Бывает так, что какое-нибудь слово еще не приобрело в словарях пометку "устаревшее", но уже вышло из обихода, никто его не использует, исчезли ситуации для его употребления. Часто ли мы говорим "пейджер" в повседневной жизни? Нет пейджеров – нет и слова, но вдруг или в популярной песне кто-нибудь срифмует, или в новом фильме интрига будет крутиться вокруг пейджера, и забытое слово снова на время станет актуальным.
Что-то похожее произошло в эти месяцы со словом "диссидент". В декабре травили Божену Рынску, и она называла себя диссидентом, а Сергей Пархоменко требовал, чтобы ей это немедленно запретили – кто тут прав, неважно, но слово оказалось на слуху. На днях Тема Лебедев, сделавшийся вдруг после дебатов с Навальным самым модным антиоппозиционером, закрепил свой успех в этом статусе эмоциональным текстом против диссидентов на примере Ильдара Дадина, Марка Гальперина и Владимира Ионова – "городских сумасшедших, которым сказали, что ставок больше нет, а они вываливали фишки на сукно все дальше". И так удачно сложились обстоятельства книжного рынка, что строго между Рынской и Лебедевым у Глеба Морева вышла книга "Диссиденты", в которой ветеранов советского правозащитного движения опрашивает не историк-архивист, а как раз актуальный медийщик из того же ряда, в котором стоят и другие названные выше люди от Рынской до Лебедева.
Слово из семидесятых становится словом из десятых – кажется, пора обратить на это внимание. Термин "оппозиция" и в лучшие годы выглядел несколько трухляво, поскольку после Болотной оппозицией стали называть людей, большая часть которых фактически никак не участвует в политической борьбе, а всерьез за власть не борются даже те, кто делает вид, что участвует. Диссиденство – признак зрелого авторитаризма, и когда путинская Россия достигла этой стадии своего развития, логично, что слово "диссидент" примеряют на себя (или кто-то примеряет на них) те люди, которые пять лет назад назвали бы себя оппозиционерами. Они не борются за власть, они строят свою этическую ей альтернативу, и в этом смысле живущая гламурной жизнью Рынска и сидящий в тюрьме Дадин действительно принадлежат к одному кругу. Это люди, чье несогласие с властью стало определяющим признаком, и несогласие само по себе становится поступком, заставляющим остальных сверяться с задаваемыми этим поступком рамками – сколько в человеке Ильдаров, сколько в нем Божен.
Артемий Лебедев свою позицию, пусть и нарочито хамски сформулированную (его текст до такой степени состоит из мата, что цитировать его довольно трудно), называет здравым смыслом, и он прав, это действительно здравый смысл. В конце концов, отечественная культура много потеряла бы, если бы Лебедев вместо логотипов для городов и указателей для метро делал бы плакаты для одиночных пикетов, отсиживаясь в промежутках за решеткой. Более того, если оглянуться на сорок лет назад, этот здравый смысл окажется еще более здравым – сегодня (и не только сегодня, но и десять лет назад, и двадцать) российское общество, оборачиваясь на семидесятые, вспоминает прежде всего фильмы Гайдая и Рязанова (ладно-ладно, и Тарковского), спектакли Любимова и Товстоногова, книги Шукшина и Трифонова, то есть людей вполне системных, Лебедевых своего времени, а вовсе не Петра Григоренко, Александра Есенина-Вольпина и авторов "Хроники текущих событий". Да и саму советскую систему пустил под откос бывший первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС, а вовсе не те, кто призывал его (в том числе его) "соблюдать свою Конституцию".
Без Галича не было бы Высоцкого, без Высоцкого не было бы Пугачевой, при этом Пугачева едва ли вообще что-нибудь думала о Галиче
Книга Морева, самое свежее документальное свидетельство диссидентской истории, демонстрирует не только неполитический характер их борьбы, о котором говорят почти все ее герои ("Жили как жили, а иначе не могли", – Сергей Ковалев), но и заведомую обреченность их борьбы, почти бесспорным доказательством которой служит постсоветская политическая судьба всех участников движения, которые пытались заниматься государственной деятельностью в новой, как им казалось, стране – ни Сергей Ковалев, ни Вячеслав Бахмин (возглавлял департамент в козыревском МИДе), ни Вячеслав Игрунов не стали политической элитой постсоветской России. Даже декоративные правозащитные государственные должности, поначалу зарезервированные Кремлем для ветеранов-антисоветчиков, как-то сами собой стали доставаться уже ветеранам государственной власти девяностых от Эллы Памфиловой до Михаила Федотова, а приход милиционера Татьяны Москальковой недавно поломал и эту традицию. Зачем все это было – они отвечают примерно одинаково. Не могли иначе, хотелось оставаться собой, следовали нравственному закону. Вера Лашкова даже делает удивительную оговорку: в отличие от декабристов, не видели желательного образа будущего, да и не нуждались в нем.
И здесь как не сравнить тех диссидентов с нынешними, еще не научившимися диссидентскому самоощущению и даже самоназванию, но явно движущимися по этому пути. Исчезновение даже призрачных политических возможностей, депрессивное ожидание вечного Путина и мрачные перспективы России вообще – альтернативой политической активности и даже просто мечтам как-то само собой становится тихое сопротивление, пока еще, за нечастыми исключениями, безболезненное, но чем дальше, тем будет сложнее, и, может быть, скоро даже за право "не поднимать голосующей руки" придется бороться и нести жертвы.
Вероятно, Артемий Лебедев этого не заметит, как не замечали диссидентов многие советские системные интеллигенты (знаменитая история про Георгия Жженова, ехавшего в Горький в одном купе с Еленой Боннэр), но по факту именно сидящий Дадин в своем очередном ШИЗО в реальном времени обеспечивает возможность относительно спокойной жизни и работы и для Лебедева тоже. Это такой штамп про "борьбу на дальних рубежах", но перед нами именно она, диссиденты нащупывают и обозначают границы допустимого, и уже в этих границах существуют те граждане, которые руководствуются "здравым смыслом". Без Галича не было бы Высоцкого, без Высоцкого не было бы Пугачевой, при этом Пугачева едва ли вообще что-нибудь думала о Галиче. Нынешнее диссидентство, пусть и кажущееся многим совсем не героическим в сравнении с семидесятническим оригиналом, обеспечивает безбедную жизнь по понятным правилам даже тем, кто не думает о Дадине, Стомахине или "приморских партизанах".
Олег Кашин, журналист
Взгляды, высказанные в рубрике «Мнение», передают точку зрения самих авторов и не всегда отражают позицию редакции
Оригинал публикации – на сайте Радио Свобода