Специально для Крым.Реалии
В 19 веке Крым стал местом настоящего паломничества вояжеров, путешественников и туристов самых разных национальностей. Жаждавшие увидеть античные руины и некогда грозных крымских татар, они исходили полуостров вдоль и поперек, тщательно описывая увиденное. «Востоком в миниатюре» назвал Крым Адам Мицкевич. Мы продолжаем цикл материалов о польских путешественниках по Крыму и приглашаем взглянуть на полуостров их глазами. В этот раз мы вместе с нашими героями посетим Гурзуф и поднимемся на Аю-Даг и Чатыр-Даг.
Когда в Крым прибыл Густав Олизар, Южный берег был настоящей пустыней, и именно в Гурзуфе находился единственный подходящий для жизни дом – имение графа Михаила Воронцова. Карл Качковский вспоминает, что «Гурзуф – селение графа Воронцова. Здание губернатора превосходное, селение прелестное». Проезжал через Гурзуф и Эдмунд Хоецкий:
«Видим над самым берегом моря деревню Юрзуф. При въезде в село налево видны большие обломки скал, до половины входящие в море, на которых высятся остатки древней крепости».
Видел поселение и Антоний Марчинковский:
«Проехали древний Юрсуф, издалека бросив взгляд на фортификации Юстиниана; здесь бывший дом кн. Ришелье (сегодня – собственность полковника Фундуклея)».
В 1834 году Воронцов продал имение в Гурзуфе сенатору Ивану Фундуклею. А в 1881 году имение купил Петр Губонин.
Анна Воланьская-Дзедушицкая писала:
«Гурзуф, живописное поселение татарское, обращенное к морю, содержит ценные дары Востока: табак, вино вместе с заведением купально-климатическим с прекрасным садом и гостиницами. Последний, заложенный миллионером, фабрикантом Губониным, сегодня собственность акционерного общества, соперничает с Ялтой, поскольку климат для больных здесь значительно лучше».
Гурзуф произвел впечатление и на Адама Сераковского:
«В Гурзуфе, известнейшем после Ялты курорте в Крыму, посетил расположенный в прекрасном парке дом генерала Раевского, у которого находившийся в 1820 году Пушкин посадил кипарис собственноручно, а сегодня это уже вполне почтенное дерево».
К началу ХХ века Гурзуф был наиболее благоустроенным курортом на Южном берегу Крыма. Кроме населенных пунктов и памятников старины, у польских вояжеров большой популярностью пользовались крымские природные достопримечательности, прежде всего – горы Чатыр-Даг и Аю-Даг. Впрочем, это неудивительно, если вспомнить, что еще Павел Сумароков безапелляционно заявил: «быть в Крыму и не сделать посещения Чатырдагу есть дело предосудительного равнодушия!».
Карл Качковский об Аю-Даге говорит лишь, что «Гора Аюдах (Аю-медведь) поднимается высоко», зато подробно описывает свое восхождение на Чатыр-Даг.
«Едва ли день забрезжил рассветом, как мы уже были в пути. Четырдах – так называется самая высокая гора в Крыму – по форме напоминает палатку («Четыр» по-русски – Палат-гора) и состоит из осадочных пород. Поэтому в некоторых местах езда на лошадях очень неприятна из-за шероховатых и голых известняковых скал. Мы должны подняться на 4 000 футов над уровнем моря. Восемь часов взбирались мы на вершину Четырдаха. Оттуда виден весь Крым».
Не обошел своим вниманием Крымские горы и Адам Мицкевич. Вот как он описывал Чатыр-Даг:
Склоняюсь с трепетом к стопам твоей твердыни,
Великий Чатырдаг, могучий хан Яйлы.
О мачта крымских гор! О минарет аллы!
До туч вознесся ты в лазурные пустыни
И там стоишь один, у врат надзвездных стран,
Как грозный Гавриил у врат святого рая.
Зеленый лес – твой плащ, а тучи — твой тюрбан,
И молнии на нем узоры ткут, блистая.
Печет ли солнце нас, плывет ли мгла, как дым,
Летит ли саранча, иль жжет гяур селенья, –
Ты, Чатырдаг, всегда и нем и недвижим.
Бесстрастный драгоман всемирного творенья,
Поправ весь дольный мир подножием своим,
Ты внемлешь лишь творца предвечные веленья!
В письме к Иоахиму Лелевелю, написанном в 1827 году, Мицкевич вспоминал, как «попирал облака на Чатыр-Даге», ошибочно считая его высочайшей вершиной Крыма. Позднейшие вояжеры будут подниматься в горы по следам поэта. А вот каким запомнился Мицкевичу вид с Аю-Дага:
Мне любо, Аюдаг, следить с твоих камней,
Как черный вал идет, клубясь и нарастая,
Обрушится, вскипит и, серебром блистая,
Рассыплет крупный дождь из радужных огней.
Как набежит второй, хлестнет еще сильней,
И волны от него, как рыб огромных стая,
Захватят мель и вновь откатятся до края,
Оставив гальку, перл или коралл на ней.
Не так ли, юный бард, любовь грозой летучей
Ворвется в грудь твою, закроет небо тучей,
Но лиру ты берешь – и вновь лазурь светла.
Не омрачив твой мир, гроза отбушевала,
И только песни нам останутся от шквала —
Венец бессмертия для твоего чела.
Кстати, юный бард или же молодой поэт в другом переводе, о котором говорит Мицкевич, – это не кто иной, как наш герой Густав Олизар, живший в своем имении в урочище Артек у самого подножия Аю-Дага.
Гора Аю-Даг, Гурзуф
Немало страниц посвящено Чатыр-Дагу в воспоминаниях Эдмунда Хоецкого. Описаны в книге и геологическое строение, и математическая форма горы, растительность на пути к вершине, погодные условия, а также легенды, связанные с Чатыр-Дагом:
«Оттуда раз взглянем на Чатыр-Даг, развалившийся в молчании, с головой, перевязанной тюрбаном из облаков, с нарядным ковром из буковых и дубовых деревьев».
Упоминает Хоецкий и Аю-Даг:
«Из-за резкого наклона подъем на гору чрезвычайно сложен. Забравшимся на верхушку, окутанную облаками, с одной стороны открывается вид на весь Южный берег Крыма, одетый в скалы, горы, леса, руины древних крепостей и современные летние дворцы».
Антоний Марчинковский видел Аю-Даг на пути в Ялту, однако на вершину не поднимался.
«Это Аю-Даг, или Медведь-гора! Ага, над зеленью лесов спустилась полоса снежных туч, а над ней торчит седой гранит, в его расщелинах тоже белое облако ли? Нет, это снег, это белый тюрбан Аю-Дага».
А вот Чатыр-Дагу путешественник отвел восемь страниц – описал планирование подъема, трудности на пути и, наконец, вид с вершины:
С верхушки этой горы увидел целую долину крымскую, хребет яйлы, тянувшийся по берегу моря, наконец, и само мореАнтоний Марчинковский
«С верхушки этой горы увидел целую долину крымскую, хребет яйлы, тянувшийся по берегу моря, наконец, и само море».
Так же, как и Карл Качковский, Антоний Марчинковский преодолевал трудности на собственном коне.
Анна Воланьская-Дзедушицкая Чатыр-Даг не упоминала, а про Аю-Даг писала так:
«Гигантская скала, до половины выдвинутая в море, кажется, подавляет нас своей величиной – это известный Аю-Даг, которого вершина озарена еще лучами исчезающего солнца, когда уже подножие вместе с морем начинают тонуть в серости сумерек».
И, наконец, Адам Сераковский:
«Не смог удержаться, чтобы не поехать верхом на вершину прекрасного Аю-Дага, на «которого скалу опиравшийся» Мицкевич написал свой лучший крымский сонет. Чудная это была поездка. С вершины Аю-Дага видел длинную полосу Южного берега Крыма до мыса Чабан-Башты за Судаком».
Подобно другим польским путешественникам, Сераковский акцентировал также внимание на особенностях верховой езды по горам и прекрасных горных лесах полуострова.
Взгляды, высказанные в рубрике «Мнение», передают точку зрения самих авторов и не всегда отражают позицию редакции