Из Крыма – в Воркутлаг. История репрессий в личной судьбе

Погибшие в феврале в воркутинской шахте «Северная» 36 человек – не первые жертвы Заполярья. Город буквально построен на костях – правда, не столько шахтеров, сколько заключенных. Первые зэки Воркутлага появились на берегах реки Воркуты в 1932 году: из полутора тысяч осужденных зиму 1932–33 годов пережили лишь 54 человека. Корреспондент Радио Свобода встретился с одной из самых старых каторжанок воркутинского ГУЛАГа: 1 марта исполнилось ровно 70 лет, как Анну Васильевну Крикун этапировали в Воркуту.

Анна Васильевна живет в поселке Воргашор, что в 14 километрах от Воркуты. Мы долго кружим между затерянных в сугробах девятиэтажек на сваях, что смотрят на нас пустыми глазницами окон: многие шахты позакрывались, и большинство жителей разъехались, пустуют целые подъезды. На улице пугающая тишина, над головой – холодное звездное небо, подъезд Анны Васильевны завален снегом: дворники здесь не в чести. Однокомнатная стариковская квартирка с советским сервантом, полутораспальной кроватью и большим рыжим котом, который смотрит зелеными глазами, но в руки не дается – не любит гостей.

Воргашор

Анна Васильевна, наоборот, гостям рада, ставит чай, рассаживает всех вокруг покрытого клеенкой стола, садится на ободранное Рыжиком кресло. Ей 93 года, но она сохранила светлый ум и феноменальную память. Она – ровесница СССР, родилась 29 июля 1922 года, но кажется, что она прошла сквозь несколько эпох, настолько богатой оказалась ее эпическая жизнь.

Крымское детство

Родилась Анна Васильевна в Севастополе. «Я севастопольчанка в пятом поколении, – гордо говорит она. – Мой отец имел коммерческое образование и работал в торговом флоте. А фамилия Крикун – это мой дед, донской казак. После того как они с братом освобождали Болгарию от турок, Шипку взяли (в 1877 году. – РС), казачки домой не поехали, кое-чего в сумках прихватили и остановились на Полтавщине. Приросли там, поженились, так что у меня частично и украинская кровь есть, и русская, и казачья. А мама с Севастополя».

В 1924 году арестовали отца, о его судьбе ничего не известно. Через четыре года мать повторно вышла замуж за инженера-механика, что «25 лет ходил по океанам и морям. Участник японской войны, служил на броненосце «Орел» вместе с будущим писателем Новиковым-Прибоем. Человек очень хороший, – вспоминает Анна Васильевна. – Дай бог всем отцов таких, как у меня был отчим». После армии он работал начальником механического цеха в мастерских Черноморского флота, но... «Погубила его дача Сталина. Как? Там на Холодной речке около Гагр дача Сталина. Станцию автономную там делали, он там и был два раза. Завидовали: ведь он же и в Белой армии служил, и советской власти». 25 октября 1937 года отчима забрали и посадили, свидетельство о смерти удалось получить лишь в 1973 году. В нем значится «сердечная недостаточность» – расстрел в переводе с советского на русский. В заключении он провел лишь месяц и два дня.

В школе №1 Севастополя, что рядом с кафедральным собором, Аня Крикун училась хорошо, учительница математики говорила, что у девочки особенные способности, но в их городе нет школы ее уровня. Правда, читать не любила: «С ремнем заставляли. А в третьем классе мама купила на рыке Робинзона Крузо – в дореволюционном издании. Я как села… И тогда уже с ремнем спать укладывали, лампочки выкручивали, скандалы закатывали. И пошло: и Майн Рид, и Фенимор Купер», – Купера Анна Васильевна произносит по-старинке, через «э» оборотное – Купэр. Как, впрочем, и кофэ, бэрэт. «В 5-м классе наткнулась у матери на тумбочке на книжку: «250 дней в царской ставке, времена Елизаветы Петровны». Тут уже путешествия побоку, исторические давай. Мать как-то достала мне Ключевского. В библиотеках тома не выдавали, а мать очень большую дружбу имела с евреями. И вот сказали, что есть дама, муж которой преподавал историю, он умер, а у ней прекрасная библиотека, она дает под залог и за 50 копеек в день. Мама мне Ключевского брала, платила». Сегодня Анна Васильевна не просто помнит историю с мельчайшими датами, фамилиями и полузабытыми фактами – может потягаться в знаниях со многими преподавателями.

В августе 1939 года «коренные севастопольчане» получили повестку: в 10-дневный срок покинуть город, выехав куда угодно, минуя 100-километровую зону вокруг столиц. «И тут чистая случайность: к моей крестной приехал знакомый из Курской области, там такой старинный городок есть – Обоянь. Через него Екатерина ехала в Крым. Он говорит: «У нас внизу квартирка свободная, а в городе две [школы] 10-летки и два техникума. А я 9 классов в Севастополе кончила, и мне еще 10-й кончать». Переехали: Анна Васильевна, ее мама и престарелая бабушка.

Дом Анны Васильевны Крикун в Воргашоре

Лагерь вместо вуза

Школу Анна Васильевна закончила в 1940 году, но поступать было некуда. Готовилась девушка в Московский институт философии, литературы и истории – МИФЛИ, учила для этого немецкий. Но принимали туда только комсомольцев, а тут отчим – враг народа. Из больших городов рядом были Курск и Воронеж, но для вуза требовалась прописка. В Обояни же было только два техникума: библиотечный и педагогов начальной школы. «Мама у меня работала секретарем в суде, и судья решил помочь, – вспоминает Анна Васильевна. – У него фронтовой товарищ с гражданской войны был начальником паспортного отдела в Воронеже. Он прямо сказал: «Прописку сделают, но в институт не примут. Пусть идет в технологический, там у меня тоже знакомства есть». И вот я пошла на отдел «Технология сахароварения». Год проучилась – и война».

Войну Анна Васильевна встретила в Обояни, куда вернулась на летние каникулы. Сначала работала санитаркой в госпитале, что расположился в Обоянском Богородицком Знаменском монастыре. «Фронт подходил, там до Белгорода 75 километров. У меня была возможность уехать: предлагали, чтобы в штат санитаркой. Но маму забрали в трибунал секретарем – у них там одного секретаря убило, а другого ранило. А бабушку старую, как ее оставить? Могла в другое место еще уехать. Наверху у хозяйки командир дивизии жил. Говорит: «Я тебя в штаб заберу, ты немецкий неплохо знаешь, будешь там при штабе. Но я прекрасно понимала: ему 32 года, а мне 19. Что из этого получится? Говорить не надо!»

Впрочем, мама никуда не уехала: в ночь отъезда немецкие войска перерезали дорогу, и вся семья осталась в Обояни. В начале октября город был взят, мама пошла работать в паспортный стол, а Аня долго скрывалась от трудовой повинности – благо старостой квартала был друг семьи адвокат. Впрочем, в августе 1942 года 20-летнюю Аню все же ставят на учет, было очевидно, что вскоре она пополнит ряды остарбайтеров. «Стали на работы меня гонять – воронки засыпать, потому что бомбежки сильные были. И вот дочка директора школы, я с ней 10-й класс кончала, ехала мимо на велосипеде, увидела меня, отозвала и говорит: «Ты же угодишь в Германию». А я говорю: «А что, куда я денусь?» – «Давай, приходи к нам переводчицей. Она была переводчицей у военного советника, майора Германа Кауне».

«Я вечером пришла туда. Его не было. Я села на диване, собачка у него была пекинес. Рате. Она ни к кому не подходила, а ко мне прыгнула, легла и голову мне на колено. Я ее глажу сижу. Он зашел, встал: Was ist das? – кричит. Что случилось, что Рате пошла к чужому человеку? Он даже не стал проверять знания: «Завтра в 10 часов приходите на работу». Так я стала там работать».

Проработала у немцев Анна всего полгода, в феврале 1943 года советская армия заняла Обоянь, 22 февраля органы НКВД арестовали Анну, чуть позже – ее маму. Через несколько дней арестованных отправили пешком в Курск, где поместили в старинную Льговскую тюрьму. «Тюрьма забита была – даже в коридорах сидели люди. Кормить – считайте не кормили. Дадут две булки хлеба и сырой воды, а нас человек 40–50. Но много сидело курских девчат, им передачи приносили, они к этому хлебу не прикасались. Потом из деревни привезли нам передачки. По булке хлеба… А хлеб-то тогда пекли – вареной картошки добавляли много», – морщится Анна Васильевна. А бабушка? «Бабушка одна осталась… Умерла она в 1948-м. Человек ей там один помогал продавать вещи: обстановку мы ведь взяли у отчима из красного дерева. Ну и там какое золотишко… Этот человек ее и хоронил».

Рядом с городом шли бои, и заключенных начали этапировать на восток. На Пасху Анну Васильевну отправили в Вятлаг, в Кировскую область, а ее маму в Мордовию. Перед отъездом «приезжали с передачами, им говорят: «Идите на товарный вокзал, там вагоны, там будут принимать передачи». Люди посдавали, но никто этих передачек не получил. Они все, что хорошее там было, променяли на самогон. А из остального варили похлебку, кашу запеченную, картошку. Хлеба не давали, только сухари, хлеб тоже променяли на самогонку. В товарняках началась эпидемия тифа. Женщин-то было хоть немного, мы могли ложиться на железный пол, а мужики ехали все на корточках. Много поумирало».

В 13-м лагпункте Анна Васильевна работала на лесоповале, грузила 15-метровый корабельный лес. В конце 1943 года было проведено короткое следствие и суд, Крикун признали социально опасным элементом, присудив 5 лет вольной ссылки. Впрочем, ссылка в поселке Пезмог, что в 50 километрах от Сыктывкара, оказалась хуже лагеря: «Я там на лесозаводе работала. Там от лесной промышленности карточки давали – 600 грамм хлеба был потолок. А детям 200 грамм. Магазинов не было. Какая-то крупа – в столовой. В поселок выходили, там почта была, у кого деньги были, можно было у вольнонаемных продуктов купить. Я копейки получала. Одежды там не давали никакой, у меня что с собой было, все пообносилось: юбка эта – латка на латке. Комендантша говорит: «Пойдем на склад». Был же тиф, сколько похоронили, о-о-ой, – тянет Анна Васильевна. – Умирали, а вещи оставались, вот мне две юбки подобрали, кофточку и платок».

Карта лагерей Воркуты в мастерской архитектора Виталия Трошина

Анна Васильевна принялась зарабатывать на пропитание рукоделием: «Я вязала вольнонаемным, а они продуктами отдавали. Я имела возможность себе кашки сварить, пару картошек… Я вот к одной женщине ходила, у ней муж на фронте, она в лагере работала, у ней ребенок был. Она говорит: «Я дожилась, что у меня в сорочке одни латки, а нам идти в пищеблоке на санкнижку (на медосмотр. –​ РС), раздеться стыдно». Я говорю: «А у тебя какой, может, материал есть?» Она говорит: «Отрез ткани синей». Я посмотрела – мягкая ткань. Я говорю: «Знаешь что, Сима, тут я тебе две сорочки сделаю». А мне бабушка прислала валенки, а в них напхала ниток мулине, я и вышила их желтыми нитками, мережкой рубцы заделала, как принесла, она заплакала: «Я теперь счастливый человек, у меня такие сорочки!» Что там говорить: даже у начальника лагеря жена говорит: «Вот у меня нитки белые и немного зеленых, Новый год на носу, у дочки одеть ничего нет. Связала ей. Так такая была радая. Она мне ведро картошки дала, круп понасыпала, хлеба, рыбину мороженую дала – треску, бутылочку масла растительного. Вот так я ссылку пережила благодаря своим рукам».

Из коллаборационисток в шпионки

Вязание к добру не привело. 4 ноября 1945 года Анну Васильевну снова арестовали, отвезли в тюрьму НКВД в Сыктывкаре и устроили очную ставку с одним из прошлых клиентов – ссыльным русским немцем, который на допросе показал, что он был английским шпионом, а Анна Васильевна – немецкой. «А следователь попал мне – Гущин Николай Николаевич. Старший следователь важняк. Он меня пальцем не тронул, не крикнул, но он меня 17 суток держал без сна. Только ночные допросы. В 10 вечера отбой, только ляжешь – открывают окошко и повезли на допрос. Утром привозят – подъем, а днем не приляжешь – режим. Он меня до того довел, у меня головные боли начались. У меня волосы вот такие были, – показывает Анна Васильевна на талию. – И вот – банный день, я солдату говорю: «Срежь мне волосы», он: «Я только могу под машинку», я говорю: «Снимай» – а потому что голова болела, тяжело было с волосами. Что он плел, то я подписывала, лишь бы скорее осудили и в лагерь отправили: там я хоть отработаю и буду спокойно спать». 6 февраля 1946 года трибунал Печорской железной дороги дал Анне Васильевне 15 лет. 1 марта она оказалась в Воркуте.

Три с половиной года я работала на шахте №2, она закрыта давно. И на навалке, и скрепильщиком (скрепляла сваи в тоннеле, которые защищают шахтеров от проседания породы. – РС), работала, на лебедках (вывозила добытый уголь, завозила материалы в шахту. – РС)... Условия были очень плохие… Лагерь был смешанный – с мужиками. Бараки разные, но туалетом пользовались одним. Кормили так: суп – вода с мороженым турнепсом, ржавая хамса, с нее форшмак. В бараке тепло – две печки топились круглые сутки. В бараке человек 80. Гигиена? Ну, кто в шахте работал, там была душевая. Из одного барака мужиков убрали и нас туда – а там клопов было… Да-а-а… Травили – и избавились. Потом чисто было. Смертность, конечно, высокая. И так умирали, и в шахте обвалы были. Вывозили без гробов тогда – общую могилу копали. Контингент был в основном по 58-й. Считаные были за убийство, грабеж, разбой. На второй шахте у нас было ¾ людей с Донбасса – они же знали это дело».

С 1949 года Анну Васильевну отправляют «по командировкам»: строить дороги, рыть карьеры. Большая часть объектов, на которых она работала, давно закрыта, да и названия мало кто помнит. Анна Васильевна удивительно немногословна, когда речь заходит о Сталине. Не помнит, что делала 6 марта 1953 года, когда о его смерти объявили по радио, вспоминает только послабление режима: с заключенных сняли номера и разрешили переписку между лагерями, до этого она переписывалась с матерью через знакомую в Смоленске. В том же 1953 году мать Анны Васильевны освобождается по амнистии и приезжает к ней в Воркуту, где живет аж до 1981 года и умирает на 89-м году жизни. 18 февраля 1956 года освобождается сама Крикун, но решает остаться в Воркуте: ехать ей некуда и не к кому. Дома бабушки и мамы в Севастополе разрушены, да и документов на них не сохранилось, а на вопрос, почему не вернулась в Обоянь, эмоционально всплескивает тонкими морщинистыми руками: «А чего я поеду в такую провинцию, когда Воркута наша гораздо культурней? Тут у нас хороший театр был!»

Любовь и политика

Не обошлось и без романтики: в Воркуте Анна Васильевна вышла замуж. «Муж был выпускник Ленинградского военного училища имени Жданова. Воевал как сапер, старший лейтенант. 1921 года рождения, сидел здесь тоже, но у него не политическая... Они когда уже отвоевалися, гуляли, по пьяни завелися, и он бабахнул наповал с пистолета старшего лейтенанта. Поженились в 1955-м или раньше… Не помню. Я в общежитии жила, и он в общежитии жил, он на 17-й шахте работал горным мастером. А разошлись в 1958-м. У него брат, капитан-артиллерист, погиб, второй в Панфиловской дивизии – тоже погиб, он – третий, сестра не в счет. Он казах был. У них фамилия может переходить только старшему в роду, мне врачи сказали, что у меня детей не будет, а там наследника нужно. Аксакалы собрались, решили что я остаюсь старшей женой, а он берет вторую жену – для наследника. Но я не чокнулась, чтобы в Ашхабад ехать. Он меня предупредил: «Ты не вздумай за один стол с мужиками сесть». Я говорю: «Растудыть твою мать, я приеду и мне первую рюмку не поднесут?» А он: «Ты что, с ума сошла? Женщины на той половине». Ну я говорю: «Мне ваши порядки не нужны», и мы разошлись тихо-мирно».

Справка об освобождении

После освобождения Анна Васильевна проработала 15 лет на шахте, в 1971 году вышла на пенсию, с 1990-го по 2001-й годы работала в Воркутинском «Мемориале». Современных политиков оценивает через их отношение к пенсионерам:

«Сколько было наших правителей, одному только я желаю вечного покоя и царствия небесного – это пьянице Ельцину. Он нам дал такие льготы! И мое удостоверение о реабилитации подписано им. Работа во время войны на территории России засчитывалась нам день за три, как фронтовые. Бесплатное погребение; каждый год мы могли ездить куда-то: билеты оплачивались; бесплатное протезирование… И это все от нас Владимир Владимирович как языком слизал».

Анна Васильевна получает пенсию в 25 тысяч рублей, но вот с 1 января урезали очередные льготы – по коммунальным услугам. Больше всего, впрочем, она не привечает Михаила Горбачева: «Чтоб его, как помрет, в смоле черти кипятили. Он все дело развалил!» Зато к Сталину относится на удивление толерантно: «Когда 90 лет мне было, приезжал Пуро (Анатолий Пуро – мэр Воркуты в 2011–2012 годах. – РС). Он мне говорит: «Вы, мол, наверное, на Сталина имеете злость?» А я говорю: «Чем Сталин больше царей? И повела его: а что Грозный с опричниной? А Годунов? И Николая II я ненавижу: и за расстрел Ленских приисков (1912 года. – РС), и за 9 января (1905 года. – РС), и за то, что он бросил во время войны на распутье государство!»

На свою жизнь Анна Васильевна смотрит с… благодарностью: «Я столько всего повидала! Я видела настоящую янтарную комнату в Ленинграде! Я видела шесть Кремлей, Третьяковскую галерею, панораму Бородинской битвы! Мне так повезло! Жаль только, что так сложилось, что нет образования, не могу студентам преподавать. У меня ведь есть, наверное, какие-то способности…» Способности, безусловно, есть, и неординарные. Такие же, как сама Анна Васильевна, такие же, как век, что ей суждено было прожить.

Оригинал публикации – на сайте Радио Свобода