Что говорить себе, когда информация с фронта накрывает с головой, а оптимизм испаряется? Какой должна быть информационная гигиена для граждан воюющей страны? Об этом Радіо Свобода спросило украинского певца, лидера группы «Вопли Видоплясова» Олега Скрипку. За последние три года Скрипка не раз бывал на востоке, не только пел, а и помогал военным как волонтер. В интервью он поделился своим видением изменений, которые вызвал вооруженный конфликт ‒ изменений как общественных, так и своих личных. А также рассказал, что такое, с его точки зрения, закаливание и наращивание «информационных мышц».
‒ У меня с первого дня войны возникла одна навязчивая мысль о том, что надо помогать стране, помогать людям, которые воюют. Это то, что потом назвали волонтерством. Тогда мы еще не понимали, что это такое. Хотелось ехать на фронт, выступать там. И все общество отреагировало, почти все. И это движение спасло страну.
Только с началом этой войны я почувствовал себя частью народа, почувствовал, что такое единство
Мы и раньше делали благотворительные дела, но не было необходимости такого масштаба. Волонтерство было чем-то абстрактным. Это не было вопросом выживания. А сейчас, действительно, это вопрос выживания народа, нации. И, может, только с началом этой войны я почувствовал себя частью народа, почувствовал, что такое единство.
И когда приезжаешь к военным и видишь тех людей, которые воюют, волонтеров, тех местных, которые помогают, то чувствуешь с ними единство. И понимаешь, что ты ‒ в таком положительном муравейнике, который функционирует и делает свое дело.
‒ А муравейник до сих пор эффективно функционирует? Это и в дальнейшем остается вопросом выживания? Или усталость от войны истощает, и все идет на спад? Для Вас лично?
‒ Безусловно, усталость есть, спад есть. Но потом будет подъем ‒ это компенсация, супер-компенсация. Люди, которые занимаются физическими упражнениями, знают, что есть усталость мышц, после чего ‒ мышцы наращиваются. К примеру, я постоянно работаю голосовыми мышцами ‒ срываю голос, не могу разговаривать, однако на следующий день просыпаюсь ‒ и голосище еще сильнее.
Война сделала нас сильнее, эти испытания закаляют нацию
То есть после трудностей ты становишься еще сильнее. То есть война сделала нас сильнее, эти испытания закаляют нацию. Если мы выйдем с победой ‒ а мы верим в эту победу, мы ее ждем ‒ мы выйдем очень сильным народом на самом деле. Мы наконец-то сможем родить лидеров, которые нам нужны, чтобы страну повести в то желанное будущее. Каждый будет на своем месте делать свое дело, и так, наконец, начнет функционировать государство.
‒ Вы интересные параллели провели со спортом, с голосом. А вот что себе говорит Олег Скрипка в те моменты, когда не выдерживает, скажем, информационной нагрузки? Когда Вас «накрывает» пессимизм?
‒ Есть еще такая технология, как голодание, информационное голодание. Многие люди впадают в депрессию и имеют абсолютно естественный инстинкт ‒ они просто «отключаются» ‒ отписываются от «Фейсбука» и тому подобное.
Я никогда не смотрел телевизор, его просто не было дома. Сейчас имею интернет, и, безусловно, как только начался Майдан, война ‒ ты постоянно в интернете, напряжение. А для меня как интроверта это все очень трудно, и оно меня не «засасывает».
Но я еще и в информационном пространстве работаю. Я знаю, какие там действуют законы. Когда даю интервью, то потом вижу, что из этого интервью берется, и как оно подается. Я просто уже знаю эту технологию.
Едешь на фронт, разговариваешь с военными, они тебе то же самое рассказывают: у них ‒ одна картинка, в интернете ‒ другая. Часто информацию вырывают из контекста, потому что людей надо в стрессе держать, чтобы они реагировали на что-то, если не реагируют, значит, новость неинтересна. Это закон масс-медиа.
‒ То есть понимание этого Вам позволяет выключаться, так?
‒ Ты фильтруешь. На уровне артистов это всегда было. Выпустил новый альбом, новую песню, клип выпустил ‒ это никому не интересно. Пошел разбил окно ‒ класс! С кем-то подрался ‒ еще лучше! Это сразу идет в новости. И пока у нас будут такие традиции, позитива мы не будем иметь.
‒ Если ближе к культурной сфере. Культура и война, как мы увидели за эти три года, связаны очень тесно. По Вашему мнению, стал ли Донбасс, я имею в виду, на подконтрольной Украине территории, более украинским в культурном плане?
‒ Безусловно.
‒ А в этом чей вклад ‒ государства, артистов, волонтеров? Или он сам потянулся к Украине?
Мне кажется, что украинский Донбасс сейчас выглядит гораздо лучше, чем до войны
‒ Волонтеров, военных, артистов, а уже потом ‒ государства. Даже не знаю по какой причине. Может, мне так хочется видеть, но мне кажется, что украинский Донбасс сейчас выглядит гораздо лучше, чем до войны. Я вижу, что там все растет, я ездил туда, когда там еще было тепло, комбайны собирали урожай, люди пасли коров, работают магазины, базары ‒ и все это в десяти километрах от фронта.
Там «бахают», а здесь люди отдыхают: у кого-то свадьба, машины ездят, люди нормальной жизнью живут. К нам на концерты в вышиванках приходили ‒ местные патриоты.
‒ То есть, можно сказать, что вопрос: как интегрировать культурно Донбасс, если до сих пор и не решен, то технология найдена?
‒ Безусловно, когда эти территории вернутся в Украину, будет доля людей, которых мы не будем знать, как адаптировать в украинское общество. Они разочарованы, обмануты или просто «ленинцы». Как им жить в Украине со всем этим?
Украине предстоит принять очень важное решение, и если, как это у нас бывает, такого решения не найдется, то это будет гематомой, которая будет развиваться и станет большой проблемой для украинского общества.
Эти территории должны быть территориями интенсивного развития, именно туда надо искать инвестиции
То есть этим надо заниматься. И если мы это сделаем, то никаких проблем с этими территориями не будет. Думаю, единственным может быть решение ‒ эти территории должны быть территориями интенсивного развития, именно туда надо искать инвестиции.
‒ А Вы готовы туда поехать с выступлением, если Донбасс завтра освободят?
‒ Вот просто в первый день.
‒ А что бы Вы сказали, например, людям, которые живут по ту сторону линии разграничения и войну видят каждый день?
‒ Скажу только за себя. Я не буду расписываться ни за всех украинцев, ни за правительство. Я считаю, что это ‒ Украина. Люди, которые там находятся ‒ украинцы, это абсолютно нормальные люди. У каждого своя причина, почему они там остаются. Нормальные люди всегда могут найти диалог, а тем более, мое дело положительное и легкое ‒ я просто пою песни. Очень трудно найти человека, который бы сказал, что украинская песня, рок-песня ‒ это что-то вредное.
Концерт группы «Вопли Видоплясова» в Минске, февраль 2017 года
‒ Вы часто ведете политический диалог? Или политический спор?
‒ Я не говорю политическими постулатами, потому что я не политик, это не мое дело. Я говорю языком песни, я бы спел... Я бы пообщался с этими людьми. Просто. Лучше не со сцены, просто вышел бы к людям поговорить с ними. Но если речь пойдет: «вот, а как там, Порошенко», «вот, а ваши «головорезы», ваша «хунта»... Я этого не буду делать, потому что если люди так думают, то я их точно не смогу убедить за пять минут. Но ездил бы системно, чтобы больше нас людей услышало. И если люди нас там слышат, то это прекрасно.
‒ Какой Ваш главный аргумент: почему им лучше вернуться в Украину?
‒ Они должны сами решить. Но по крайней мере я для себя сделал выбор давно ‒ Украина. Я очень много ездил по миру, я имел возможность сравнить. А люди, которые беспросветно сидят в Донецке, не могут правильный выбор сделать. Такое сравнение: для того, чтобы выбрать девушку, надо быть знакомым и с другими девушками. Грубо говоря, ты покупаешь машину и тебе надо тест-драйв: поездить на разных машинах и выбрать лучшую.
Вот сидишь и тебе телевизор рассказывает: «в Голландии очень плохо, потому что там все наркоманы и геи», а ты там никогда не был... Поэтому надо, чтобы люди поездили, надо дать им такую возможность. И если наш «ждун» дождется и нам дадут «безвиз», тогда люди сделают выбор и скажут: «Ну да, я был в Европе, мне не понравилось». Что ж... тогда Ростов, что поделаешь. А кому-то понравится.
‒ Поскольку сейчас как раз годовщина оккупации Крыма, хочется спросить: какие слова Вы считаете уместными для тех, кто остался в Крыму?
‒ Опять же, говорю только от себя. Я всегда любил, обожал Крым. Объездил автостопом еще студентом. У меня осталось много друзей-крымчан. Я знаю, что они ‒ настоящие патриоты Крыма. И я тоже ‒ патриот Крыма. Я люблю эту землю.
И настоящий патриотизм ‒ это то, как я люблю украинскую землю, люди любят эти горы, это море, они любят этот лук ялтинский, эту клубнику, которая вызревает на месяц раньше, чем у нас. Это ‒ настоящий патриотизм. Затем, когда кто-то говорит: куда лучше и с кем лучше ‒ это безусловное заблуждение, и этих людей меньшинство.
Я бы очень хотел поехать в Крым отдыхать, чтобы для меня это было безопасно, чтобы я мог увидеть своих друзей, искупаться в Черном море
Крым всегда будет оставаться Крымом, какой бы политическая ситуация там не была и какие бы отношения он территориально с Украиной не имел, для меня он останется Крымом. Я бы очень хотел поехать в Крым отдыхать, чтобы для меня это было безопасно, чтобы я мог увидеть своих друзей, искупаться в Черном море. Но я не знаю, когда это произойдет. Я всем нам желаю, чтобы как можно быстрее эта проблема решилась.
Но не надо жить в заблуждении, что придут украинцы и вас всех зарежут. Это как раз та правда, которая перевернута наоборот. Когда-то тот, кто так думает, поймет, что ошибался. Всем желаю счастья, здоровья и чтобы скорее эта война закончилась.
‒ Ваша позиция с начала войны и до настоящего времени в каких-то вопросах изменилась? Например, той мысли, которую высказывали, что надо защищать с оружием Крым. Эта позиция Олега Скрипки ‒ 2017 года или она была и в начале?
‒ Это моя очень частная, интимная позиция, которую я очень долго не озвучивал. Где-то ляпнул в одном из интервью ‒ это фэнтези. Например, если бы в то время Богдан Хмельницкий руководил Украиной или Шухевич ‒ можно было бы спасти и Крым, и Донбасс, и не было бы столько умерших, и не было бы этой ситуации.
Впрочем, никакого решения по определенным неизвестным причинам вовремя не было принято. Поэтому то, что я там говорю ‒ это просто абстракция. К тому же, я это сказал, а потом это дали в шапку, что-то типа: «Скрипка оказался сумасшедшим».
Я помню, когда я учился в школе, жил в России, маленьком уголовном городке. И когда ты идешь из школы домой, а навстречу ‒ агрессивная бандитская компания, все пути отступления перекрыты, ты подходишь, выбираешь главного и бьешь первый. Так, в принципе, я спасал себе здоровье, а может, и жизнь. В детстве я просто знал, что надо так делать, тогда они убегают.
Россия ‒ это большой агрессор и «гопник», у них чисто «гопническая» идеология. Мир этого не понимает, до сих пор пытается договориться
Россия ‒ это большой агрессор и «гопник», у них чисто «гопническая» идеология. Мир этого не понимает, до сих пор пытается договориться. И Украина пыталась решить мирным путем, это все продолжалось до Минских соглашений. Я не знаю, как на самом деле все происходит, но оно для нас звучит: террористы и оккупанты могут стрелять, а мы по Минским условиям не можем. Ну что это такое? Это же слабая позиция. Поэтому у людей такое разочарование и такое недоверие к власти, потому что она пошла на такие сделки. Эти соглашения сейчас сдерживают наших воинов, а раньше такая позиция привела к оккупации.