Минувший год в политике стал триумфом обещаний, которые придется выполнять ‒ это касается и победы Дональда Трампа на президентских выборах в США, и Франции с ее реальными шансами на победу республиканских сил в лице лидера Национального фронта Марин Ле Пен, и Великобритании с ее предполагаемым выходом из Евросоюза. Каким будет мир в наступившем году? Чего ждать от 2017-го? Об этом говорим с журналистом-международником Иваном Яковиной.
‒ Иван, можно ли выполнить все эти громкие политические обещания, чтобы изменить мир, поменять политические расклады?
‒ Возможно все ‒ мы видим это на примере Трампа, взломавшего такую политическую махину, как Хиллари Клинтон и весь американский истеблишмент. Мир встал с ног на голову и движется в непонятном нам направлению. Обещают много чего, популизма с националистическим уклоном хватает. Однако выполнить все, думаю, не удастся. Допустим, Марин Ле Пен обещает в случае победы начать выход Франции из шенгенского соглашения и зоны евро. Мы уже много раз видели, как во время миграционного кризиса 2015 многие страны на время выходили из шенгенского соглашения, ставили заборы. Это возможно: временно выйти из шенгенского соглашения, а потом так и не вернуться к нему.
Иван Яковина
‒ Я бы возразил ‒ тут речь идет о возобновлении пограничного контроля, который есть и в Шенгенской зоне. Денег на экономических специалистов, которые занимались бы режимом свободной торговли, в бюджете нет. И когда был Брекзит, правительство Великобритании обратилось к частным корпорациям, чтобы те предоставили Лондону специалистов, способных грамотно провести переговоры с ЕС. Частные корпорации ответили, что у них нет такой возможности. У Франции тоже нет денег на расширение консульской службы, которая бы обеспечила всех желающих въехать в страну, национальными визами.
‒ Деньги найдутся ‒ возьмутся с потолка, если Ле Пен сумеет выйти из зоны евро и напечатать нужное количество французских франков. И вот это уже серьезная история, потому что она может привести к гибели проекта Еврозоны. Ведь Франция ‒ вторая страна Еврозоны, и без нее все это будет смотреться странновато.
‒ Греция тоже хотела выйти из зоны евро, даже был согласованный план. Но ждали ведь не запуска печатного станка, а соответствующей помощи от России, и не в рублях и не драхмах, а твердой валюте. Когда оказалось, что помощи не будет, премьер-министр далеко послал министра финансов и всех обещавших поддержку Москвы ‒ и стал послушно выполнять требования ЕС.
‒ Только Греции это не помогло – экономика Греции с момента кризиса 2008 года сократилась на 27%, а соотношение долга и ВВП страны возросло. Хоть и был включен режим жесткой экономики.
‒ Да, но я бы сравнивал это не с последними годами, а с периодом, когда буржуазное правительство Греции стабилизировало экономику, и в этот момент греческий избиратель проголосовал за Алексиса Ципраса. Это можно сравнить с украинским голосованием за Януковича, когда проголосовали за популистский проект. А потом пришла расплата. Ципрас ‒ это самое отвратительное проявление европейского популизма, только в левом спектре. Просто самый отталкивающий популизм сейчас правый, а не левый.
‒ Да, левые популисты мне нравятся больше. Просто потому, что у них довольно интересные идеи в области изменения системы управления ‒ они хотят в значительной степени перейти к интернет-управлению.
‒ Мне просто кажется, что левые популисты ‒ в гораздо большей степени заинтересованные во власти коллаборационисты, чем правые. Те ведь очень идеологичны. И это вопрос для Европы, где сегодня лидируют правые популисты?
‒ Почему же правые? В Греции, Италии, Испании как раз торжество левых популистов. В общем, думаю, 2017 станет годом перелома. Забавно, конечно, что сто лет назад 1917 тоже был годом торжества популизма. Думаю, Россию перелом тоже не обойдет, а там популистская ниша, кстати, не занята. Хотя Путин поддерживает популистские силы на Западе и считает их своими дорогими друзьями, но он и его люди ‒ как раз истеблишмент, которые легко могут сбросить популисты левого или правого толка. И процессы в этом направлении как раз могут начаться в 2017-м. Спрос на популизм растет во всем мире, не вижу причин, почему бы этому не произойти в России.
‒ История с аннексией Крыма показала, что можно опираться на популизм как политическое явление. Так называемый глава Крыма Сергей Аксенов ‒ типичный пример политика-популиста, готового отказываться от собственных взглядов? Однако Путин опирается на него.?
История с Крымом ‒ ненужное популистское действие
‒ А других ведь нет. Поле зачищено. Можно опираться на убежденные идеологические силы, но они там проукраинские. Есть какие-то единицы, но они, скажем, поистрепались. Да вся история с Крымом ‒ ненужное популистское действие, после которого выросли рейтинги Путина. Но, если брать экономику, политическую жизнь ‒ там болото. Такое же болото, которое Трамп обещал осушить. Главный его лозунг в отношении Вашингтона был ‒ «Мы осушим это болото». Уверен, найдется политик или группа, которые выйдут с трамповским лозунгом и пообещают осушить болото в Москве.
‒ Навальный?
‒ Навальный, конечно, обещает, но он примелькался, за ним уже слишком большая история. Он более не воспринимается как свежий, новый политик. Думаю, возникнут люди, которых мы еще не знаем.
‒ Но ведь они возникнут только в случае реального экономического кризиса, который почувствуют. Когда жить становится не хуже, а попросту невозможно.
У россиян одни и те же жалобы: безнадега, серость, беспросветность
‒ Не думаю. Дело будет не в ухудшении жизни, а в отсутствии перспектив. Когда люди живут плохо, но видят, что может быть лучше ‒ это одно. Они готовы мириться. Люди вообще склонны надеяться на что-то хорошее. А, теряя надежду, они теряют и терпимость к существующим порядкам. Это и произошло в США. Люди увидели, что избирают демократов, республиканцев, а получается одно и то же. Они сказали «хватит» и выбрали Трампа. Если в России безнадега будет продолжаться еще какое-то небольшое время ‒ ситуация может сильно измениться. Я общаюсь с людьми и слышу одни и те же жалобы: безнадега, серость, беспросветность.
‒ А сколько лет прожили в серости и беспросветности при СССР? И радовались стабильности.
‒ На протяжении истории СССР было много разных периодов, кардинально разных. Взять 1937-й и 1977-й ‒ это же две абсолютно разные страны. Думаю, нарастание чувства безнадеги пошло именно с началом «гонки на катафалках», когда один за одним поумирали Брежнев, Суслов, Андропов, и все эти генсеки становились все старее. И ‒ бум! ‒ появился Горбачев. Это был эмоциональный подъем, все надеялись на лучшее, на изменения. Я помню, какое это было счастье, когда Горбачев и Рейган подписывали соглашение о запрете использования ракет средней дальности в Европе. Я помню это ощущение, что вот-вот начнется ядерная война, с которым люди жили.
‒ Так, может, теперь Трамп будет играть роль эдакого благожелательного Рейгана?
‒ Боюсь, Трамп на Рейгана не тянет. Думаю, у него методы ведения внешней политики будут попроще, более дворовые. Что, кстати, будет большой опасностью для Путина: тот ведь привык, что главный хулиган во дворе он, а тут появился кто-то, у кого мускулы и дубинка побольше, да еще и непредсказуемый. Думаю, у Путина появился серьезный конкурент, и ему будет непросто с этим ужиться.
‒ Может, дело не в том, что Трамп непредсказуем, а в том, что мир вообще стал менее предсказуем?
У Путина появился серьезный конкурент, и ему будет непросто с этим ужиться
‒ Мир, по-моему, никогда не был особо прогнозируемым. Что касается Трампа ‒ тут правда не знаешь, чего ожидать. Я смотрю, какую команду он собирает вокруг себя ‒ это же компот, сборная солянка, не просматривается никакого общего направления. Ведь вектор развития страны, по идее, должен быть понятен политику до того, как он идет во власть. Должна быть стратегия. Возможно, хаотичные времена требуют хаотических лидеров.
‒ Есть лидеры с неосуществимыми программами. Франсуа Олланд мог бы отказаться от предвыборных обещаний и переизбраться на второй срок. Он оказался порядочным человеком и стал выполнять обещания. В результате рейтинг ‒ хуже некуда.
‒ Трамп, наверное, соответствует нынешним временам и сможет понимать ситуацию. Китай, Филиппины ‒ в Юго-Восточной Азии сейчас происходят более чем серьезные процессы, о которых у нас почти не говорят. Я боюсь, там будет главная точка напряжения в 21 веке, во второй половине ‒ так точно.