В Украине 18 мая – день памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. В ходе спецоперации 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194111 человек.В ходе общенародной акции «Унутма» («Помни») в 2004-2011 годах в Крыму было собрано около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В преддверии 73-й годовщины депортации Крым.Реалии, совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий, публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.
Я, Нариман Гафаров, крымский татарин, родился 4 марта 1936 года в деревне Уркуста (сейчас село Передовое Орлиновского сельсовета Севастопольского горсовета – КР) Балаклавского района Крымской АССР. На момент депортации в состав семьи входили: мать Тифе Гафарова, 1914 г. р., сестра Адика Гафарова, 1932 г. р., младший брат Дилявер Гафаров, 1942 г. р., и бабушка Сааме, год рождения которой я не знаю. Перед депортацией мы проживали в деревне Уркуста в доме у бабушки, так как наш дом немцы взорвали в 1941 году.
До войны отец Гафар Абдураманов был председателем колхоза. В начале войны весь партактив ушел в лес, отец был парторгом у партизан. В начале 1942 года во время боя он попал в плен.
У отца был брат Эдем Абдураманов, 1920 г. р., его в 1940 году призвали в армию, и он всю войну находился на фронте. При освобождении Харькова в 1944 году он был тяжело ранен, в госпитале пролежал 2 года и женился на женщине, которая его лечила. Мы только в 1957 году узнали, что он жив.
После ареста отца мы очень боялись, к нам часто приходили немцы с переводчиком и допрашивали маму и бабушку, переводчиком был казак, одетый в казачью форму. Мы все плакали от испуга. Бабушка знала русский язык, она и отвечала. Кто-то сообщил маме, что скоро нас повезут на расстрел. Ночью мама, я и сестра ушли в деревню Коклюз (сейчас село Богатое Бахчисарайского района – КР), там жила мамина сестра.
Зимой 1942 года у мамы родился сын, назвали Дилявером. Через некоторое время нас снова начали тревожить немцы и полицаи, спрашивали кто мы и откуда. Братику было около двух месяцев, и мы – мама и трое детей – ночью вернулись в свою деревню. Мама боялась, что из-за нас пострадает семья сестры. В то время шли сильные бои за Севастополь, и немцев в деревне было мало, в основном находились румыны.
Нариман Гафаров (слева) с друзьями на привале. Марийская АССР, участок 52, 1953 год
Мы, дети, собирали колосья, а бабушка молола их на ручной мельнице. Из муки пекли ночью лепешки, по возможности передавали голодным партизанам
Жили у бабушки, мама из дому не выходила. Я с детьми ходил за дровами. Взрослых в лес не пускали, стоял казачий пост, казаки ездили верхом на лошадях. Партизаны сильно голодали, недалеко от деревни было не убранное пшеничное поле, мы, дети, ходили и собирали колосья, а бабушка молола их на ручной мельнице, крутя верхний округлый камень. Из муки пекли ночью лепешки, по возможности передавали голодным партизанам.
Отца немцы привели в нашу деревню, его руки были связаны, собрали всех деревенских. Потом завели его в контору и долго допрашивали. Сестра отца Анифе и я понесли ему суп. На улице стоял часовой, он нас пропустил. В конторе были трое: отец, немец-офицер и тот же казак-переводчик. Кушать отцу разрешили, после еды он посмотрел в мою сторону и заплакал. К вечеру отца увезли в деревню Скеле (сейчас село Родниковое Орлиновского сельсовета Севастопольского горсовета – КР), где его казнили.
18 мая 1944 года в 4 часа утра раздался сильный стук в дверь, мы очень испугались. Мать открыла дверь. Ворвались трое вооруженных солдат, начали кричать и выталкивать нас на улицу. Брать ничего не давали. Мать от испуга не могла одеть детей. Братику было около двух лет, он был без штанишек, в одной рубашке.
Всех жителей собрали на краю деревни на кладбище. Народу было очень много – в деревне насчитывалось 500 дворов. Плакали и дети, и взрослые. Кругом стояли солдаты. Утром подъехало много машин, всех погрузили на машины, никто не знает куда повезут.
Нариман Гафаров: упражнение гирей. Марийская АССР, участок 52, примерно 1954 год
Везли нас 8 дней, пищу не давали, кто, что смог взять из дому, то и кушали. Во время остановок двери открывали и спрашивали об умерших
Привезли на станцию Сюрень, где было много машин и очень много людей. Машины задом подъезжали к товарным вагонам. А солдаты с оружием в руках заталкивали людей в вагоны, как вагон наполнялся, сразу закрывали двери. Маленькие дети сильно плакали, просили пить и кушать.
Везли нас 8 дней, пищу не давали, кто, что смог взять из дому, то и кушали. Во время остановок двери открывали и спрашивали об умерших. Люди, кто мог, прыгали из вагонов и искали место по нужде, везде стояли солдаты. Старались разжечь костер, сварить что-нибудь, но не успевали, поезд давал гудок, и солдаты закрывали двери. В вагоне одна женщина сошла с ума, и одна девушка 18 лет умерла из-за того, что от стыда не могла ходить по нужде при таком скоплении людей. Умерших оставляли у железной дороги. Во время пути я ни разу не видел медиков и не заметил, чтобы кому-то оказывали помощь.
Привезли нас в город Чебоксары, Чувашия. Станция от города находилась далеко, всех выгрузили, создали колонну и повели через весь город. Шли около пяти километров под конвоем, и перед собиравшимися зеваками ругали нас. Дошли как смогли до Волги, нас погрузили на баржи, переправили на левый берег, потом мы прошли пешком еще около одного километра до леса, где стояло много машин и в которые нас погрузили. Проехали около 40 километров, и мы оказались на территории Марийской АССР. В лесу стояло много бараков. Около 15 машин людей выгрузили, остальные поехали дальше. Это был конец мая. Мне было 8 лет и три месяца.
Всех нас собрали в одно место, пришли начальник поселка и комендант. Несколько часов вели беседу. Комендант был худой, невысокого роста, около 45 лет, фамилия Петухов, очень строгий. Он нам напомнил, кто мы такие, что нас ждет: сколько лет и за какие нарушения. Потом всех переписали и повели по баракам, каждой семье дали по одной комнате площадью около 10-12 квадратных метров.
Нариман Гафаров среди двух девушек с велосипедами. Марийская АССР, участок 52, 1954 год
На нашу семью из 5 человек давали по карточкам 600 граммов хлеба, по весу это чуть больше куска хозяйственного мыла. В основном ели грибы и ягоды. Лето прошло быстро, наступила зима, начался голод
На следующий день из женщин создали бригады на лесоповал. Здесь была большая конюшня и около 50 лошадей и тележки. Женщины валили лес, рубили сучки, пилили бревна длиной 6,5 метров. Мужики возили их к узкоколейной дороге. Одна бригада грузила на вагоны. Начальником участка (поселка) был Варичкин – очень здоровый мужик, около 140 кг весом, он имел свое хозяйство: корову, свинью, кур. В первый год людей гоняли на работу с кнутом в руках.
На нашу семью из 5 человек давали по карточкам 600 граммов хлеба, по весу это чуть больше куска хозяйственного мыла. В основном ели грибы и ягоды. Лето прошло быстро, наступила зима, начался голод.
В поселке была небольшая школа, в ней стояли 4 длинных стола. За первым столом сидел первый класс, за вторым – второй, за третьим – третий, за четвертым – четвертый класс. Все классы вела одна учительница. В школу я ходил редко, тетрадей не было, писали на старых бумагах и газетах.
Одевать было нечего и ноги были босые, сильно голодали. В 12 километрах от нас был колхоз Липша, мы дети ходили в колхоз, просили картошку и старые лапти. Наматывали на ноги тряпки, обували лапти и по возможности ходили в школу. Мама рано отправлялась на работу. Зима была холодная, стояли морозы в 35-40 градусов, и я каждый день ходил в лес за дровами и топил печку, чтобы не замерзнуть. Бабушка болела, и все время просила пить, ее заедали вши и клопы.
В трех километрах от нас в лесу, на территории Чувашии, был большой лагерь заключенных и городок офицеров НКВД. Жили они с семьями в отдельных домиках. Каждое утро они выбрасывали тазики с ночными отходами, и мы дети утром рано бегали туда собирать картофельные отходы, промывали, варили и кушали.
Зимой 1945 года бабушка умерла. Маму с работы отпустили. У кого-то взяли детские санки, гроб хорошо привязали, я и мама отвезли на кладбище в 35-градусный мороз. Вернулись ночью. Мне шел десятый год
Зимой 1945 года бабушка умерла. Хоронить без гроба не разрешали. Из досок сбили длинный ящик, помогли соседи. Маму с работы отпустили. Бабушку положили в ящик и забили крышку. Хоронить было можно только на колхозном кладбище с согласия коменданта. У кого-то взяли детские санки, гроб хорошо привязали, взяли топор и лопату, я и мама отвезли на кладбище в 35-градусный мороз. Вернулись ночью. Мне шел десятый год…
Зимой снега бывало очень много, на лесоповале одна женщина лопатой делала дорожку от одной сосны к другой, а две пилили дерево. Однажды сосна стала падать назад, женщины побежали в разные стороны по снегу, а маму придавило деревом и сучками пробило голову. Ее увезли на лошади в больницу в Чебоксары. Вернулась через 35 дней, выстриженная.
Голодали сильно, я каждый день бегал в колонию за отходами. После болезни мать в лесу не могла работать, ее поставили банщиком. В общей бане стояли два больших чана, мать их заполняла водой, рубила дрова и в субботу топила печку. В выходной день до обеда купались женщины, после обеда – мужики.
Зимой я часто, почти через день-два, ходил за 12 километров в колхоз Липша и просил картошку: кто даст, а кто и нет. Обходил около 40 дворов, вечером возвращался поздно, имея 5-6 картошин. Мать помоет, пропустит через терку из консервной банки, вскипятит в воде и накормит нас. Зима 1945 года была холодная. Однажды, возвращаясь из колхоза, я отморозил ноги: лапти мои порвались, портянки были неважные. Возвращался я всегда поздно и один. Мама после работы пошла ко мне навстречу и громко кричала. Кругом лес, темно, волки издавали страшные звуки, и я, услышав ее, тоже громко кричал. При встрече она меня сильно обняла, и мы оба плакали.
Ноги после отморожения сильно болели, через некоторое время стали коричневые, потом начали заживать и образовалась корка. Я отдирал ее как кожуру спеченной на костре картошки. Ноги мои покраснели, я снова начал ходить по колхозу. Марийцы по-русски не знали, и мы просили на их языке: «Абай, рукама пу», – в переводе – «мама, картошку дай». Народу ходило много, но без картошки никто не возвращался. Так наступила весна, растаял снег. Со всех участков люди пошли с лопатами на колхозное картофельное поле искать мерзлую картошку, там же на костре пекли, кушали и домой приносили.
Нариман Гафаров (слева) с соотечественниками. Марийская АССР, участок 52, 1955 год
Летом ели грибы и ягоды. В середине лета поспевала черника. Люди начали ходить в лес собирать чернику, а у меня начали нарывать ноги под большими пальцами. Нарывы были большие и сильно болели, а идти надо было далеко в лес. Я ходил потихоньку босиком и собирал чернику, женщины носили ее в выходной день в Чебоксары, около 40 километров от нашего участка, меняли ведро черники на один килограмм муки. Из муки мать варила умач-шорба (суп, основным ингредиентом которого является мука, распространен в традиционной кухне крымских татар и многих тюркских народов – КР). За то, что я собирал чернику, мать приносила мне картофельный пирожок. Но ягоды заканчивались быстро…
Дети в школу ходили редко. Учительница вечером обходила бараки и просила, чтобы мы посещали школу. От голода у всех детей были большие животы, а по вечерам на них нападала куриная слепота
Дети в школу ходили редко. Учительница вечером обходила бараки и просила, чтобы мы посещали школу. От голода у всех детей были большие животы, а по вечерам на них нападала куриная слепота и они ничего не видели. А во время туалета выходили глисты, жесткие и длинные, по 10-12 сантиметров.
Бараки были старые и без освещения, в них кишели клопы и вши. Люди готовили смолистые щепочки и использовали их как свечу. Вечером клопы вылезали из щелей. Люди спали посредине комнаты, вокруг наливали воду, но клопы ползли на потолок и оттуда бросались на спящих. В 1946 году умер братишка, ему было 4 года. Он ходил всегда без штанов, так как нечего было одеть, из-за этого простудил мочевой пузырь и не мог мочиться.
Так жили до 1948 года. Закончив кое-как 4 класса, я в 1949 году пошел работать. Строили узкоколейную дорогу, и я таскал шпалы до 1951 года. Потом мне дали лошадь, я на ней возил лес к дороге. Открыли трудовую книжку, мне было 15 лет. В 1953 году поступил на работу помощником тракториста, а потом стал трактористом.
В 1953 году меня вызвал комендант и взял на спецучет. После этого я каждый месяц бегал к коменданту на подпись, и в этом же году открыли карточку в медицинском пункте. В 1955 году, в ноябре, меня призвали в армию. Попал служить в столицу Таджикистана Сталинабад. Служил три года в артиллерии, был сержантом.
В ноябре 1958 года вернулся из армии в Сырдарьинский район (на тот момент район входил в состав Ташкентской области, с 1963 года – Сырдарьинской области Узбекской ССР – КР), совхоз Малек. Стаж работы 40 лет, в 55 лет вышел на пенсию в связи с болезнью позвоночника, инвалид второй группы.
В Крым вернулись в 1991 году. У меня три сына и семеро внуков. В Крыму в 2001 году умерла мать, а в 2007 году умерла мать моих детей.
Адрес депортации – Марийская АССР, Звениговский район, с. Липша, участок 52. В Крыму проживаю в поселке Белоглинка Симферопольского района. Мне 74 года (на момент написания воспоминания, датированного 2009 годом – КР).
Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий