Оккупанты и заложники

Историк Никита Петров, заместитель председателя совета Научно-информационного и просветительского центра общества "Мемориал" и один из ведущих специалистов по истории органов ВЧК-ОГПУ-НКВД в России, исследовал массовые советские репрессии 1941 и 1949 годов в странах Балтии по московским архивам. И пришел к выводу, что они являются продолжением репрессий 1937–1938 годов в СССР и носят классовый характер. Об этом историк рассказал на лекциях в Вильнюсе, Риге и Таллине.

И в Эстонии, и в Литве, и в Латвии подготовительно-репрессивная работа началась уже в 1940 году, рассказал Никита Петров. Были активизированы просоветские и промосковские кадры. Ими укомплектовали карательные структуры всех трех стран Балтии. Директива, которая послужила основой для массовых репрессий 1941 года, проект Постановления ЦК ВКП(б) и СНК "О мероприятиях по очистке Литовской, Латвийской и Эстонской ССР от антисоветского, уголовного и социально-опасного элемента", – была выработана сразу для трех республик в мае. Перечень подлежащих аресту и выселению категорий жителей приводит к заключению, что истоки зачистки балтийских стран таятся в массовых репрессиях 1937–39 годов. Это продолжение линии на классовую борьбу и решения об окончательном избавлении от социально чуждых классов, которых нельзя было, по мнению Сталина, брать в светлое коммунистическое будущее. Они распадаются на две категории. Первая – это массовые репрессии по приказу №00447 согласно решению Политбюро от 2 июля 1937 года, нацеленные на бывших кулаков, представителей бывших имущих классов, духовенство и так называемые антисоветские элементы. Вторая составляющая репрессий – так называемые национальные операции. Они были направлены отнюдь не против всех лиц, этническая принадлежность которых обозначалась в титулах приказов: немецкого, польского, финского и так далее, или той же "латышской операции", начатой по меморандуму от 30 ноября 1937 года, – а на "людскую базу иностранного шпионажа". Здесь работали не классово-сословные принципы, а принцип связи с заграницей: имеет ли человек родственников на родине, поддерживает ли контакты.

С сентября 1940 по май 1941 года НКВД-НКГБ в странах Балтии занимался, прежде всего, оперативным учетом, и по всем категориям уже имелись цифры. Согласно докладной итоговой записке наркома госбезопасности Всеволода Меркулова Сталину от 17 июля 1941 года, в ходе операции, которая прошла с 14 по 15 июня 1941 года, в Латвии было арестовано 5625 человек, выселено 9546 человек, в Литве арестовано 5664, выселено 10187, в Эстонии – соответственно 3187 и 5978 человек. Арестованных тут же вывезли в СССР, и дела их заканчивались уже там.

Подготовка к новой балтийской зачистке началась уже на первых этапах наступления. 30 ноября 1943 года Всеволод Меркулов подписал приказ о создании оперативных групп НКГБ Латвийской, Литовской и Эстонской ССР. Их начальниками назначили тех же людей, которые возглавляли их в 1940 году – Альфонса Новикса, Александра Гузявичюса и Бориса Кумма. В январе в Ригу прибыл Меркулов и 16 января специальной докладной запиской сообщил Берии о начатых масштабных арестах: в Латвии, Литве и Эстонии было арестовано 34747 человек. Никита Петров рассказал корреспонденту Радио Свобода о том, как репрессивная кампания в балтийских странах выглядела из центра.

Никита Петров рассказывает о репрессиях в странах Балтии

– Как происходила подготовка к репрессиям?

– Первая волна арестов и депортаций, которая произошла в июне 1941 года, была осуществлена по предварительным данным, спискам, материалам оперативного учета, и эти данные готовились, безусловно, заранее, потому что нельзя одномоментно взять и переписать всех, кого "красная" власть считает врагами. Поэтому, когда были сконструированы наркоматы внутренних дел во всех трех балтийских республиках, с осени 1940 года шла каталогизация тех элементов, которые традиционно считались враждебными, представителей бывших имущих классов. Они были сразу разделены на соответствующие категории. Это те, кого раньше в Советском Союзе называли "социально вредные элементы", кто имел дурное прошлое по своему преступному поведению, уголовники и проститутки. И "социально опасные элементы", те, кто был опасен либо из-за своих связей с заграницей, либо по происхождению, либо по имущественному положению, занимаемому до того, как пришла так называемая народная власть. Категории и перечни жертв были вполне традиционны для аналогичных репрессивных кампаний, которые проходили в Советском Союзе хотя бы и в годы Большого террора.

– Расскажите, пожалуйста, как конструировались эти аппараты. Очевидно, что некоторое число латышских красных стрелков или большевиков, которые сформировали аппарат НКВД первого состава, уже было репрессировано, расстреляно к 1938 году. Кто занял посты в местных органах?

– Даже если учесть, что прошли так называемые национальные операции и в их числе латышская и эстонская, не все латыши и эстонцы были репрессированы, в том числе и те, которые раньше работали в НКВД. Да, изрядное число латышей было расстреляно по подозрению в шпионаже. Но многие сохранились и были отправлены на работу в ГУЛАГ. И если мы посмотрим нормативную документацию и переписку НКВД осени 1940 года, мы увидим, что их как раз и ищут в ГУЛАГе для того, чтобы они стали преподавателями чекистских школ, которые организуют для подготовки кадров, потому что нужно преподавать чекистскую "науку" именно на национальном языке: эстонском, литовском или латышском. Они вытаскивают из лагерей людей, в документах указаны вполне конкретные фамилии, кто сохранился на работе в НКВД и кто может преподавать эту науку новобранцам, которые будут комплектовать НКВД трех балтийских республик. Это были довольно быстрые курсы, и нужно было обучить их первым делом пониманию оперативного учета, навыкам следственной и агентурно-оперативной работы. Это не слишком долго учится, обычно чекистский цикл обучения в СССР в межкраевых школах НКВД составлял один год. Ну а здесь можно было за несколько месяцев все то же самое преподавать интенсивно, может быть, за счет уменьшения количества марксизма-ленинизма и изучения краткого курса истории ВКП(б). Местные кадры черпались также среди коммунистов, которые сохранялись в республиках, которые сидели. Их, как правило, назначали на руководящие должности. А какая-то часть кадров была просто прислана из глубинных областей и районов СССР, и они как раз занимали ключевые посты заместителей наркомов, руководителей оперативных подразделений 2-го Секретно-политического отдела УГБ НКВД республик, 3-го Контрразведывательного и 1-го Учетно-архивного спецотдела. Он был важнейшим в том смысле, что накапливал материалы и вел оперативный учет. Это принятый в СССР, но распространенный уже на страны Балтии чекистский механизм.

– Как обеспечивалась их связь с местным населением? Каков был удельный вес знающих латышский язык?

– Это совершенно не проблема, потому что было достаточно двуязычного местного населения, которое могло служить в НКВД. Они не были посвящены во многие энкавэдэшные тайны, но для общения и налаживания контактов они могли быть совершенно спокойно использованы. Точно так же формировались советские аппараты госбезопасности в послевоенной Германии в 1945 году: в подавляющем большинстве сотрудники не знали немецкого языка и ходили на связь, на явку с агентурой вместе с переводчиками.

– Вы утверждаете, что репрессии носили классовый характер. Как все это выглядело именно с точки зрения "классовой борьбы"?

– Если мы посмотрим на категории выселяемых и арестованных в 1941 году, мы видим и бывших полицейских, и представителей буржуазных партий, и лиц, настроенных антисоветски. Здесь подлежали репрессиям и русские, которые служили в царской полиции до 1917 года. В этом смысле мы видим ту же самую доктринальную классовую и социальную чистку, какую Сталин устроил в 1937 году, причем тогда – с физическим уничтожением. Здесь-то шла речь только об арестах и выселении. Он считал, что для завершения построения нового социалистического общества какие-то классы должны быть просто физически уничтожены. Это соответствует тем доктринам, которые он выдвигал, что по мере продвижения к социализму ликвидируются такие-то и такие-то классы. Он говорил об этом на объединенном январском 1933 года Пленуме ЦК ВКП(б) и ЦКК.

– То есть ни латыши, ни эстонцы, ни литовцы не были особой категорией для безопасности страны?

– Когда мы читаем эти директивы, и даже более поздние, 1949 года, о националистах, мы прекрасно понимаем, что в данном случае речь идет о представителях нации. Но основа советской карательной и репрессивной политики по отношению к новоприобретенным и захваченным территориям была, безусловно, той же, какая была и в эпоху до 1940 года. То есть репрессии на оккупированных Советским Союзом территориях стран Балтии абсолютно помещаются в логический ряд репрессий, которые осуществлялись на территории Советского Союза. Другое дело, что когда их начинают проводить в странах Балтии в отношении довольно малых народов, то сама по себе социально-классовая репрессия приобретает черты национальной по факту исполнения. Если вы арестовали два процента населения, это уже значимый фактор для существования нации. Хотя они и не задумывались как геноцид и мы не можем упрекнуть Сталина, что он хотел уничтожить всех латышей, или всех эстонцев, или их значительную часть, та задача, которую он перед собой ставил, неизбежно приводила к геноциду. Когда арестована довольно значительная группа важных представителей данного народа, это наносит непоправимый ущерб самой нации. По факту исполнения мы можем рассматривать сталинские репрессии как переходящие грань геноцида или подходящие близко к этой грани. Это вопрос не только для историков, но и для правоведов и политиков. Но я свои выводы базирую на конкретных директивах, которые предписывают конкретные акции, и в них не поставлена цель уничтожения хотя бы даже малой части нации.

– Чем волна депортаций 1949 года отличалась от депортаций 1941-го?

– Волна депортаций 1949 года продолжала дело депортаций 1941-го, но имела одну важную новацию. Она была направлена на то, чтобы подкрепить и продвинуть процесс коллективизации. То есть это уже была депортация по очень четкому классовому признаку. Там были, конечно, предписания о высылке тех, кто сотрудничал с людьми, ушедшими в лес, или помогал им, или их семьи. Был элемент мщения, когда высылались семьи убитых "бандитов". Казалось бы, если он убит, его семья уже может жить, не беспокоясь, но нет, ее выселяли, это было такое наказание задним числом. Вообще, была система взятия фактически заложников из населения. Но большая группа людей выселялась именно по принципу зажиточности на селе и как категория людей, которые будут мешать коллективизации, которые не пойдут в колхоз добровольно. То есть нужно было осуществить меру устрашения с точки зрения Сталина, чтобы заставить остальных пойти в колхоз безропотно. Так оно и случилось, кстати говоря: после того как были проведены массовые выселения, запись в колхозы пошла "активнее", потому что люди понимали, что им грозит в противном случае. Тем более что власть действовала так явно, что по республикам распространялись слухи, будто будут выселять до 70 процентов коренного населения. Так что эти акции имели уже хозяйственно-политическую подоплеку, как некая кампания по изменению общественного уклада и системы экономического руководства селом.

– Почему сотрудничество с немцами не было критерием репрессий?

– Оно бывало критерием репрессий. Начиная с 1944 года тех, кто сотрудничал с немцами, репрессировали, это зависело от степени сотрудничества. Но когда мы говорим о простых военнослужащих, тех, кого призывали на службу, то с апреля 1946 года Сталин дал специальное распоряжение вернуть их в республику и не отправлять на спецпоселение. Потому что он понимал, что республику, во-первых, нельзя оставить без мужчин титульной нации, иначе это будет выглядеть нелепо, что это за "витрина социализма" такая в странах Балтии. А во-вторых, эти рабочие руки будут использованы на месте, и более того, люди, которые были под угрозой этого выселения, будут вести себя лучше, понимая, что им грозит, они сомкнут уста и не будут вести антисоветские разговоры. Так что в каком-то смысле здесь был расчет: власть как будто бы проявляла к ним милость, а они должны были вести себя правильно в своей республике. Это была тоже политическая игра.

– Что было потом, после разоблачения культа личности или, может быть, уже после смерти Сталина? Каким образом Хрущев отменял или юридически нейтрализовывал акты, которые были приняты при Сталине?

– Сразу же, буквально через месяц после смерти Сталина начались отмены тех чудовищных и кровавых решений, которые он принимал. Сначала это были индивидуальные решения. Скажем, по инициативе Берии были выпущены арестованные чекисты из его круга, было пересмотрено "дело врачей". Берия преследовал, конечно, свои цели – выставить себя поборником справедливости, свалить вину в репрессиях на Сталина. Но это было недальновидно, потому что никто бы его собственное участие в репрессиях и преступлениях не забыл. Но уже с 1954 года идет осмысленный и довольно планомерный процесс пересмотра дел. Сначала это комиссии внесудебных органов, центральные и местные, по пересмотру дел, которые начали работать с мая 1954 года, потом, с 1956 года, комиссии Верховного совета, и ряд индивидуальных реабилитаций 1954–55 годов – и писателей, и партийных руководителей, в том числе по "ленинградскому делу", представителей художественной и творческой интеллигенции. Но одновременно и постепенно снимается режим спецпоселения с тех или иных категорий спецпоселенцев. В первую очередь, с кулацкой ссылки. Снятие режима спецпоселений началось еще при Сталине, потому что, по его мнению, прошло достаточно лет, и в той же Тамбовской или иных центральных областях можно было режим снимать. А до выселенных из стран Балтии дошло только в 1958–60 году: сначала режим был снят с членов семей, потом с глав семей, и вместе с тем, им не разрешали вернуться на родину. Хотя я слышал от непосредственных, живых свидетелей событий, что многие вернулись и с детьми, и решение местных властей было довольно гуманным. Потому что указы Президиума Верховного совета отдавали этот вопрос на откуп властям, несмотря на то что предписывали запрет на возвращение: ты свободен, можешь где угодно в Союзе жить, но не там, откуда тебя выслали. И, разумеется, имущество никто не обещал отдавать, а наоборот, предписывалось, что возврата имущества не будет. Хрущевская политика, конечно, была гуманнее, чем сталинская, но в целом все равно не была гуманной. Никто не отменил этих актов, никто не признал неправоту советской власти в конкретных репрессивных кампаниях по арестам и выселению 1941 и 1949 годов в отношении Прибалтики. И даже в перестройку старались уйти от этого вопроса, хотя местные власти здесь эти вопросы ставили. Республики сами отменили решения своих директивных органов, которые проводили выселение, сами же разработали механизм возврата имущества и не сильно настаивали на отмене общесоюзных актов. Я так и не нашел примеры, когда они были отменены. Они тоже были предметом торга, их пытались увязать с заключением общесоюзного договора, но это уже, с одной стороны, забавная, а с другой стороны – запутанная история времен парада суверенитетов, когда балтийские республики вполне осознанно, осмысленно и четко заявили о своей государственной независимости.