Виталий Манский: «Крым должен стать цивилизованным»

Чем президент России Владимир Путин устраивает россиян и каким образом может произойти смена власти в России? Как российский режиссер Виталий Манский за шестьдесят секунд принял решение уехать из своей страны? Что думает режиссер о крымских фестивалях и одобряет ли информационную блокаду Крыма?

На эти и другие вопросы российский режиссер-документалист, продюсер «Артдокфеста» Виталий Манский ответил Крым.Реалии после эксклюзивного показа своего документального фильма «Свидетели Путина», который состоялся в Киеве 12 октября.

«России необходим очень длительный процесс оздоровления общества»

Анжелика Руденко: Виталий, в 2018 году вы сказали, что Владимира Путина уже нет, это ‒ дракон. Почему именно такая оценка его произошла в том году?

‒ Я бы не стал замыкать все на 2018 год. Я бы, скорее, расшифровал определение «дракон». Это ‒ система, в которой непосредственно исполнитель роли дракона является заложником им же построенного царства. И Путин, конечно, уже является... Если вы хотите определение года, я бы, наверное, говорил о его так называемом возвращении в 2012 году, когда он, по сути, никуда не уходил. Но этот четвертый срок был завершением стадии строительства этой системы, в которой от него мало что стало зависеть: от личности Путина, от человека Путина во плоти, так сказать.

И в этой системе мы вместе с ним живем, в этой системе мы будем жить, по сути, не до физического конца Путина, а именно до слома системы. А вот когда эта система доживет до своих последних дней ‒ при живом Путине или при не живом Путине ‒ это уже вопрос, никому из ныне здравствующих людей не известный.

‒ Трансформация Путина для вас: что произошло с человеком, у которого есть плоть и кровь ‒ 1999 год и 2019 год?

‒ Позволю себе заметить, что ошибка заложена в вопросе. С Путиным ничего не произошло. Путин, по сути, неизменен в своей парадигме, в своем воспитании, в представлении о том, как должна выглядеть государственная система правления.

Другой вопрос, что в 1999 году он практически, ‒ если хотите, оценочно могу определить ‒ цинично понимал, что нужно ретранслировать иную риторику. Для достижения целей, которые перед ним стояли, нужно было играть ту роль, которую прописали для кандидата на роль преемника. По сути, в обществе был, я бы сказал, открытый конкурс на роль преемника. По крайней мере, никто в стране не сомневался, что идет поиск преемника. И Путин, будучи на тот момент руководителем ФСБ, знал об этих поисках лучше других. Главное ‒ у него были точные данные, кого конкретно ищут.

И Путин в этот момент, видимо, понял, что может предложить себя в качестве этого кандидата и стал добросовестно исполнять эту роль. Но вряд ли можно предположить, что Вячеслав Тихонов тождественен Штирлицу. Хотя он исполнил эту роль блистательно.

‒ Правильно ли я понимаю, что Владимир Владимирович хорошо в эту роль вжился и не захотел уходить? То есть, он для вас не изменился?

‒ Мне кажется, что когда он получил желаемую власть, он достаточно быстро стал сбрасывать с себя несвойственную роль и становиться самим собой. Уже осенью 2000 года пошли процессы выстраивания той самой вертикали власти, закрытия независимых медиа, потом ‒ отмена губернаторских выборов. И эти символические вещи, на которые вообще тогда мало кто обращал внимание ‒ как-то возвращение советского гимна, которое в фильме я выношу на главную драматургическую конструкцию картины ‒ это, действительно, оказался очень важный момент, потому что символы определяют очень многое в государстве и обществе.

‒ Как вам показалось, он был искренним, когда во время разговора с вами сказал, что когда-то будет жить как обычный человек?

‒ Скажите, а хороший актер, когда играет роль... Система Станиславского в чем заключается? Раствориться в своем персонаже. Искренность Путина ‒ не то, что я мог бы обсуждать. Я могу сказать, что в 1999-2000 годах Россия была совершенно другой страной, и тогда он играл написанную ему роль. Он озвучивал то, что от него хотели слышать создатели.

Но, я думаю, Путин не мог представить, насколько российское общество окажется слабым и податливым. Он, наверное, и сам тогда не мог предположить, что общество, так сказать, сдастся ему без боя, что он так легко им овладеет без каких-либо особых дополнительных усилий. И, может быть, он не предполагал, что его власть над этим обществом будет вечной...

Но общество не произнесло ничего внятного ему в противовес. А когда тебе никто не перечит, когда у тебя полное право распоряжаться... Человек слаб...

‒ Почему бы и нет?

‒ Да.

‒ Чем Путин так устраивает общество?

‒ Тем, что он лишает общество права на высказывание своего мнения. Тем, что он, условно говоря, сделал общество зависимым от себя, поставил в зависимость от себя. Он создал атмосферу или иллюзию, в которой люди полагают, что он не просто является правителем, а что он является спасителем. А если ты спасаешь, что нужно объяснить обществу, от чего ты спасаешь. И Путин, и его идеологическая машина, создают образ врага, от которого необходимо спасение.

Поэтому в российском сознании Россия не ведет войну в Украине. Россия, так сказать, спасается от украинского фашизма, спасает русских. Я говорю банальные вещи, но они, к сожалению, имеют место быть.

БОЛЬШЕ ПО ТЕМЕ:

Первая победа Путина

‒ Что будет с Россией после Путина?

‒ После Путина будет Путин. И после Путина будет Путин. А вот после Путина, может быть, что-то и начнет меняться.

‒ У вас есть какой-то прогноз?

‒ Я бы сказал, что мне казалось бы наименее болезненным и наиболее желательным для России. Я полагаю, что это какая-то из форм дворцового переворота. Потому что на эволюционное изменение ситуации надеяться не приходиться. В революционное ‒ не хочется об этом думать и гонишь это от себя. История России уже предлагала нам опыты, которые ничего кроме оторопи в сознании вызывать не могут. Поэтому военный, дворцовый переворот ‒ это самое оптимальное, что хотелось, чтобы произошло. А уже в результате этого, через какого-то квази-Путина, возможны процессы оздоровления. Но в целом, России необходим очень длительный процесс оздоровления общества.

«У нас нет другого выбора, кроме как наступать»

‒ В одном из интервью вы сказали, что вы еще не эмигрант, вы ‒ въездной в Россию. Вы бываете там?

‒ Я бываю в России крайне редко. Помимо родных и близких, в деловом плане меня связывает с Россией то, что мы там проводим фестиваль. В декабре он должен открыться в Москве и Петербурге. И, несмотря на довольно серьезное сопротивление, мы его не только сохраняем, но и расширяем.

‒ Вам не мешают при аренде залов, показе фильмов? Вы говорили ранее, что сеть, с которой вы сотрудничали, у них были проблемы из-за того, что они вас поддерживали.

‒ Удивительная вещь: сопротивление, которое оказывается нам в России, вынуждает нас, даже, может быть, не имея какой-то силы, мощности ‒ но у нас нет другого выбора, кроме как наступать. Даже не защищаться, а наступать. И в этом наступлении мы даже иногда одерживаем серьезные победы. Может быть, в десяти направлениях наступаем, в двух ‒ побеждаем. Но эти две победы с каждым годом расширяют пространство фестиваля. Мы заходим на новые территории, создали крупнейшую в сети синематеку русскоязычного документального кино, в которой присутствует и каталожный материал...

‒ Онлайн версия?

‒ Да. На сегодняшний день там порядка 700 фильмов в легальном доступе. И возможность альтернативного кинопроката с монетизацией для фильмов, которые не имеют возможности легально выходить в России. Получается, что в этой оппозиционной борьбе мы, помимо собственного желания, постоянно расширяемся.

‒ А как вы получете кинопрокатные разрешения в России? Ведь, в связи с законом, которому исполнился год, теперь все фестивальные показы должны иметь кинопрокатную документацию?

‒ Они изменили сейчас закон, ввели такую позицию, как аккредитация фестиваля. Но эта аккредитация теперь требует от нас согласования всей фестивальной программы. И, по сути, «Артдокфест» будет первым фестивалем, который пройдет через систему утверждения программы. Буквально на днях передадим список фильмов с аннотациями с копиями, будем смотреть, как это происходит.

Мы перенесли конкурсную программу в Ригу. Тем самым мы защитили главные элементы программы от внешних факторов. Там работает жюри, в этом году председателем был Роман Балаян ‒ выдающийся украинский режиссер. Там же мы вручили призы. В России мы показываем фильмы в режиме эхо.

Если отзовут аккредитацию, мы, в принципе, можем показывать часть программы, в том числе, и платно, на платформе Artdoc.Media. Иными словами, мы в этой борьбе становимся более гибкими и менее уязвимыми для системы. За исключением того, что в России могут в целом отключить интернет, могут наложить запрет на мой въезд или выезд из России ‒ лучше бы въезд. Но мы не стоим на месте.

Для меня эта борьба ‒ принципиальная вещь. Я на нее жертвую много времени, сил, денег, и не буду останавливаться. В этом смысле я буду идти до конца. Не знаю, где этот конец, что это за конец, но я чувствую в себе и в нашей команде силы это делать. Мы не планируем отступать.

‒ Вы можете говорить о попытке завести уголовное дело на вас в России?

‒ Я не хочу об этом говорить публично. Не буди лихо, пока оно тихо. Меня вызывали неоднократно, мы ходили с адвокатами. Но когда оно лежит, пусть оно лежит.

БОЛЬШЕ ПО ТЕМЕ:

Социализм. Ширма, оказавшаяся жизнью

«Люди, которые нарушают границы, должны нести за это ответственность»

‒ Вы следите за ситуацией в Крыму? Какими источниками пользуетесь, чтобы узнавать информацию?

‒ Я совершенно отключил себя от российского телевидения. Но в Латвии, дома, у меня работают два канала ‒ «Дождь» и «Настоящее время». На канале «Настоящее время» я иногда смотрю «Крым.Реалии», но не могу сказать, что я качественный телезритель: у меня телевизор работает в фоновом режиме. Поэтому я не очень владею вопросом о медийной составляющей.

Я, скорее, человек соцсетей. Среди моих подписчиков, друзей ‒ много кинематографистов. Я вижу, что они выкладывают фотографии с каких-то фестивалей, это вызывает у меня, мягко говоря, иронию. Когда я вижу фотографии с фестивальных церемоний в Крыму, они, хоть и цветные, это ощущение какого-то 1956-го. И даже люди, которые, вроде бы, и сами ничего, они на этих фотографиях превращаются в какие-то нафталиновые пальто из старого комода. У меня остались знакомые, которые работают в России в государственных системах, которые ездят на всякие фестивали...

‒ Крымские?

‒ Крымские, молодежные. Я их за кружкой чая спрашиваю, и меня в каком-то смысле не то, что удовлетворяет, мне более симпатично, что они честно отвечают, что деньги не пахнут. Конечно, это подло, нечестно, некрасиво. Но они хотя бы понимают, что это некрасиво и говорят: да, некрасиво, но там такие бюджеты ‒ что, отдавать другим?

‒ Грех не освоить?

‒ Да, грех не освоить. Такая святая простота. Я, правда, затрудняюсь сказать более точно. Но в России, может быть, по-другому и нельзя.

БОЛЬШЕ ПО ТЕМЕ:

Режиссер Виталий Манский: Россия без «Родных»

‒ В Крым не приезжают звезды мировой величины ‒ такая информационная блокада. Как вам кажется, это правильно?

‒ Считаю, что это правильно. Цивилизованное общество должно показывать своими реальным действиями оценку этого противозаконного присоединения чужой территории к России. Должно показывать людям, которые нарушают границы, въезжают через российскую территорию в Крым: они должны понимать, что нарушают международное право и должны нести за это ответственность. Я считаю совершенно правильным то, что наложены санкции и эмбарго на деятельность крупных компаний. Считаю, что это делается недостаточно последовательно.

‒ У вас родственники есть из Крыма. Они там живут?

‒ Нет. Кто-то уехал в Украину (на материковую часть страны ‒ КР), кто-то ‒ в Россию, а самая пророссийская в нашей семье тетка Наташа по-прежнему живет в Севастополе. И несмотря на то, что у нее жизнь не столь прекрасна, как она бы хотела, она жестко стоит на своих позициях. С ней мало общаются другие родственники. Кстати, я, пожалуй, чуть ли не единственный родственник, кто с ней все-таки на связи. Вот она ‒ крепкий орешек.

‒ Правда ли, что у вас был небольшой конфликт, у ваших родственников ‒ после съемок в Крыму для вашего фильма?

‒ У меня был не то, чтобы конфликт. Я не знаю, в какой степени могу об этом говорить. Проблема заключалась в том, что часть родственников почувствовали, что их участие в фильме может быть токсичным для их комфортной работы в новых реалиях, в «российском» Крыму.

‒ Они там работают во власти?

‒ Как раз этот вопрос и наталкивает на мою неопределенность в ответе. Я не понимаю, стоит ли мне касаться этой темы. Когда я приехал, меня очень хорошо приняли, а потом, когда пришли на работу, с кем-то поговорили, что-то, может быть, почитали в интернете, возникли проблемы.

‒ Дискомфортно.

‒ Да.

‒ Вы сказали на пресс-конференции, что за шестьдесят секунд приняли с женой решение об отъезде, и за три календарных дня уехали из России. Что стало последней «спусковой кнопкой», после которой вы решили быстро выезжать? И почему именно в Латвию?

‒ Шок. Абсолютный шок от понимания, куда Россия начала свое стремительное движение. Эти шестьдесят секунд ‒ это был случайно увиденный мной прямой эфир заседания Верхней палаты парламента, где поставили на голосование вопрос о праве президента вводить войска на территорию других государств. Было понятно в контексте, что речь идет об Украине, Крыме. Шестьдесят секунд ‒ это время, которое дала спикер парламента на голосование. И пока бил этот таймер, у меня внутри происходило извержение вулкана. Когда спустя шестьдесят секунд прозвучало: «решение принято единогласно» ‒ на тот момент я был в Испании ‒ я поднял трубку и позвонил жене. Она была со мной абсолютно согласна, не было никаких вопросов, возражений.

А что касается Латвии ‒ мы не уезжали в Латвию. Мы уезжали из России. Просто мы случайно из разговоров узнали о системе получения вида на жительство ‒ через инвестицию. Мы не хотели делать никаких заявлений, просто выбрали этот путь, как самый практичный и простой для реализации. Мы связались с друзьями, прилетели на самолете, наша приятельница, Лайма, встретила нас. Мы посмотрели пару квартир. На следующий день мы уже оформляли сделку и подавали документы.

‒ Очень часто открыто звучит вопрос: чей Крым? Даже есть песня у крымской группы: «Скажи, чей Крым, и я скажу, кто ты». Что бы вы сказали тем людям, которые не могут, не осмеливаются сказать, что Крым украинский? Чей Крым?

‒ Мне кажется, самое главное, что есть у человека ‒ свобода. И когда человек не свободен, он несвободен, в том числе, в своих мыслях, словах, чувствах. И если человек несвободен, он не может по-настоящему наслаждаться жизнью. Поэтому тем людям, которые не могут сказать четко, допустим, такую простую вещь, чей Крым... Притом, я не призываю их говорить, что Крым ‒ украинский. Скажите, что он российский. Если вы так чувствуете, скажите: Крым ‒ российский. Почувствуйте свободу своих заблуждений, в конце-концов, или своей правоты ‒ какой-то высшей, которая мне неведома. Но, обретя свободу вы получите счастье. Будьте счастливы.

‒ У вас есть любимое место в Крыму? Место силы или отдыха?

‒ Так сложилось, что меня родители в детстве возили в Сочи, а не в Крым. У меня место силы ‒ в Сочи, черт возьми (смеется). Я был в Крыму до аннексии, был в украинском Крыму. Снимал фильм «Наша Родина», и там (в Крыму ‒ КР) снимал два эпизода. Я туда приехал, ночевал у своего одноклассника, который снимал какой-то сарай. Честно говоря, я вообще не понял, почему надо ехать за большие бабки в Крым ‒ хоть российский, хоть украинский ‒ и не получать за это никакого сервиса. Но, может, удовольствие, как раз и есть, но это все как-то странно.

Мне кажется, Крым должен стать цивилизованным. А став цивилизованным, он по определению станет частью той страны, которая ему эту цивилизацию обеспечит.

(Над текстом работала Мария Юзыч)