Аркадий Бабченко: «У Путина есть лишь один инструмент – это война»

Агрессия против Украины станет для России последней войной, считает российский военный журналист, ветеран двух чеченских войн Аркадий Бабченко. Он обосновывает свое мнение не упадком экономики и даже не западными санкциями. Главное, по мнению журналиста, ‒ моральная деградация России.

В Киеве погиб Аркадий Бабченко. Кем он был и почему уехал из России? (видео)

– Вначале я процитирую ваш пост в фейсбуке:

«С эпичнейшим интересом наблюдаю битву между российскими ура-патриотами с их «Бабченко, вали в свою ... дию» и украинскими ура-патриотами с их «Бабченко, вали в свою ...дию», не на жизнь, а на смерть сошедшихся у меня в комментах. А ты сидишь такой и ждешь ‒ ну чо, кто победит? Определяйтесь уже, пацаны, куда мне валить-то...»

Вы уже из Украины, наверное, уедете после этого пребывания?

‒ У меня все так закрутилось, что целью дальнейшего турне оказалась Чехия. Просто само собой сложилось. И я уже подаю документы в Чехию, чтобы получить обычную рабочую визу. Так сложилось и получилось. Пока Прага у меня впереди.

‒ Не чувствуете ли себя героем известного фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих»? Очевидно, в России «крымнашистов» больше, чем сторонников Путина. Вы для них «агент», «пятая колонна», которую «надо расстрелять». В Украине тоже многие считают, что среди россиян нет сторонников Украины...

‒ В Украине, конечно, соотношение процентов другое. Безусловно. Но ощущение того, что да ‒ «свой среди чужих, чужой среди своих». Даже не столько это, наверное, как Гарри Поттер ‒ полукровка. Скорее, из этой серии. Потому что я ‒ наполовину русский, наполовину украинец. У меня дед из Запорожья. Поскольку я в России не поддерживаю всю эту шизофрению – я считаю, что Крым однозначно украинский, что это агрессия России против Украины, что это одна из самых «ублюдочной» войн в новейшей истории – то, безусловно, я там не свой. Но и здесь, в Украине, достаточно людей (их, безусловно, меньше), которые «россиянин ‒ сразу «на фиг». И я это слышу тоже довольно часто.

‒ Когда война России против Украины только начиналась, еще с так называемой «русской весны», вы были военным корреспондентом на фронте. Уже четыре года этой войне... Ваши наблюдения?

‒ Я думаю, что примерно так и будет в ближайшее время. Мне кажется, что ситуация достигла точки равновесия ‒ по большому счету, всех все устраивает. Если ее нарочно не сталкивать, то некоторое время так и будет продолжаться. Но это не окончательная ситуация. Следует понимать, что это пауза. В конце концов, война все равно будет.

‒ Масштабная?

‒ Относительно масштабной ‒ я не знаю. Здесь предсказать никто не сможет. Но на данный момент (это по ощущениям, а не аналитика) я сказал бы, что большая война скорее будет, чем не будет.

‒ Путину нужна дальнейшая война?

‒ Война Путину нужна постоянная – любая. Донбасс и У него есть лишь один-единственный инструмент влияния на внутреннюю российскую ситуацию – это война. Донбасс и Сирия пока этому соответствуют. Но, разумеется, их время проходит. Донбасс, например, в российском информационном пространстве, в российском общественном дискурсе почти не звучит, Крым тоже не звучит, Сирия – тоже. То есть эти темы перестали быть интересными.

Опять же, Конгресс усиливает санкции. Уже и Сенат. Трамп, похоже, пытается сопротивляться. Но посмотрим. Если пройдет ‒ ситуация будет ухудшаться. Чем будет хуже ситуация, тем серьезнее будут требовать войны, тем война нужна будет более серьезная. Я считаю, что ситуация будет ухудшаться. В первую очередь, экономическая ситуация. Чем хуже экономике, тем выше вероятность войны.

‒ Мы с вами общались в 2014 году, когда война была в разгаре – уже после Иловайска, Новоазовска. Вы тогда сказали: «Это будет последняя война для России не потому, что ей не хватит сил или экономики, а потому что процесс распада этноса уже практически завершен. Моральная деградация нации уже почти состоялась. И эта война только добьет ее». А сейчас как считаете?

‒ Русской нации как таковой вообще не существует. Когда мы говорим «русский народ» или «русские», то следует понимать, что нет ни русского народа, ни русской нации. Это очень атомизированное общество, где все ненавидят всех. Есть отдельные группы людей, которые постоянно друг на друга злятся и сопротивляются. Единой России нет. Россий, на самом деле, сотни, если не тысячи. То есть процесс распада нации уже состоялся. Сейчас начался процесс моральной деградации, моральный идиотизм идет полным ходом. Это когда у людей отсутствуют какие-то эмоции, присущие человеку. Это то, что сейчас происходит с Россией.

Об этом я писал в 2014 году, а сейчас, спустя три года, вообще уже какая-то шизофрения. Читаешь новости из России и думаешь: ну ребята! Последняя «прекрасная» новость. «Мотопробег антигейський». Ну, друзья мои, при, адекватной реальности таких вещей люди не делают. Она превратилась в «психушку». В «психушке» жить, конечно, весело, но лучше все же держаться от нее подальше.

‒ В этом заслуга лидера государства ‒ Путина? Или самого народа?

‒ Я думаю, что здесь и то, и другое. Но, безусловно, в основном толчок ‒ Путин. Активную дебилизацию населения, активную пропаганду среди населения, безусловно, начал он. Все это, конечно, попало на хорошую почву, подготовленную почву. Россия всегда была страной бытовой ксенофобии, бытового шовинизма. Но не было бы этого толчка, не было бы этого «зомбоящика» – дальше кухни он бы не вылез.

‒ Вы же в Москве родились. В начале 1990-х на демократические митинги там выходили сотни тысяч человек – даже больше, чем в Украине. Они не выходили с лозунгами «взять все и поделить», «вставайте с колен», «Крым вернем» и другие. Совсем с другими лозунгами, демократическими, выходили эти люди...

‒ Да, это были демократические протесты. Я согласен. Это была буржуазно-демократическая революция, по большому счету. Не за колбасу выходили, хотя тогда колбасы не было тоже. Выходили за смену строя, выходили за свободу, за демократию, за права человека. Через восемь лет выбрали подполковника КГБ. Чем такой поворот объяснить ‒ я не знаю.

‒ Вы воевали. Знаете, что такое война и ее последствия. Сейчас уже у десятков тысяч украинских бойцов есть опыт этой войны. Насколько посттравматический синдром является проблемой для Украины?

‒ Я думаю, что очень серьезной. Потому что все же Украина – не особо воюющая страна. И менталитет другой. Это Россия не вылезает из войн. Я недавно посчитал: в среднем – одна война за 20 лет. После Второй мировой войны Россия принимала участие, по-моему, в 30 войнах или военных конфликтах: Йемен, Ангола, Египет и так далее. Афганистан ‒ это была большая война.

И вот война пришла в Украину. До Майдана Украина все же была другой страной ‒ что-то мягкое, добродушное, хорошее. Помню, в 2015 году я приехал в Киев – это был жесткий город. Это чувствовалось. Это действительно столица воюющей страны.

‒ А сейчас ощущается?

‒ Сейчас состоялся откат. Война, конечно, здесь уже не ощущается. И это тоже будет проблемой. Я думаю, что не десятки тысяч – уже сотни тысяч людей прошли через эту войну. И посттравматический синдром здесь будет довольно серьезным. Случилось то, что происходит всегда, – затянувшаяся война существует сама по себе, а мирная жизнь – сама по себе. Это две параллельные вселенные, два абсолютно разных мира. Человек, вернувшийся из того мира, перестает этот мир понимать. Необходима именно государственная система реабилитации – само общество не сможет с этим справиться. Государство взяло индивидуума из общества, отправило его на войну. Он там выжил, вернулся ‒ его нужно обратно вернуть в общество. Вернуть ему достоинство. Реабилитация ‒ это возвращение достоинства.

Лучший пример ‒ Израиль. Вот туда – ехать учиться, учиться, учиться и привозить сюда. К сожалению, пока в Украине этого нет. Но если этого не делать, то это обязательно будет иметь серьезные последствия.

‒ Вы в 2000-х как выходили из этого состояния? Вас семья спасла?

‒ Я не выходил ни в двухтысячном, ни в 1990-х. Я впервые из Чечни вернулся в 1996-м, второй раз ‒ в 2000-м. Выходил я простым русским способом ‒ я бухал. Я «сел» на рюмку и бухал два года. Но мне повезло ‒ я смог зацепиться за жизнь, я сумел создать семью, я сумел встретить человека, с которым я создал семью, нашел работу. В этом мне повезло, я из столицы. В столице это еще можно сделать. А где-то в регионах, где ни денег, ни работы – это не срабатывает. Необходима именно система.

‒ Вы обратили внимание на «дебаты» Навальный-Гиркин. Как Вам это? Может ли быть в России политический лидер с претензией на власть и при этом без этих комплексов?

‒ Не может. Дело не в комплексах. Дело в том, что для того, чтобы был либеральный, демократический лидер, который ориентирован на права человека, свободу... В России есть такие люди. Возьмите того же Явлинского. Его просто 20 лет никто не выбирает. Не потому, что Явлинский плохой, а потому, что нет электоральной базы.

‒ То есть, россияне хотят такого лидера, который «встает с колен», «возвращает территории»?

‒ Наверное, «возвращает территории» ‒ уже нет. Потому что в России это все происходит по синусоиде. То мы желаем всех завоевывать, то происходит откат ‒ «американцы для нас лучшие друзья». И этот маятник (социологи уже считали) в среднем раскачивается от точки экстрима к точке экстрима в среднем 20-25 лет. Точка экстрима, большого имперского шовинизма, надеюсь, была пройдена в 2014-2015 годах. Сейчас, наверное, будет откат в более либеральную сторону. И если экономика будет ухудшаться, откат будет больше. Но именно Революции достоинства, либерально-демократической революции в России не будет. Полностью либерально-демократического лидера она не выберет.

‒ Будет бунт «бессмысленный и беспощадный»?

‒ На мой взгляд, это наиболее вероятный вариант. То, что сейчас происходит в Венесуэле, ‒ колбасный бунт.

‒ И возглавить его могут «гиркины», «дугины»?

‒ Они не возглавят. Но я боюсь, что на этой волне они могут прийти к власти. Во главе, скорее всего, будет кто-то типа Алексея Навального ‒ более или менее средний и относительно либеральный, относительно имперский, относительно националистический. Нечто среднее. Понятно, что изменение режима возможно только при экономическом крахе. Любой, кто придет после Путина, ‒ политический самоубийца. Любой, кто придет после Путина, через год будет виновным во всем – что нечего есть, что бандитизм, что государство развалилось. Я думаю, удержать власть он не сможет. И уже после него через это разочарование может прийти уже совсем что-то нехорошее.

‒ Как Сталин после Ленина пришел, при всей условности такой параллели?

‒ Как, наверное, октябрь 1917-го после февраля 1917-го.

‒ Ваша фраза «эта война только добьет Россию в таком виде» ‒ когда это может произойти?

‒ Я думал, что это произойдет быстрее. Но нет – экономика не рухнула, нефть не обвалилась, режим удержался. При таких ценах на нефть он может существовать долго. Но будет загнивание. Все это будет скатываться к экономическому краху. Но, черт, теперь это будет, наверное, долго ‒ 5 лет, 10 лет, 15 лет. Я не знаю. Но не завтра.

‒ Дворцовый переворот исключается? Тот же Медведев какой-то появится...

‒ Я не думаю. Мне кажется, что Путин держит все очень цепко, и он там действительно все контролирует. Мне кажется, никакого раскола элит не существует. И на самом верху власти сейчас монолитная все-таки.

‒ За годы войны украинская армия появилась. Вы видели, как она только появлялась – ведь при Януковиче она была уничтожена. Это уже серьезная сила? Путин с ней считается?

‒ С самого начала украинской армии не было вообще. Сейчас в Украине армия есть. Она, конечно, не идеальна. Но, безусловно, Россия с ней уже считается. Но нельзя недооценивать Россию. Я вижу, что в Украине появились настроения, типа мы уже победили, мы теперь сильные, Россия никуда не движется. Я очень и очень осторожно к этому относился, потому что у России действительно сильная армия, там есть ресурс ‒ 100 миллионов бесплатных человеческих жизней.

‒ «Пушечное мясо»?

‒ Да, да, да. Если Россия решит соваться, если Путин решит начать большую войну, он Украину все же завоюет.

‒ Как? Вы же служили в российской армии, которая не могла победить маленькую Чечню! Что же произошло за эти 15 лет? Реформа Сердюкова?

‒ Нет. Там была все же локальная армия. Там масштабно не посылали. Я имею в виду действительно масштабную войну, с мобилизацией, с призывом всех от 16 до 60. Если он на это пойдет, если он к этому будет готов...

‒ Массой зажмет?

‒ Да. Тогда они могут очень и очень много крови попить. И не только Украины – вообще всем по периметру. Но Украина, мне кажется, все же в первую очередь.

‒ Почему, на ваш взгляд, Путин в августе 2014 года (Иловайск, Новоазовск) не пошел на Мариуполь, не ударил по Киеву, не пошел на Одессу? В чем причина?

‒ Это человек, который живет в своем мире. Мы не знаем, кто ему и в каких папках приносит доклады, приносит информацию. Наиболее вероятная версия – что здесь просто коррупция сыграла свое дело. Потому что в раскачку ситуации на востоке Украины «бабки» вваливали действительно гигантские. Я думаю, что их просто «сперли», а Путину доказывали, что у нас в Харькове есть 400 тысяч бойцов, которые готовы взять в руки оружие в любой момент, а в результате на «Антимайдан» вышло 40 или 400, не знаю...

‒ И большинство из Белгородской области...

‒ Да. И, мне кажется, он просто недооценил ситуацию – думал, что половина Украины встает и сами присоединятся к «большой и прекрасной» России – и получится «Новороссия». Не произошло. А лезть всей регулярной армией уже просто не решился.

‒ Что стало последним звоночком, что вы покинули Россию? Это же ваша родина, вы до последнего оставались в Москве.

‒ Нет, родиной она мне перестала быть в 2014 году. После Грузии я очень и очень дистанционно относился к России в целом, к этой власти ‒ тем более. А после 2014 года я себя с этой страной не ассоциирую вообще. В какой-то момент я понял: нет, ребята, если вы уже к такому пришли, идите вы к черту! Каких-то моральных страданий у меня не было. Это была моя страна, она была моей родиной, я пытался сделать ее лучше, но... не сложилось. А поехал я по той простой причине, что мне прямым текстом сказали: или ты уедешь, или мы тебя посадим. То есть у меня и выбора особого не было.

‒ Вы рассматриваете вариант попросить украинское гражданство?

‒ Нет. Я не хочу просить украинское гражданство. Хотя я могу его получить, ведь мой дедушка из Запорожья. Но для меня здесь внутренний барьер. Потому что если человек мобилизационного возраста приезжает из страны-агрессора в страну-жертву агрессии, на мой взгляд, хочешь или не хочешь, но этой новой своей стране надо будет пойти и вернуть долг. Если идет война, я не знаю, как можно будет не пойти. На войне я был уже раз семь. И я боюсь, что восьмой раз я просто не переживу. То есть, словом, просто из-за трусости я не хочу получать украинское гражданство.​