От выступления Алексея Чирния в зале Северо-Кавказского окружного военного суда, где в 2015 году проходил процесс по делу Олега Сенцова и Александра Кольченко, осталась только плохого качества фотография, снятая на телефон. Он зашел в комнату в сопровождении конвоя, прикованный наручниками к одному из охранников. «Слава Украине», – крикнул ему Сенцов, но Чирний не ответил. Он был в черной рубашке и штанах, ровно такой, каким представлялся по материалам дела, и такой, каким он выглядел на оперативной видеозаписи, которую тайно сделал один из свидетелей обвинения, Александр Пирогов. Только теперь он был побрит и без казацкого чуба.
В суде Чирний сказал только, что подтверждает данные во время следствия показания и отказывается отвечать на вопросы, сославшись на 51 статью Конституции России. Когда зачитывали его показания, где он называл Сенцова организатором несостоявшихся терактов, связанным с запрещенным в России «Правым сектором», Чирний молчал и смотрел в пол. Потом так же молчал, когда его выводили из зала.
Еще один свидетель обвинения, Геннадий Афанасьев, выступал в суде в тот же день. Он отказался от своих показаний против Сенцова и рассказал о пытках, с помощью которых у него эти показания выбивали. По словам Афанасьева, вечером к нему в камеру пришел следователь ФСБ и стал бить, принуждая сказать, что адвокаты Сенцова и Кольченко подговорили свидетеля отказаться от показаний. Во время очередного этапа Афанасьев оказался с Чирнием в одной камере, поздоровался с ним за руку.
Адвокат Илья Новиков, который защищал Чирния в самом начале, рассказывал, что его тоже пытали, выбивая показания против Сенцова. Когда Алексей заключил сделку со следствием, он отказался от независимого адвоката. Чирний был задержан сотрудниками ФСБ самым первым из четверки фигурантов «дела Сенцова», но в его первоначальных показаниях режиссер не упоминается. Тогда Чирний признался, что поджигал окно офиса украинской «Партии регионов», которая после весны 2014 года превратилась в Крыму в «Единую Россию», а также дверь «Русской общины Крыма».
Они боролись против оккупации так, как считали возможнымСветлана Сидоркина
«Они боролись против оккупации так, как считали возможным», – говорила о поджогах адвокат Кольченко Светлана Сидоркина.
Согласно материалам дела, Кольченко стоял в темноте «на стреме», а Чирний полил дверь бензином, поджог спичку, бросил ее и побежал. Но спичка потухла, Чирний вернулся, стал поджигать снова и загорелся сам. Сбивая огонь, побежал. Через несколько секунд выбежали два охранника и потушили дверь обычными огнетушителями.
Но Чирнию хотелось чего-то более серьезного и зрелищного. В его комнате на стенах висели карты завоеваний Александра Македонского, планы Крестовых походов и плохого качества картинки средневековых рыцарей. В углу – рыцарский доспех, в котором он каждый год участвовал в фестивале реконструкторов в Судакской крепости.
Там он надевал шлем, брал в руки в латных перчатках двуручный меч и сражался вместе со всеми и против всех. Он спасал своих друзей в бою. После всего случившегося его хорошо помнили участники фестиваля. В рыцарском доспехе он казался сам себе лучше, мужественнее и нужным для других. Фестиваль заканчивался, он приводил в порядок погнутый и поцарапанный доспех, чистил меч и ставил его в угол.
Во время обыска один из оперативников спросил, есть ли у Чирния разрешение на хранение холодного оружия. Сам нашел среди книг справку от клуба об участии в фестивале, принес ее маме Чирния и посоветовал хранить под рукой. «Она вам теперь часто будет нужна», – заметил он.
В обычной, вовсе не рыцарской жизни Чирний пытался устроиться работать в краеведческий музей, принес им свой доспех, но оказался не нужен даже с ним. Вместе с Кольченко он помогал археологам во время раскопок Неаполя Скифского, просил остаться там после сезона – не оставили. Пытался поступить в аспирантуру после окончания исторического факультета, но безуспешно, и стал писать диссертацию самостоятельно.
«У него мышление было какое-то историческое, – рассказывает мама Алексея. – Иногда он просыпался и говорил мне: «Хочешь, я расскажу, как начинался день жителя средневековой Венеции?». И начинал рассказывать, как он просыпался, что видел, что ел на завтрак, с кем говорил, куда шел работать».
Наконец, он устроился экскурсионным гидом в пещеры возле Симферополя. Но снова проработал сезон и дальше его не оставили.
Перед рыцарским фестивалем дома у Чирния, где они жили вместе с матерью, каждый день кто-то гостил. Он принимал всех, он был в своем мире – рыцарей, благородных и не очень поступков, мечей и доспехов, выкованных в кузнице, платьев, сшитых вручную. Это было так естественно, что в этом хотелось остаться и жить. В этом мире он был своим. В реальном мире у него не было постоянной работы, его знания и научный азарт оказались никому не нужны.
Во время Евромайдана он оказался дома один и, по всей видимости, ездил в Киев. «Приехал сам не свой, бешеный, куда-то все время собирался бежать, что-то делать. Думаю, это из-за вседозволенности того, что там творилось», – рассказывает его мать.
Чирний несколько раз приходил на собрания молодежи в симферопольский арт-центр Галины Джикаевой «Карман», где были организованы курсы обучения первой медпомощи. Туда же заходил Сенцов, но они, судя по всему, даже не познакомились друг с другом. И тот, и другой быстро поняли, что участия в митингах и курсов медпомощи для них мало: Сенцов стал заниматься организацией помощи заблокированным воинским частям, вывозить брошенных в Крыму украинских военных и их семьи на материк, а Чирний решил совершить что-то более в его глазах героическое. Он пошел к своему знакомому химику Александру Пирогову и попросил его сделать бомбу. Что он будет взрывать, Чирний не знал. Пирогов выслушал товарища и пошел докладывать в ФСБ.
Чирний до весны 2014 года был, если можно так сказать, «славянским националистом» с классическим набором внешних врагов, говорит его мать. «Он даже английский язык не учил из-за этого», – вспоминает она.
Он и меня считает предательницей, я знаюАнна Чирний
После митинга 26 февраля 2014 года у здания Верховной Рады Крыма, когда несколько тысяч крымскотатарских и украинских активистов не дали принять так называемые «сепаратистские решения», Чирний вернулся домой окрыленным. «Он говорил, что мы предатели, он и меня считает предательницей, я знаю, – признается его мама. – Говорил, что мы все можем предать, а вот крымские татары не предадут. Пришел и попросил меня приготовить лагман».
Чирнию пришлось выбирать, кому сохранить верность: славянской идентичности, и тогда Майдан и все последующие события в Украине становились попыткой условного Запада расколоть славянский мир, или украинской, и тогда аннексия России в Крыму и ее же агрессия на Донбассе так и выглядели – как аннексия и агрессия. Чирний выбрал Украину и стал сражаться за нее в Крыму так, как представляло себе его «историческое мышление» – играя в рыцаря.
Российские силовики задержали его дома, где провели обыск. Уже потом появилось оперативное видео задержания ночью, возле тайника со взрывчаткой, видимо, постановочное. Сам Чирний был малоинтересен, но через него решили выйти на Сенцова, связанного с очень активным тогда «Автомайданом».
Чирния пытали и оказалось, что рыцарь был бумажным: на видео «допроса» он говорит про Сенцова, теракты и «Правый сектор».
«А он, судьбу свою кляня,
Не тихой жизни жаждал.
И все просил: огня, огня.
Забыв, что он бумажный», – цитирует мама Чирния Окуджаву.
«Он просто оказался не в то время, не в том месте, – добавляет она. – И это оказалось всем выгодно».
Сейчас Чирний находится в колонии в Шахтах Ростовской области России. К нему на свидание ездил отец и больше никто. В виде первого письма матери он прислал несколько листов чистой бумаги: ему нечего было ей сказать, он считает ее предательницей. Сейчас они общаются, в последний раз он просил прислать фото дома и цветов во дворе. Его судьбой фактически продолжает интересоваться только Илья Новиков. Чирнию осталось три с половиной года колонии, после этого он собирается вернуться в Украину.