Несколько дней назад региональное отделение "Комитета против пыток" в российском Краснодаре объявило о прекращении приема заявлений. Это связано с большим числом дел, над которыми сейчас работает организация, сообщает проект Кавказ.Реалии.
К приему новых заявлений краснодарское отделение "Комитета против пыток" планирует вернуться в феврале. Тогда же будут расширены направления его работы – например, планируется подача исков о компенсации морального вреда.
О том, чем организация будет заниматься ближайшие три месяца, почему Следком России не может установить личности сотрудников полиции, превышающих должностные полномочия, и о том, куда обращаться за правовой помощью до конца зимы, в интервью Кавказ.Реалии рассказал руководитель регионального отделения "Комитета" Сергей Романов.–
Почему вы приостановили прием заявлений?
– На самом деле мы не в первый раз его приостанавливаем, такое уже было прошлой весной. Это связано с достижением определенного количества дел: чтобы была качественная работа, и юристы могли осуществлять текущую деятельность. В прошлый раз мы взяли еще одного, четвертого юриста. И за год, получается, он был так же загружен делами, у каждого из них – по 11-12 дел. И по нашей практике, если брать больше дел, юристы будут перегружены, они не будут успевать, и это скажется на качестве работы.
Поэтому мы приняли решение о трехмесячном моратории на прием заявлений. Но при этом первичную помощь люди будут получать. Мы будем консультировать, помогать с вопросами обращения в правоохранительные органы, с первичной фиксацией телесных повреждений.
– Можно ли говорить, что количество обращений выросло?
Вышел из отдела полиции, сказал родственникам, что его пытали. Спустя несколько часов впал в кому и умер
– Да, практически в два раза. Если у нас в 2020-м году было 14 обращений, то сейчас, на октябрь, мы имеем 30 обращений граждан о применении пыток. И два последних дела – смерть Ильи Афросина, вышедшего из отдела полиции в Краснодаре. До этого его вызвали на допрос по делу о краже, он сообщил сестре, что в отделе. Потом он вышел и через несколько часов умер на ступеньках магазина. Сейчас возбуждено уголовное дело, идет расследование, назначены экспертизы.
Спустя несколько месяцев к нам обратилась сестра Георгия Кавелидзе. Он тоже вышел из отдела полиции, сказал родственникам, что его пытали, выбивали явку с повинной в МВД Тбилисского района. Спустя несколько часов он впал в кому и умер. По Кавелидзе сейчас идет проверка в Следственном комитете, но уголовное дело пока не возбуждено.
– Обращения поступают из разных районов?
– Это почти традиция, что после обращения из одного района за ним следует вал других. Так, например, случилось со станицей Тбилисской. Сначала к нам обратился Алексей Динисенко, мы рассказали об этом в СМИ. Потом к нам обратилась сестра погибшего Георгия Кавелидзе. После этого пришел еще один человек. Все события умещаются в двухмесячный срок. И наши юристы сейчас работают в станице Тбилисской, опрашивают людей, встречаются со следователями. Мы также стараемся проводить свои независимые экспертизы. На все это нужно время.
Такая практика в Краснодарском крае у нас не в первый раз. Когда мы начинали работу, у нас был вал заявлений из отдела полиции в Анапе. А последние пару лет мы из этого отдела не получаем вообще обращений. Нельзя сказать, что пытки там прекратились, но наша работа все-таки оказалась хорошей профилактикой преступлений. Потом у нас был Геленджик. Затем был Гулькевичский отдел полиции, откуда мы получили четыре заявления. Выселки были, откуда мы получили семь заявлений.
Пока что отовсюду, где мы работали, мы вскоре переставали получать обращения граждан. Совпадение это или нет, но какую-то превентивную роль жалобы в прокуратуру и Следственный комитет играют.
– Изменилось ли за последнее время отношение к вам в правоохранительных органах?
– В целом мы периодически встречаем один и тот же посыл: "Мы все контролируем". Но, как показывает практика, контроль бывает некачественный. Продолжают выноситься незаконные процессуальные решения. Как правило, они отменяются после того, как мы обращаемся в прокуратуру или в Следственный комитет. Или даже простой пример. Мы обратились к уполномоченному по правам человека (России – КР). После этого приходит письмо на имя прокурора Краснодарского края, а его заместитель отменяет постановление. Хотя до этого нам на всех уровнях, в том числе и сам прокурор, говорили, что постановление – законное.
Приходится задействовать какие-то внепроцессуальные рычаги, позволяющие нам добиться справедливости. И это большая проблема. Волокита по некоторым делам продолжается, следователи не привлекаются к дисциплинарной ответственности, несмотря на все основания. А прокуратура отменяет решения Следственного комитета, слово "контроль" мы слышим периодически, но эффективного контроля прокуратуры при этом не замечаем.
Хочется надеяться, что некий прогресс наметился в деятельности МВД, но пока я от оптимизма далёк
Но нужно еще сказать о роли службы собственной безопасности оперативно-разыскной части. Практически сразу после получения заявления мы обращаемся в службу собственной безопасности, чтобы она провела свое расследование, по крайней мере, выемку записей камер наблюдения. В последнее время наметилась тенденция к сотрудничеству. Они как минимум говорят, что готовы выезжать. И по нескольким нашим обращениям служба собственной безопасности действительно выезжала в отдел полиции, изымала видео.
Хочется надеяться, что некий прогресс наметился в деятельности МВД, но пока я от оптимизма далек. Но раньше не было и этого. Видимо, в СМИ сейчас стало слишком много информации, и краевое МВД поняло, что лучше оперативно реагировать на такие случаи.
– Вас каким-нибудь образом затронул закон об "иноагентах"?
– Пока нет. Мы не признаны. "Комитет против пыток" работает без образования юридического лица. Но в дальнейшем, вне зависимости от статуса, мы все равно хотели бы продолжить свою работу.
– Сейчас после публикаций "Гулагу.нет" началась новая волна жалоб на пытки в колониях. Было ли подобное в Краснодарском крае?
– У нас больше жалуются не в колониях, а в СИЗО. Одно из последних дел – смерть мужчины, который был доставлен в больницу из следственного изолятора №1 с телесными повреждениями и спустя какое-то время умер. Сейчас назначена экспертиза, мы знакомимся с материалами дела. Со слов следователя, он якобы упал со шконки. Со слов родственников, у него имелись телесные повреждения. И сейчас мы вместе со Следственным комитетом проверяем, связана ли его смерть с падением.
В прошлом году у нас тоже было обращение о том, что кто-то из сокамерников забил другого до смерти. Из колоний периодически тоже поступают жалобы, но, как правило, это поздние обращения, очень сложно собирать доказательства по ним. Другая часть обращений связана с условиями содержания, например, кого-то постоянно помещают в ШИЗО.
Но мы больше ориентированы на дела, связанные с применением насилия. Моя коллега Анна Коцарева, член общественно-наблюдательной комиссии по Краснодарскому краю, постоянно посещает этих людей, старается вместе с администрацией решить их проблемы, делает обращения в прокуратуру в рамках ее мандата. Но говорить о том, что в Краснодарском крае массово поступают из колоний жалобы на пытки или избиения, нельзя.
– Какие из дел, которые сейчас находятся у вас в работе, можно выделить?
– Дело трех заявителей – Андрея Попова, Сергея Дузя и Николая Бондаренко из Калининского района. Там есть подозреваемый – начальник уголовного розыска по Приморско-Ахтарскому району. Идет расследование, и мы надеемся, что дело до суда все-таки дойдет. Сейчас назначен ряд экспертиз. Это дело имело большой общественный резонанс, потому что сотрудники СОБРа и уголовного розыска под видеокамерами избивали людей, которые не оказывали им никакого сопротивления. Более того, применялось огнестрельное оружие. Надеюсь, что сотрудники СОБРа, которые стреляли, все-таки будут установлены. Сейчас, со слов следователя, ведется расследование. Надеемся, что по этому делу вскоре появятся новые подозреваемые.
– Почему до сих пор подозреваемый только один?
– Проблема, со слов следователя, в установлении их личностей, т.к. они были в масках. Начальника уголовного розыска удалось установить по кроссовкам и по голосу. Других идентифицировать, со слов следователя, за полгода не удалось. Сейчас у нас должна быть с ним встреча, и мы будем требовать результатов работы. Прошло достаточно времени, чтобы подвести какие-то предварительные итоги.
– Действительно, чаще всего в постановлениях о возбуждении уголовных дел по пыткам указывается, что оно – в отношении неустановленных лиц. Почему так?
Зачастую Следком под нашим натиском вынужден признавать, что надо что-то делать, кроме как соглашаться с фактом, что человека избили
– У нас сейчас 11 возбуждённых дел, и только одно из них рассматривается в суде. По другим делам у нас прекращения, приостановления постоянные или идет еще расследование. У нас нет еще ни одного дела, где неустановленные лица "плавно перетекли" в установленные. И зачастую Следственный комитет под нашим натиском вынужден признавать, что надо что-то делать, кроме как соглашаться с фактом, что человека избили.
По одному из дел следствие у нас ведется пятый год – делу о пытках Арама Арастумяна в лесу. Дело постоянно то приостанавливают, то возобновляют. Сейчас мы обратились к руководству Следственного комитета России, чтобы его передали в другой регион, потому что у Следственного комитета Краснодарского края мы не видим никакого желания его расследовать.
– Почему личности пытавших не могут установить? Ведь существуют рапорты, журналы дежурств, журналы доставления задержанных и т.д. Сами сотрудники полиции жалуются на бюрократию…
– Наши заявители указывают имена конкретных сотрудников уголовного розыска, которые их избивали. Они указывают на них, сообщают, что именно они применяли в отношении них насилие, но уголовное дело все равно возбуждается в отношении неустановленного лица. Кроме журналов и показаний пострадавших есть целый ряд других доказательств причастности конкретных сотрудников к пыткам, но следствие не видит этого и продолжает выносить незаконные процессуальные решения.
– Были ли у вас в последнее время дела, не подтвердившие факт пыток?
– Как я говорил, например, смерть в СИЗО. К нам обратилась жена погибшего, сообщила, что, возможно, в действиях сотрудников изолятора есть признаки халатности или еще что-то. Но это были именно отношения между сокамерниками. В ходе расследования нам не удалось собрать достаточно доказательств о причастности сотрудников к его смерти. И по ряду других дел мы приходим к выводу, что мы их, скорее всего, завершим, потому что не видим перспективы продолжения общественного расследования.
Вот станица Выселки, к примеру. Ряд обращений был от людей, но достаточных доказательств того, что их пытали, мы не нашли. Если у нас есть хоть малейшие сомнения в том, где человек получил телесные повреждения, например, если заявитель находился в состоянии алкогольного опьянения, то выносится отрицательный ответ.
– Много ли времени приходится тратить?
– До года. Согласно нашим инструкциям, общественное расследование длится до трех месяцев. Если нам не удалось собрать достаточно доказательств, подтверждающих или опровергающих версию нашего заявителя, мы продлеваем его. Это похоже на процедуру Следственного комитета. В своих служебных записках мы пишем, какую информацию собрали, какую нам дополнительно нужно собрать. И у нас есть сроки до года. Свыше года мы продлевали общественное расследование крайне редко, так было всего несколько раз, а до года это нормально. В среднем нужно семь-восемь месяцев.
Очень много времени уходит на ознакомление с материалами официального расследования. Мы пишем заявление, а следствие отвечает, что постановление отменено, ознакомиться с результатами проверки невозможно. И у нас уходит три, четыре, пять месяцев на получение материалов проверки, поскольку следствие не успевает собрать доказательства за месяц. И мы встречаемся с практикой пинг-понга, когда материал ушел в прокуратуру. Или в Следственный комитет.
– Откуда о "Комитете" узнают люди?
– Зачастую это соцсети. Мы даем информацию, краснодарские паблики перепечатывают ее, и люди в комментариях пишут, что у них тоже был подобный случай. Зачастую мы узнаем важное. Например, смерть Афросина – мы свидетелей нашли через краснодарские соцсети. Одна женщина написала, что разговаривала с ним в тот момент, когда он ждал скорую помощь, которая не приезжала полтора часа, а он ей рассказывал, что его избили в отделе полиции.
Или районные паблики – люди часто начинают сообщать о каких-то фактах, прочитав о том, что у них в районе случилось что-то подобное. Иногда приходят через адвокатов. Источники различны. И от ваших коллег-журналистов также получаем какую-то информацию. Например, об одном избиении в Сочи мы узнали от журналиста Кавказ.Реалии.
– Пока вы не принимаете заявления, какие альтернативные организации могут оказать помощь человеку, который столкнулся с пытками?
– Есть "Зона права", есть "Общественный вердикт" – организации, которые работают в других регионах, базируются в Москве, в Казани. Они работают по-другому, через адвокатов, но могут помочь и здесь. Конечно, мы не одни.
– Чем вы, кроме ведения дел и консультаций, будете заниматься в ближайшие три месяца?
– Мы планируем улучшить коммуникацию с местными и краевыми депутатами, чтобы проблема пыток вызвала интерес и у народных избранников. Сейчас готовим обращение к депутатам Тбилисского района, к примеру, но этим не ограничимся – у депутатов есть возможность задавать вопросы прокурору Краснодарского края, Следкому о том, почему некоторые дела так долго расследуются и никак не могут завершиться.
В российском Уголовном кодексе до сих пор отсутствует статья о пытках, несмотря на то, что ее введение в уголовное законодательство предписано Конвенцией ООН. За пытки в России привлекают по другим статьям, в основном о превышении полномочий должностным лицом с применением насилия, оружия или повлекшем тяжкие последствия. Согласно последним доступным данным, которые датируются 2017 годом, по этой статье в России осудили 798 человек. 413 из них – военнослужащие, 339 – работники правоохранительных органов, 8 – прокуроры и следователи.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: