«Он, Жиль Мовуазен, был связан с этими людьми кое-какими нитями, но все таки оставался там чужаком, который слез с пропахшего рыбой парохода и в нелепой выдровой шапке с чемоданом в руке бродил по набережной», – пишет в одном из своих романов мой любимый Сименон. И далее: «Все остальные знали друг друга, жили в одном городе, говорили на одном языке, хранили общие воспоминания». Но не он, не этот Жиль.
Приехав в новый город, мы зачастую испытываем радостный интерес, некоторое возбуждение перед встречей с незнакомым, даже когда город этот совершенно заурядный – ведь и совершенная заурядность может быть очень интересной. Какая она в самом деле, при ближайшем рассмотрении? Прибывая же в необыкновенные города, мы сперва полны восторга, и это вполне объяснимо. Мы чрезвычайно рады, что видим эти улицы, площади и легендарные здания из фотоальбомов, можем пройтись по ним. И запасаемся сувенирами, чтобы дома иметь доказательства. Но совсем по-другому, когда домой не возвращаешься.
Вокруг все новое. Даже, может быть, прекрасное и красивое, но чужое
Да, совсем по-другому, когда приезжаешь в новый тебе город надолго, на обозримое, но неопределенное будущее. Месяц на третий-четвертый, когда сходят на убыль первые восторги и проходит очарование новизны, мы все чаще чувствуем всеобъемлющую неуютность – ту, которая при худшем развитии событий превращается в бесприютность. Потому это происходит, что тот свой, родительский родной приют остался позади, и другого, по всей видимости, не будет. Вокруг все новое. Даже, может быть, прекрасное и красивое, но чужое.
И в этом, наверное, дело – в смутной, зудящей тревоге, охватывающей нас, когда мы идем по впервые увиденной улице, у незнакомого дома, в чужом городе – они шепчут нам об опасности, они неизвестны и потому непредсказуемы. Эта тревога, видимо, очень глубокая, атавистичная, доставшаяся нам об предков, забредших на чужую территорию. В родном городе мы кожей чувствуем общее настроение, знаем, чего ждать и на что рассчитывать – этому нас научили годы жизни там и потому мы спокойны. В новом городе, в тундре или, скажем, под эвкалиптом мы как волки в вольере.
В новом городе, в тундре или под эвкалиптом мы как волки в вольере
В родной среде все пропитано воспоминаниями. На этой улице я подростком гонял голубей по крышам. На той – встретился с третьей любовью. А там вот живет лучший друг. А по соседней от нее улице ходил полгода на предпоследнюю работу. На том углу то-то произошло, на другом – другое. Даже все окраины знаешь если не в совершенстве, то уж точно не заблудишься, и таким образом на карту родного города накладывались слой за слоем твои события и твои ситуации, ты пропитывал этот город своей жизнью. А новый город – это чистая доска, и ты постоянно боишься потерять из виду знакомые ориентиры, а то вдруг заблудишься и на все на свете опоздаешь.
Но потом, исподволь и незаметно, эти новые улицы становятся сначала знакомыми, потом почти своими, потом уже знакомишься с женщиной-продавцом из ближайшего магазина. А потом родной город становится не тем, который где-то там за горизонтом существует – со своими домами и живущими в них людьми, а затуманенным лабиринтом в твоей голове. И чувствуешь, что когда вернешься в это место, которое, кажется, помнишь до последнего кирпича, будет совсем иным.
Иван Ампилогов, русский писатель, крымчанин
Мнения, высказанные в рубрике «Блоги», передают взгляды самих авторов и не обязательно отражают позицию редакции