помогал ей. Сельхозотдел выделил нам маленький домик, где мы жили.

За нарушения, самовольное отлучение, если поймают, давали 10 лет. Все, кому исполнилось 16 лет, каждый месяц ходили отмечаться (в спецкомендантуру – КР). В 1956 году вышел указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 апреля, согласно которому с крымских татар и других депортированных народов были сняты ограничения по спецпоселению, но без права на возвращение на родину – в Крым.

В 1952 году я устроился на работу в МТС, работал там до 1966 года, потом переехал в город Самарканд и устроился на автобазу № 114, потом ее переименовали в автоколонну № 2522, и там я проработал с 1966-го по 2003 год. В 2002 году в Джамбае умерли моя мама Тензиле Нафеева и братишка Февзи Сейдаметов.

В 2003 году мы переехали в Крым, село Украинка Симферопольского района.

(Воспоминание от 20 сентября 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий