В Украине 18 мая – День памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. По решению Государственного комитета обороны СССР в ходе спецоперации НКВД-НКГБ 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194111 человек. Результатом общенародной акции «Унутма» («Помни»), проведенной в 2004-2011 годах в Крыму, стал сбор около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В рамках 73-й годовщины депортации Крым.Реалии, совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий, публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.
Моя девичья фамилия Хапаш, а в настоящее время я, Асие Мухтаремова (1937 г.р.). У нас в семье было 5 человек: папа Амет Хапаш (1890 г.р.), мама Фатиме Хапаш (1896 г.р.), сестра Эмине (1929 г.р.), брат Мамет (1932 г.р.) и я, Асие. Мы все жили до депортации в Капсихоре, ныне – село Морское Судакского района.
Мне было во время депортации семь лет, я очень хорошо помню, как нас выставили из дома! Мы спали, еще темно было, мать нас разбудила, начала одевать и плакать. «Быстро одевайтесь, нас из дома гонят», – говорила она, одела меня и пошла, не зная за что хвататься. Дали нам 15 минут на сборы, а отца сразу выставили на улицу. А я, девочка семилетняя, начала куклу и игрушки собирать. Тут солдат подходит, вырывает игрушки из рук и грубо выгоняет меня на улицу. А мама с сестрой и братом вынесли что-то, но второй раз их не пустили зайти домой. Я не знаю, что они взяли, наверное, продукты.
Один солдат залез на крышу и начал стрелять из пулемета в людей. Люди стали плакать, они думали, что здесь всех убьют
Потом мы пешком пошли в конец села, где стоял тутун-аран (табачный сарай). Здесь всю деревню собрали на целый день. Один солдат залез на крышу и начал стрелять из пулемета в людей. Люди стали плакать, они думали, что здесь всех убьют, но другой солдат остановил стрелявшего. Никогда я не забуду эту историю, ведь солдат ранил восемь человек. Потом подъехала какая-то машина бортовая и раненых увезли куда-то, наверное, в больницу – я это не очень хорошо поняла.
Я думала, что это домики, а оказалось, что это вагоны для скота и лошадей
В общем, весь народ до вечера сидел, уже начало темнеть и в потемках приехали машины, стали нас грузить: вокруг шум, крик, кто-то детей ищет, кто-то вещи свои не находит. Наконец-то нас привезли в Кефе (Феодосию), темно, плохо видно, мне показалось, что стоит целый ряд домиков. Я думала, что это домики, а оказалось, что это вагоны для скота и лошадей. Итак, посадили всех в эти эшелоны и избавились от нас…
В нашем вагоне было очень много народу: старики, дети, женщины. Однажды я проснулась и слышу плач женщин. Думаю, чего же они плачут, спросила об этом маму. Она сказала, что умерла бабушка. Ее тело положили в стороне, а когда эшелон остановился в степи, умершую быстро вынесли солдаты, никто не узнал, куда ее дели. Никакой помощи и медикаментов не было, я не видела врачей или медсестер. Кормили всего один-два раза вонючим супом.
Мы приехали в город Беговат Ташкентской области Узбекистана. Здесь нас посадили в маленькие вагончики и привезли в совхоз Дальверзин-1, где заселили в деревянный барак, по одной комнате дали каждой семье. Комнаты были разделены между собой досками.
Никаких условий не было, пили воду из водоема большого: в одной стороне купались, с другой стороны брали червивую воду
Отец устроился на хлопкозавод. Каждая семья в этом бараке делала для себя из глины печки. Кто работал на заводе, те приносили хлопковые семечки, жарили их и грызли, а кто и жмых украдет. Умирало много людей от голода. Вот так прожили зиму, пришла весна, затем лето, у меня заболел отец дизентерией. Никаких условий не было, пили воду из водоема большого: в одной стороне купались, с другой стороны брали червивую воду. Принесут эту воду домой, через тряпочку процедят, и так ее пили, готовили на ней. А готовить было нечего, лебеду ошпаривали и ели. И вот, в 1945 году умер папа, а летом, не дожив до сорока дней со дня смерти отца, заболела тифом и умерла мама.
Итак, остались мы втроем. Сестра Эмине пошла работать на хлопкозавод посменно, но через некоторое время и она заболела. У нас была еще старшая по возрасту двоюродная сестра Заде Идрисова (1917 г.р.), наши отцы были родными братьями, жила она с сыном в совхозе Дальверзин-3. Ее муж Мустафа Идрисов был подпольщиком, помогал партизанам, он пропал без вести. Она взяла нас к себе, чтобы в детский дом не забрали.
Умерла Эмине, было очень тяжело это пережить... А потом заболела я, врачи сказали, что мне нужны витамины, и старшая сестра Заде отдала меня узбекам. Три года я жила у узбеков, потом сестра Заде забрала меня и отдала в школу. Мне было 11 лет, но я не могла учиться: не в чем было ходить в школу – ни одежды, ни обуви. В общем, я закончила два класса и бросила – очень «грамотная» стала. Мне стыдно было, ведь я самая взрослая была в классе.
В комендатуре я тоже успевала отмечаться полгода, мне в первый раз объяснили, что если убежишь, то получишь 25 лет. Я помню, мне было тогда 13 лет, сильно заболела корью, и сестра очень переживала, думала, что я тоже умру. Но, слава Аллаху, он дал мне выжить, я выздоровела, сейчас мне 72 года.
Из больницы меня выписали. Врачи сказали сестре Заде: «Давай-ка, Зина, отправим ее в пионерский лагерь, там все-таки усиленное питание». Но сестра боялась нас куда-либо отпускать. Однако врачи достали путевку в лагерь, и мы с другими детьми и вожатой поехали в Беговат. Сидим, ждем поезд, и вдруг подъезжает на мотоцикле наш комендант, подходит к нам. Он хотел меня забрать, но вожатая попросила: «Этой девочке 13 лет, куда она убежит? Оставьте ее, пожалуйста!». Она уговорила его, и он оставил меня. Тем не менее, через неделю он приехал в Ташкент проверить на месте ли я, но не забрал, увидев, что я не убежала из лагеря.
Сестра Заде работала в больнице санитаркой, поэтому врачи помогли ей отправить меня в лагерь. Но комендатура заставила сестру поплакать: ее каждый день вызывали и угрожали. Дорогие мои, я никогда не забуду фамилии комендантов НКВД, фамилия главного была Черепов, а второго – Исаев! Вот так прошло мое детство...
Сестра понесла его к врачу, сделали ему один укол, и сестра до дома мальчика не донесла, по дороге он умер
У сестры Заде Идрисовой при выселении из Крыма было двое детей: Идрису было 6 лет, а Ибраиму – 8 месяцев. И вот Ибраимчик, маленький мальчик, заболел в 1944 году. Я хорошо помню, сестра понесла его к врачу, сделали ему один укол, и сестра до дома мальчика не донесла, по дороге он умер. А старший сын Идрис вырос, учился в техникуме в Чирчике и был первый инициативник (член инициативной группы национального движения – КР) в поселке Зафар (поселок в Бекабадском районе – КР), был он в Москве (возможно, речь идет о массовых демонстрациях крымских татар в Москве летом 1987 года – КР), даже у Сахарова (советский правозащитник и диссидент Андрей Сахаров – КР). Во время ноябрьских праздников его арестовала милиция на 15 суток, и там его сильно избили, впоследствии он умер. У него осталось пятеро детей, семья его живет в Новороссийске. Сейчас в нашем селе Капсихор одну улицу назвали его именем.
Дорогие мои, я не написала, что мы оставили во время депортации. У нас был двухэтажный дом, в нем имелись большие три комнаты. В комнате, где принимали гостей, стоял черный диван, остальные были по-татарски застланы, и очень много было посуды. А на первом этаже находились хозяйственные помещения, хранились продукты. Я очень хорошо помню, что была корова, бараны, козы, но численности их не знаю.
Забыла написать, что, когда мы остались сиротами, нам никаких пайков не выдавали. Только когда мы выросли, сестра Заде нам рассказала, почему не давали. Оказывается, однажды ее вызвали в комендатуру, дали карандаш и велели написать, кто чем занимается в селе. Она отказалась, ей угрожали пистолетом, сунули тетрадь и карандаш в руки, она ушла со слезами. Через неделю ее вызывают опять, она приходит, ее спрашивают: «Ну что, написала?» Она отвечает: «Я писать не буду, не умею, я никого не знаю». И тогда они опять угрожали сестре пистолетом и нашими пайками. Сестра сказала: «Убейте меня и моих сирот. Родители умерли, сестра молодая умерла, и мы умрем!». И она ушла со слезами. Так нам и не дали никаких пайков, никакой помощи и ссуды…
Живу в селе Жемчужина Нижнегорского района.
(Воспоминание датировано 18 января 2010 года)
Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий.