«Снова полная реанимация». Коронавирус в Петербурге: репортаж из «красной зоны»
В Санкт-Петербурге количество заболевших и госпитализированных с коронавирусной инфекцией стало расти после майских праздников. В начале второй недели июня в городе опять заметили очереди из "скорых" у перепрофилированной Покровской больницы. Начал работу как ковидное отделение еще один павильон "Ленэкспо". В обсерваторах "Балтиец" и "Заря" развернуты 350 и 600 мест соответственно. В режим помощи пациентам с COVID-19 переходит Госпиталь для ветеранов войн.
Корреспондент Настоящего Времени провел несколько смен в "красной зоне" вместе с врачами и пациентами инфекционного отделения Мариинской больницы. Между обходами и операциями говорили о непредсказуемости и агрессивности вируса, о работе без выходных и невозможности привыкнуть к смерти, даже когда видишь ее каждый день.
С 17 июня Мариинская больница будет перепрофилирована под лечение коронавируса полностью – отделение не может вместить всех пациентов
"Заболел в больнице, – рассказывает Андрей Леонидович. – Прибыл на операцию по сосудистой хирургии, на реабилитации начался кашель, поднялась температура. Сделали КТ – двустороннее воспаление. Раньше не боялся абсолютно – в эпидемию работал, все было нормально. А вот раз – и уже здесь. Увидев тяжелых больных, понимаю: это серьезно. Есть даже не пожилые, а среднего возраста пациенты. Нужно было прививаться. Я отнесся к этому халатно и пострадал".
Андрею Леонидовичу 71 год. Он поступил в довольно тяжелом состоянии, поэтому старается просто лежать на своей на койке у окна, которое "грустные мысли не навевает, наоборот, радует: солнце, небо голубое, облака плывут и бывают разной формы – смотришь, на что они похожи".
"Говорят, нужно делать гимнастику для легких, но я пока берегу энергию, читаю "В сторону Свана" Пруста, когда силы есть. Там история французской аристократии, находящейся по другую сторону нашего восприятия. В больнице она вообще воспринимается как сюрреалистический сюжет".
"Отделение для тяжелых больных, легких не бывает"
Пятница. Конец мая. Утром после надевания привычных СИЗов (средств индивидуальной защиты) – обход.
"Устаешь от предвкушения жары, которая нас скоро ожидает с началом лета. А в СИЗах даже есть своя изюминка", – говорит один из врачей. Альтернатив СИЗам нет: "Существует риск повторного заражения, появляются новые штаммы, а вакцинация не дает 100-процентную гарантию не заболеть".
Волны в отделении, кажется, считать перестали: все просто работают. Пациенты есть, их по-прежнему много – 85. Заполненность ощущается меньше из-за высоких потолков здания старого корпуса.
"Я на работе каждый день. Без выходных, – рассказывает Михаил Митичкин, заведующий отделением. – На связи – круглосуточно. По-другому не получается. У нас отделение конкретно для тяжелых больных, легких не бывает: мы их либо выписываем по выздоровлению, либо переводим в стационары или обсерваторы. К сожалению, среди тяжело больных людей есть пул пациентов без хронических заболеваний. Молодые люди 40-50 лет имеют риск летального исхода. Есть случай, когда мы несколько месяцев боролись за больного, используя все ресурсы и наработки, в том числе ЭКМО (экстракорпоральная мембранная оксигенация – инвазивный способ насыщения крови кислородом – НВ), и у нас все равно не получилось спасти человека".
Завотделением рассуждает о приближении третьей волны в Петербурге и призывает, просит прививаться: "Маски снимать рано, пока не будет адекватного коллективного иммунитета. Нужно привиться, проверить переболевшим антитела. Умозрительно могу сказать: когда все прививались до пандемии обязательными вакцинами, никто, за редким исключением, не спрашивал про место производства, фазы клинических испытаний и аналоги за рубежом. Есть российская вакцина, которая, по имеющимся данным, не уступает зарубежным, – не нужно ее компрометировать, не являясь специалистом! Есть многочисленные видео, где человек приходит на вакцинацию и начинает задавать доктору каверзные вопросы. Зачем так делать?"
Для требующих кислородной поддержки пациентов врачи используют аппараты ИВЛ прямо в отделении. На высокопоточной вентиляции лежит Татьяна Анатольевна. Говорить больше пары минут ей трудно.
"11 мая вызвала "скорую", было плохо. После обследований нашли ковид, вечером дали кислород. На следующее утро подключили к Hi-Flow: сказала, что не могу дышать. Никогда не болела простудами – думала, что меня это обойдет. Считала, это такой же грипп – очень заразный и все. Оказалось: непредсказуемая и агрессивная инфекция. Сейчас мне значительно лучше. Но устала. Не привыкла, чтобы за мной ухаживали. Привыкла быть самодостаточной и стараться никого не нагружать".
В отделение постоянно заходят реаниматологи, осматривают больных, контролируют их состояние. Перевод в реанимацию – "не очень хорошая идея с некоторых сторон", объясняет заведующий:
"Человек голый, не может общаться с родственниками, не может присесть, как ему надо, – это абсолютно неестественные условия. Фактор психологического стресса может звучать как пустяк, но на самом деле это очень серьезно. Второй момент – это микрофлора. Для больного с коронавирусной инфекцией опасно присоединение госпитальных бактерий, которые живут в каждой больнице. В реанимации их наибольшее скопление. Там риск присоединения госпитальной инфекции выше в разы, чем на отделении. А госпитальная инфекция – это очень-очень плохо. Она дает высокий процент летальности".
"Ситуации, когда палаты свободны, не бывает". Врачи реанимации
Если пациенты, несмотря на усилия врачей, "ухудшаются", их переводят в расположенное на втором этаже корпуса Отделение реанимации и интенсивной терапии (ОРИТ) с 18-ю местами на трех постах.
"Ситуации, когда палаты свободны, не бывает, – рассказывает заведующий ОРИТом Алексей Мамонов. – Среди инфекционных больных, в тяжелом состоянии попавших в реанимацию, летальность составляет от 45 до 55%. Ситуация тяжела в первую очередь для молодых врачей-стажеров, которые учатся на втором году ординатуры. Они становятся более привычными к летальным исходам, хотя в мирной жизни в плановой больнице такие цифры – это нонсенс и крайняя редкость".
Елена Дмитриева – как раз врач-стажер, работает в ОРИТе. Она учится в платной ординатуре по анестезиологии и реаниматологии: "За два года – 450 тысяч [рублей]. Бесплатных мест по АиР-специальности в этом и прошлом году не было, только целевое". Для Елены сегодня – последний день работы в отделении.
"Я педиатр, хочу работать по специальности, – объясняет Елена решение уйти. – Здесь я работала с декабря. С точки зрения пациентов – очень тяжело. После "детства" привыкла к маленькой смертности и щепетильному отношению. Здесь люди с отягчающими заболеваниями и в целом взрослые – болеют намного тяжелее, чем дети. К тяжелому отделению привыкнуть можно, когда коллектив хороший. А к смертям не привыкнешь. Расстраиваюсь. Главное, чтобы было с кем пообщаться – семья, друзья. И юмор очень помогает. Он здесь совсем черный, прямо совсем".
С Еленой соглашается Екатерина Давыденко, тоже врач АиР: "Если мы шутить перестанем, кисло станет. Трудно, когда не знаешь, что еще можно сделать, когда исчерпал все ресурсы. К пациентам привязываешься, быть циничной и отстраняться не получается. Несмотря на тех, кто выздоровел, а они сохранились в моей памяти, больше запоминаются те, кому помочь не смогли. На выписках, когда видишь на улице пациентов, с сумками уходящих домой, ощущения от цифр немного притупляются".
— У нас два месяца лежал мужчина, около 45, – вспоминает хорошую историю Елена. – Постоянные американские горки. Уходишь с дежурства: есть положительная динамика, человек в канюлях, дышит сам. Приходишь через два дня – сердце схватывает: опять маска, температура. Ходишь, паришься. Он тяжело болел, но по-геройски: старался сам и жить хотел. Душой за него болели.
— А на Новый год его "оливьешкой" кормили, – продолжает Екатерина. – Он накануне сказал: "Как сейчас дома хорошо: все начинают салаты резать". И ему медсестра принесла оливье. Он контейнер съел. Был счастлив. Потом его выходили и выписали на отделение. Он нас всех по имени знал.
Обе девушки в месяц выходят на 16-17 двенадцатичасовых смен с перерывом на обед.
— Ты либо приходишь на работу, либо уходишь с нее, – говорит Екатерина. – Усталость накапливается – отдыхаешь – силы появляются, и работаешь дальше. Так весь прошлый год прошел мимо. Непривычным было все. Сейчас все возвращается к нормальной жизни, но, мне кажется, расслабились рано. Снова полное отделение, а у нас – реанимация. Мечтаю, чтобы ковид, наконец, кончился.
— Я – дом за городом купить. О семье, детях. А на данный момент – что просто, наконец, я завтра высплюсь, – рассказывает Елена.
"Пожилая женщина скончалась, и на ту же койку поступил ее сын". Пациенты
"Не было недели, чтобы у нас не лежала какая-то семейная пара. Это постоянная ситуация. Если получается объединить в одну палату, делаем это", – рассказывают врачи.
Татьяна Георгиевна, сама ЛОР-врач по профессии, сидит на кровати в палате на две койки. Надолго она отойти не может: дышит кислородом – на лице закреплены канюли.
"Просто кислородная недостаточность, – объясняет женщина. – Когда приехала сюда, сатурация вообще очень низкая была – 80. Вчера без кислорода уже 90, все равно еще низковато, нужно, чтобы хотя бы 94 было, иначе все будет плыть. Я ведь, как все врачи, до конца сидела: мы же сами болеть не можем. В прошлую пятницу стало очень плохо, я практически потеряла сознание и тут поняла: нужно ехать в больницу".
Еще через трое суток в Мариинку госпитализировали и супруга Татьяны Георгиевны. Накануне его выписали из отделения.
"Он легко перенес, но беспокоилась очень за него. Думаю только о нем. Я не могла еще никуда ходить, а он ко мне поднимался по мере необходимости: дочка передала одну на двоих посылку, пришлось ее делить", – рассказывает пациентка.
В начале девяностых Татьяна Георгиевна начинала работать врачом в этой же Мариинской больнице (тогда она называлась больницей им. Куйбышева).
"Меня не напугаешь ничем: ни реанимацией, ни тяжелыми больными. А отделение тяжелое, особенно на втором этаже. Я первый день лежала там. Мрак – может, слово некрасивое, но правдивое. Врачам сложно, не то слово. Помимо нагрузки, с моей точки зрения, это инфекция не до конца изученная. Это не ерунда: что ж мы тогда все мрем?!"
"Было несколько раз, когда на сменах лежали, например, бабушка с дедушкой, – вспоминает реаниматолог Елена Дмитриева. – Если дедушку переводят в реанимацию, бабушка, конечно, хочет к нему зайти. Я понимаю людей, но как сотрудники реанимации ради человека, который находится в менее тяжелом состоянии, для сохранения его психического здоровья – мы вынуждены его от этого оберегать. В реанимации сложно находиться. Когда близкий это видит, ему становится тяжело".
"Обычно в реанимацию люди семьями не попадают, а с ковидом это рядовые ситуации", – соглашается заведующий ОРИТом Алексей Мамонов.
"Случаются драматичные истории, – рассказывает он. – В первую ковидную волну лежала пожилая женщина, она скончалась в реанимации. В больницу был госпитализирован ее сын, взрослый мужчина. Он поступил в ту же палату, даже на ту же койку, на которой два дня назад умерла его мама. Он приехал из дома, поинтересовался: "Доктор, у меня мама лежит в этой больнице, можете сказать, что с ней?" Тяжелая ситуация. Со временем ты формулируешь модель поведения для себя: люди все разные, нужно общаться, чтобы понять, как сообщить те или иные новости".
"Врачи – герои? Не знаю, ажиотаж спал"
Врачи рассказывают, что "родственники тех, кто поправился, благодарны и пишут хвалебные отзывы". "А если помочь не удалось, случается, говорят, что мы ничего здесь вообще не делаем".
"Это эмоции, – рассказывает про свой опыт общения с родственниками Екатерина Давыденко. – Благодарности хватает, но в целом отношение у людей поменялось, хотя наша работа не изменилась. Есть мнение: мы тут за деньги работаем. Я хотела быть реаниматологом пусть не всегда, но довольно давно. Люблю свою работу. Ковид закончится, а я останусь тем же врачом, работающим в той же должности".
Елена Дмитриева солидарна с коллегой:
"Я ухожу в обычную детскую больницу. В деньгах, наверно, потеряю, но они не самое важное. Часто всю сложившуюся из-за коронавируса ситуацию люди пытаются повесить на врачей. Завидовать, считая, что мы в этой ситуации нажились, глупо: работа крайне тяжелая. Я слышала в свой адрес такие фразы. Но молчала. Возможно, люди просто не знают ситуации. Меня удивляет количество народа, которое выползает на мероприятия и концерты. Люди сами несут ответственность: это их решение идти в бар или ехать в метро и не использовать маски. Но мы получаем массовые заражения и поступления. Заболевание еще не ушло".
Алексей Мамонов не уверен, что из-за пандемии в общественном сознании принципиально поменялось отношение к медикам:
"Врачи – герои? Не знаю. Мы общаемся с людьми, и я не могу сказать, чтобы сильно отношение поменялось. Ажиотаж спал. Если честно, когда первая волна сходила на нет, я ожидал массовых гражданских исков к больницам. Для всех была непривычной ситуация, когда у каждого через одно-два рукопожатия есть люди, которые болели ковидом и скончались. Для массы людей, если у человека не стоит диагноз со "страшными" словами, например рак или тяжелый инфаркт, смерть от вирусной инфекции выглядела как то, что пациент лег с гриппом в больницу, умер – а врачи виноваты".
Пациентка отделения Ольга Васильева считает иначе:
"Очень большая психологическая нагрузка для врачей: все мы разные, еще и с придурью хорошей. Они герои не только здесь. Счастье, что я не врач, не медсестра, не санитарка: бесконечно сохранять человеческое отношение к больным невозможно, если это получается, значит, они могут в себе многое превозмочь, – считает женщина. – Самое поразительное: почти все, кто попал на отделение и кого я встречала, не верили, считали, что это ерунда. Попали – поверили. Начали звонить своим родным, рассказывать. Дочка поехала в командировку. Все – без масок. Просила надеть. Или ржали, или говорили: "Дура какая!" Сестра сказала: "Хорошо, что морду не набили".
"Между соблюдением СанПиНов и людьми". Санитарка Ольга
Среди пациентов отделения много лежачих. И в силу возраста, и из-за влияния коронавирусной инфекции на нервную систему: "К нам поступает редкий больной без неврологических нарушений, депрессий. Бывают случаи, когда из-за явлений, связанных с энцефалопатий, ослабленности больные не могут сами поесть, помыться, самостоятельно встать, – рассказывает Михаил Митичкин. – Также у нас много хирургических пациентов, для которых критически важны уход и гигиена, чтобы избежать инфицирования ран, например".
Забота о таких пациентах в большой степени лежит на санитарах и санитарках. Одна из них – Ольга Валерко. Почти все пациенты называют ее Олей.
Шурх-шурх-шурх: шуршание СИЗа сливается в непрерывный звук – Ольга быстро идет по отделению. На боку болтается целлофановый пакет – импровизированная сумка для необходимых принадлежностей.
"Маркер, клейкая лента, телефон, – перечисляет Ольга. Смущаясь, достает из пакета тюбик крема. – Пациентке меняла памперс и помазала ей ноги. Вы скажете про человеколюбие, но я просто так сделала".
Оля ходит по палатам, спрашивает, что нужно и обычно делает больше: поднимет верх кровати и подаст со столика обед, выдаст еще одно одеяло. Поправит подушку и поинтересуется, ест ли человек сам или ему нужна помощь.
— Кофтой накрыть? Вам ночью не холодно? – спрашивает Оля у пациентки, которой помогла перевернуться на живот.
— Давайте я вас просто расцелую.
Одной пациентке Ольге обещает узнать у врача, можно ли уже вставать. Другой помогает расчесать волосы.
— Мне помнится: мы вас налысо хотели подстригать уже. А у вас все так хорошо расчесывается.
— Это мне доча хорошую расческу передала, – делится женщина. – Давайте косичку не будем, а просто набок уберем на плечо, чтобы не под спину.
— Хорошо! Красоту навели, – довольно произносит Оля, помогая пациентке сесть, чтобы поесть. И громко обращается ко всей палате: "На свет в туалете заявку подали, электрик придет".
— Очень хорошая нянечка, очень заботливая, ее на Доску почета нужно, – говорит пациентка после ухода санитарки.
— Столько у них терпения ко всему: выслушивать всякую ересь – вы извините, но мы больные ее несем порой. У бабульки справа – деменция тяжелая. Оля так за ней ухаживает нежно, разговаривает! Несмотря на то, что бабушка бывает и кричать начинает, и бутылку бросить может. Два раза в день минимум ей все перестилают, моют, обрабатывают. При этом: "Миленькая, миленькая, потерпите, все хорошо, умница". Кормят: "Давайте еще немножко поедим с ложечки". Меня это поразило. Я сказала одной санитарке: "Какая вы внимательная", – а мне ответили: "Мы знали, куда идем".
Ольга десять лет работала в этой больнице в диализном отделении на втором этаже. В 2020 году его перепрофилировали под коронавирусное, и она осталась:
"Не люблю делать лишних движений. На диализе не было стационарных пациентов. Я протирала кресла, мыла полы, выносила мусор. Сейчас у меня работы больше. Наверно, в сто раз больше. Но мне, правда, нравится менять памперсы, обрабатывать пролежни. Может, потому что я человек верующий. Мне просто жить. Главное – найти баланс между молотом и наковальней: между соблюдением СанПиНов и людьми, – рассказывает Оля и спрашивает: – Потом самые красивые фотографии выложим на сайт знакомств? Никто не хочет со мной знакомиться. Ни одного ухажера. А подруги говорят: "У тебя такие мерзкие фотографии, кто вообще фото в СИЗе выкладывает, на них у тебя в глазах вечная усталость".
Ольга добровольно помогает не только живым, но и с умершими. Деликатно.
"Человек умер. Осталось тело. Его нужно переложить на каталку, упаковать в мешок. Можно позвать мужиков, поднять за руки и ноги. Я считаю: можно сделать иначе, – рассказывает Ольга. – Могу даже одна, как меняю памперс: повернуть тело на одну сторону, убрать, все что под ним, подложить мешок. Тоже самое с другой стороны. Застегнуть. После это можно аккуратно подтянуть на каталку. Это уважение. Я бы хотела, чтобы с моим телом обращались так же. У меня есть опыт смерти, помогающий понять. Я потеряла близкого человека, пациента нашего диализного центра. Мы познакомились, я влюбилась, начались отношения. Знала: он умрет. И хоть я все время была готова, было тяжело".
После смены Ольга не уходит с работы сразу. Душ, чашка кофе, выйти покурить.
"У меня нет семьи, никто не ждет дома. В кино еще хожу на поздние сеансы. Покупаю себе вкусненькое. Слушаю по вечерам лекции семейного психолога: мечтаю построить счастливые семейные отношения. По выходным езжу на дачу, которую хочу сделать ни на что не похожей: с экологическим садом, дорожками, мостиками".
Пациенты, выписываясь из отделения, почти всегда благодарят, но бывает и по-другому, говорит Ольга. "Я сразу думаю: "Вас вчера подняли из реанимации. А у входа на отделение пять трупов стояло. Скажите "спасибо", что живы".
"И в душ, и в туалет – с телефоном". Медсестра Марина
"Я, Смирнова Марина Дмитриевна, – операционная и перевязочная медсестра высшей квалификационной категории, работающая в больнице с 1994 года, сейчас прикомандированная в качестве единственной операционной сестры к инфекционному отделению от общего хирургического блока", – кратко и четко, почти по-военному, рассказывает о себе Марина, подготавливая все необходимое для плановых перевязок.
Из-за того, что Марина – единственная перевязочная сестра, она на телефоне 24 часа в сутки.
— Это самое трудное – быть на связи всегда, потому что, извините меня, я и в душ, и в туалет – с телефоном. Он разряжен или садится – у меня стресс. Потому что, если нужно, где бы я ни была, сяду на такси и сюда. Заранее у меня все всегда готово: материалы операционные, белье, инструментарий.
— Устаете? Отдыхаете?
— Любой устает. Даже свой день рождения позавчера я провела тут до поздней ночи. Вошла сюда 25 мая около 9 утра, вышла вечером 26-го. День рождения встретила в операционной в 00:00 во время операции по извлечению гематомы из брюшной полости, – вспоминает Марина. – Честно говоря, выезжала пару раз на дачу, но меня заранее предупреждали, что пациент в приемном покое, и пара часов у меня была. Мне, конечно, нежелательно выезжать, но, как вы понимаете, очень хотелось повидать близких.
— Как им с вашим графиком?
— Муж – потрясающий, любящий человек. Мне с ним повезло. Он относится ко всему спокойно, в любую секунду встает и собирается. Может, конечно, сказать без злости, в шутку: "Ну вот опять, япона мать, когда же это кончится?!" Тут же одевается и везет. А мама жалеет, переживает за мое здоровье. Я отвечаю: "Мамочка, не волнуйся, меня лопатой не убьешь!"
— Правда?
— Наверно, да, пока кажется так. Себе говорю: такой период, я должна держаться, быть здоровой и работать. Самое главное – здоровье близких. У нас, к сожалению, очень много умерло родителей наших коллег, несколько коллег. У ЛОР-сестры умер муж, у нашего доктора умерла бабушка на этом отделении. Это страшно. Когда говорю об этом – мурашки по коже. В нашем ковидном корпусе умирает очень много людей. Тут не нужно привязываться – а это и не получается, потому что некогда. Но и не черстветь, а просто работать с душой.
Возможность третьей волны Марину не пугает: "Я и так отсюда не выхожу. Да, работы стало больше, чем в апреле. В мае опять накрыло. Но чего пугаться, работать надо, – говорит она. – Я себя героем не считаю, а вот врачи – герои точно".
"Вчера сосед помер: упал и все". Андрей Леонидович
Понедельник. В отделении 93 пациента – на восемь больше, чем в пятницу. Но есть хорошие новости. В женской палате встречаю Татьяну Анатольевну. Она сидит на кровати, улыбается.
"Я лучше. Почти с того света, – шутит женщина. – Десять минут назад сняли с аппарата. Говорить не могла, дышать сама не могла, сознание теряла. Ждала хоть чуть-чуть этого момента. Только дышать глубоко еще больно. Но врачи сказали: такие осложнения до года могут быть. Я врачей спрашиваю, разрешат ли поехать на дачу. Нравится пешком ходить, цветы и огород есть. И кот – британец любимый, Сильвер. Не знаю, как встретит".
В ОРИТе – одно свободное место, с пятницы умерло четыре человека. На центральном посту врачи в стороне обсуждают лечение пациентов: конечно, есть протоколы, но каждый случай требует отдельного рассмотрения.
"Корреспондент, корреспондент, – на реанимационной койке узнаю Андрея Леонидовича. На груди – датчики. В носу – канюли аппарата Hi-Flow. – Вот видите, здесь я теперь. Сегодня в 10 утра резко сюда перевели. А здесь жестко, конечно, жестко".
С паузами на вдохи-выдохи говорим.
"Так интересно: вчера сосед помер. Так необычно. Мы обедали, он ел, а потом – хренак: упал и все. Начали откачивать, не смогли. Моложе, чем я. Тромбоэмболия легочной артерии. Но хочу я вам сказать: здесь спасают даже тяжелых. Вот женщина в фиолетовом, справа, – Андрей Леонидович кивает в сторону. – Ночью инсульт случился. Все равно стараются помочь. А ведь 85 лет. Сами понимаете. А они тянут, ухаживают, моют, переворачивают. Тяжелый труд".
"Как-то очень много сил отнимает этот ковид, – продолжает Андрей Леонидович после небольшой передышки. – Вроде, подумаешь, ничего – вирус, а сил нет. Лежу тупо. Голова тяжелая. Кислорода не хватает. Каких-то мрачных мыслей не появляется: надо собраться и испытание преодолеть. Такой опыт, пусть отрицательный, повлияет на мое дальнейшее миросозерцание, оно очень сильно меняется после такого. Кажется: всегда будешь здоров и жить вечно. И Пруста дочитать нужно".
***
Через несколько дней Андрей Леонидович умер.
С 17 июня 2021 года Мариинская больница будет полностью перепрофилирована под прием больных с коронавирусной инфекцией.