В России родственники заключенных, вывезенных из ангарской колонии №15 после апрельского бунта, не могут получить ответы на официальные запросы в ГУФСИН по поводу их местоположения и состояния. Правозащитники уточняют, что к ним обратились не более 10% от количества всех заключенных ИК, и семей осужденных, оставшихся без ответов ведомства, может быть намного больше. Они сообщают, что на их запросы в ГУФСИН также не отвечают, а адвокаты заявляют об отказах допустить их на встречи с осужденными, пишет проект Радио Свобода "Сибирь Реалии".
"Хоронить сами будете или как?"
Валерия Голева из Братска, жена умершего во время бунта Максима Даутова, узнала о смерти мужа "почти случайно" от знакомых, а вовсе не от сотрудников ГУФСИН. До ведомства ей удалось дозвониться только на четвертый день после его гибели. С тех пор как Валерия увидела тело мужа, она не понимает, как он мог умереть сам.
– 10 апреля часов в шесть Максим позвонил домой, сказал, что в колонии – проблемы. Чтобы я не переживала, если не ответит. Сказал, что позже перезвонит. И так и не перезвонил. В тот день многие звонили домой. Заключенные и раньше жаловались на ужасное отношение в этой колонии, но такого, что произошло 10 апреля, – такого до этого не было. Ужасная, конечно колония. Как еще я могу ее назвать, если ее сотрудники даже не позвонили мне, когда мой муж погиб, не сообщили мне об этом. Только когда я сама туда позвонила – они подтвердили это. Узнала о смерти Максима я от совершенно других людей, на следующий день (11 апреля). А до колонии дозвонилась только в понедельник (13 апреля). Там меня просто спросили: "Хоронить сами будете или как?" И на этом все. Причины смерти, конечно, пыталась выяснить, звонила начальнику ГУФСИН области, потом в Следственный [комитет]. Но везде полный игнор – следователи то на выезде, то просто отсутствуют. 17 апреля тело Максима привезли из Ангарска домой. Весь в синяках, руки – полностью синие, шея вся ободранная – такое ощущение, что человека как будто душили и тащили. Патологоанатом пишет, что асфиксия преднамеренная, и ни слова о побоях, синяках, травмах [в заключении]. Я особенно и не рассчитываю, что это примут во внимание: так обычно бывает в тюрьмах в России – чтобы ответственность на себя не брать, просто списывают, что человек якобы сам себя, – говорит Голева.
Бунт заключенных, приведший к пожару в промышленной зоне колонии, под завалами которого нашли тело Даутова, начался в исправительной колонии №15 города Ангарска 10 апреля 2020 года. Причиной конфликта, по словам осужденных, стало якобы избиение 9 апреля одного из заключенных Антона Обаленичева сотрудником колонии. После чего осужденный вскрыл себе вены и опубликовал видеообращение. Как утверждает пострадавший, из-за появления ролика сотрудники ФСИН якобы избили его вновь. После этого в знак протеста раны себе нанесли все заключенные, находящиеся в бараке, – 17 человек.
На следующий день в колонию приехал руководящий состав ГУФСИН области и на плацу "провел беседу" с заключенными, после которой осужденные и устроили бунт в ИК-15. В ходе бунта, согласно постановлению СК по Иркутской области о возбуждении уголовного дела о дезорганизации учреждений, обеспечивающих изоляцию (есть в распоряжении редакции), начальник ФКУ ГУФСИН по Иркутской области Л. Сагалаков получил "фрагментом бетонного бордюра" травмы "в виде многочисленных кровоподтеков головы и лица".
– Возможно, в ходе переговоров с осужденными на плацу был проявлен непрофессионализм сотрудников, из-за которого новый руководитель получил травму и начались волнения среди осужденных. И подавление волнений, переросших в бунт. Следственные органы и мы со своей стороны будем разбираться, что произошло на самом деле в колонии, – сообщил председатель общественной организации "За права человека" и бывший член ОНК по Иркутской области Павел Глущенко.
Противоречат себе
Больше десятка родственников заключенных, находившихся 9–10 апреля в ИК-15, признались редакции Сибирь.Реалии, что не получили на официальные запросы в ГУФСИН Иркутской области никакого ответа, а жалобы в региональные СК и прокуратуру ситуацию не исправили.
– О том, что в колонии, где сидит муж, что-то случилось, я узнала на работе только 11 апреля – коллеги увидели в сети видео с обращением заключенных. По телефону он был уже недоступен. Через 3 дня удалось дозвониться в ГУФСИН по Иркутской области, у меня взяли данные мужа и мои, обещали перезвонить. Через 4 дня стала уже сама названивать, в ответ: "Вас много, ждите!" До сих пор не знаю, где он и в каком состоянии. Получаю отрывочные сведения от знакомых из той колонии – что Андрей якобы сильно избит, весь синий. И советы – застрахуй его, мол, тогда до смерти не забьют. Ну что делать, страхуем, конечно. Тут что угодно сделаешь. Передачи для него в ИК-15 не принимают – говорят: "Не положено". И уверенности нет, что он там еще. Ведь, по сообщениям очевидцев, сотни заключенных по СИЗО разным развезли на следующий день, – говорит Татьяна С.
Людмила З. жалуется, что спустя почти месяц после запросов в ГУФСИН ей наконец ответили, прислав сразу два письма. Но лучше бы не отвечали, сетует жена осужденного, – один ответ ведомства противоречит второму.
– Только пришло второе письмо из ГУФСИН. Сами себе противоречат: в одном пишут, что муж находится под наблюдением врачей, в другом – что за медицинской помощью он не обращался. Какому из них верить?! Судя по всему, тому, в котором сообщается, что состояние мужа "удовлетворительное". Конечно, я думаю, что это последствия избиения, когда был бунт. Никаких хронических заболеваний у него для такого состояния не было, – объясняет Людмила.
Другая собеседница, Наталья Г., сообщает, что три недели подряд ездила в ГУФСИН для того, чтобы узнать о том, что ее сын жив, хотя и сильно травмирован.
– Три среды подряд – этот день у них приемный – ездила в ГУФСИН за справкой. Наконец выдали: спустя почти 20 дней я узнала, что у сына ушибы спины, травмы предплечий и суставов, закрытый перелом руки – рука в лангете. До этого врач СИЗО обмолвился, что "медпомощь понадобилась, но вы сильно не переживайте", и три недели мы как на иголках сидели. Даже для этой фразы нам пришлось штурмовать: мне – СИЗО-1, дочери – СИЗО-6. Потому что в ГУФСИН нам так и не ответили, куда его увезли, поехали в оба изолятора, – сообщила Наталья Г. – Больше всего ужасает, что его с такими травмами отправили в общую камеру, даже в лазарет не положили. Почему так обращаются, как со скотом?! Они свое наказание за проступки получили, сидят. Почему считают, что вправе их еще сильнее наказывать? Почему с ними можно делать все что угодно безнаказанно?!
Другая собеседница признается, что о деталях серьезных травм узнала неофициально – в ведомстве ей сообщили только о проведенной операции.
– Узнала о бунте только 13 апреля, из новостей. Стала обрывать телефон в ГУФСИН, но ничего не сообщили. В соцсетях и мессенджерах от родственников других осужденных узнала, что мой муж сильно пострадал – ноги раздроблены, пятки сломаны. Позже мне сообщили, что операция прошла успешно. Но какая операция, какие травмы? Ничего. И веры никакой нет. Правда ли успешно? Ни поговорить, ни увидеться, – говорит Светлана П.
Перечисленные случаи – скорее, исключение. Чаще всего родственники сообщают о том, что, несмотря на официальные запросы, им до сих пор ничего не известно ни о местонахождении осужденного, ни о его состоянии. Некоторым заявляют о том, что родственник внезапно исключил их из списка лиц, которым разрешает передать эту информацию, или о том, что он изменил список доверенных лиц.
Некоторые отписки больше похожи на издевательства
– Причем "изменяют" очень странным образом – исключая, к примеру, мать осужденного, живущую в соседнем городе и до бунта без проблем получавшую подобные сведения, и включая сестру из другого региона, – поясняет Павел Глущенко. – Некоторые отписки больше похожи на издевательства. Одна из матерей, ищущая сына из ИК-15, например, получила от областного омбудсмена такой ответ: "На ваше обращение сообщаю […], что информацию по его местонахождению Вы можете узнать, обратившись на электронную почту gufsin@38.fsin.su, прикрепив к обращению файл с документом, подтверждающим степень родства". И это вместо проверки нарушения прав и телесных повреждений.
По подсчетам правозащитников, из 106 родственников заключенных ИК-15, обратившихся к ним, о 54 осужденных нет никаких официальных сведений. При этом адвокаты отмечают, что к ним обратились родные всего 9% заключенных ангарской колонии.
– По остальным – частично. К примеру, местонахождение известно, но не предоставляют никакой информации о состоянии здоровья, мотивируя тем, что осужденные якобы отказались предоставить информацию о состоянии здоровья своим мамам, женам и т.д. Либо в деле осужденного вообще не указан какой-либо родственник, которому заключенный доверяет сообщать информацию о себе, – сообщает Глущенко.
6 мая правозащитники из двух разных общественных организаций региона получили информацию от родственников Антона К., одного из заключенных ИК-15, о его смерти. По их сведениям, он был освобожден раньше срока вскоре после бунта с травмой позвоночника. Родные перевезли его в Воронеж, где он позднее скончался.
Думаю, власти должны возбудить уголовное дело и уже в рамках предварительного расследования тщательно проверить, как именно получены повреждения
– Два разных источника 6 мая сообщили мне и моему коллеге, что парень с компрессионным переломом позвоночника скончался. Еще 14 апреля, когда мы только узнали о его серьезной травме, подали заявление о возбуждении уголовного дела. Сейчас, по истечении трех недель, новостей по заявлению нет. Думаю, власти должны возбудить уголовное дело и уже в рамках предварительного расследования тщательно проверить, как именно получены повреждения. Тем более если человек умер, надо проверить – связана ли смерть с причиненной ранее травмой. Вообще, мне кажется очень странным, что ГУФСИН отрицает факт транспортировки Антона К. из Иркутской области в Воронеж, – сообщил председатель правозащитной организации "Сибирь без пыток" Святослав Хроменков.
В пресс-службе ГУФСИН по Иркутской области на это сообщение заявили о том, что "некоторые СМИ продолжают распространять недостоверные сведения, связанные с последствиями бунта в ИК-15. Так, одно из изданий пишет, что якобы "в одной из больниц Воронежа умер заключенный иркутской колонии №15, получивший компрессионный перелом позвоночника в ходе бунта 10 апреля". Все эти сведения не соответствуют действительности. Осужденные, являющиеся участниками беспорядков в ИК-15, на время расследования переведены в другие учреждения УИС Иркутской области. В другие регионы России осужденных из ИК-15 не этапировали. Ни у одного из участников бунта не был диагностирован компрессионный перелом позвоночника".
На запрос редакции Сибирь.Реалии о местонахождении и состоянии осужденных, родственники которых обращались в ведомство с запросами, в ГУФСИН по Иркутской области пока не ответили.
Запрет на адвокатов
Адвокаты, представляющие в этой ситуации интересы осужденных, также сообщают об отказах предоставить возможность поговорить с подзащитными. Так, Дмитрию Дмитриеву с 16 апреля отказывают в посещении в СИЗО-1 Антона Обаленичева, который в первом из опубликованных видео сообщает об избиении сотрудником колонии. Юрист написал по этому поводу жалобу в прокуратуру и обратился к омбудсмену, а также в СК и суд, но безуспешно.
– По сведениям из нескольких источников, осужденных, которых вывезли из ИК-15 в СИЗО-1, якобы избивают. С какой целью? Заставить признаться в дезорганизации работы колонии. Хайдаев же заявил о побоях, о переломанных пальцах рук – его адвокат эти травмы видел, жалобы написал. Не случайно же Обаленичев в новом видео заявил уже об обратном – о том, что якобы солгал в первой записи об избиении, – сообщил Дмитриев.
Координатор проекта по защите прав заключенных общественной организации "Гражданское содействие" Оюб Титиев подтвердил, что 16 апреля Хайдаева вызвали после "проведения следственных действий" на допрос, во время которого его травмы увидел адвокат. "Он в ужасающем состоянии, даже разговаривать не смог. Весь в гематомах, на человека не похож", – передал Титиев слова юриста. По его словам, Хайдаева обвиняют в организации бунта. Адвокаты Хайдаева заявили об избиении заключенного в прокуратуру и Следственный комитет по области. По их словам, срок заключения Хайдаева якобы истек еще в декабре 2019 года, с тех пор юристы безуспешно пытаются добиться его освобождения.
В пресс-службе ГУФСИН по Иркутской области редакции отказались прокомментировать эту информацию, отметив, что все опубликовано на сайте ведомства, где сообщается о том, что уголовное дело заведено "по признакам преступления, предусмотренного ч.3 ст. 321 УК РФ (дезорганизация деятельности исправительного учреждения)" на ранее отрицательно характеризующихся осужденных, которые попытались дестабилизировать работу учреждения, совершив поджог нескольких объектов в промышленной зоне колонии. Согласно постановлению о возбуждении уголовного дела (есть в распоряжении редакции), следователь ангарского следственного отдела СК по Приангарью установил, что "9 апреля неустановленные осужденные в составе организованной группы применили насилие, опасное для жизни и здоровья в отношении старшего оперуполномоченного оперативного отдела ФКУ "Исправительная колония №15" капитана внутренней службы Парыгина А.А.". Вторым постановлением следователь областного СК привлекает 15 заключенных ИК-15 в качестве обвиняемых по уголовному делу о дезорганизации деятельности учреждений, обеспечивающих изоляцию от общества (ч.3 ст.321 УК РФ) – здесь пострадавшим указан уже глава областного ФСИН Леонид Сагалаков.
Правозащитникам кажется особенно странным то, что на запросы родных пострадавших заключенных вместо медиков отвечает сам Сагалаков.
– Он заинтересованное лицо как "пострадавший по делу о дезорганизации". Вообще неизвестно, получала ли медслужба иркутского МСЧ запросы родственников о предоставлении информации по состоянию их здоровья. Ведь именно МСЧ области или начальник больницы, где осужденный получает медпомощь, должны отвечать на подобные запросы. Поскольку это отдельное от ГУФСИН ведомство, которое ему не подчиняется. А так получается, что Сагалаков как потерпевший заинтересован в ходе расследования. И до сих пор дает ответы родственникам, – рассуждает Глущенко.
Независимому правозащитнику Вячеславу Иванцу из почти десятка осужденных удалось встретиться только с одним. При этом в повторной беседе с подзащитным ему отказали.
– Трудность в том, что из девятерых осужденных, по которым заключено соглашение, найти удалось только одного, остальных от меня как будто прячут. Сначала они ссылались на то, что в ИК-6, где находится часть осужденных, карантин по коронавирусу. Перед этим руководитель отказал мне вообще в любых встречах. На прошлой неделе я привез в колонию письмо прокуратуры, из которого явствовало, что этот запрет является незаконным. Правда, он был ответом по нарушениям для СИЗО-1, но я истолковал как указание прокуратуры более общего характера. К тому моменту начальник колонии находился в отпуске, его заместитель, исполняющий обязанности, сообщил мне, что семеро из девяти выведены [из колонии], а двоих он мне предоставит. Я встретился с одним из них, по фамилии Пухов. У него много повреждений, нога повреждена. Он категорически заявил, что не хочет какие-либо бумаги против кого-либо подписывать и не будет заявлять о том, что это побои, причиненные в ходе ликвидации последствий бунта заключенных. Сказал, что у него, в принципе, все хорошо, только в ИК-15 не хочет возвращаться, потому что там его могут сначала изнасиловать, а потом убить. Эти 9 человек больше всех пострадали. Если вычесть десятого пострадавшего, Даутова Максима Сергеевича, который найден убитым или повешенным.
– Евгения Голева заявила, что у нее есть причины думать, что это не было самоубийство.
Сложно представить, что он мог такие травмы нанести себе сам
– Да, она же описывает, какие у него были телесные повреждения. Сложно представить, что он мог такие травмы нанести себе сам. После встречи с Пуховым второго оставшегося на территории ИК-6 Стрелкова мне тоже не вывели, сослались на какие-то обстоятельства, мол, колония закрывается, потом заявили, что он заикается и не будет со мной разговаривать. В конце этой рабочей недели поступила информация, что эти семеро сильно пострадавших осужденных, выведенные за пределы ИК-6, якобы все еще находятся там. В частности, тот, которому сделали операцию на сломанные пятки. Это, кстати, очень характерное повреждение при пытках полиции – они часто издеваются, нанося удары резиновой дубинкой по пяткам. По нашим сведениям, у него настолько тяжелое повреждение, что ему спицы вставили – очень тяжелые переломы, осложнение началось. На сегодня только переписка с колонией №6 и прокуратурой у меня уже достигает толщины тома уголовного дела – правда, она вся в одну сторону, за исключением ответов из аппарата уполномоченного по правам человека в Иркутской области. Нет ни одного ответа на десятки моих жалоб, обращений в прокуратуру и в саму колонию – просто игнорируют или говорят: "Вы нам письменно написали, мы вам письменно и ответим. Ждите через месяц".
– По поводу причин этого бунта есть у вас информация от очевидцев или надежных источников?
Дальше уже стихийно развивалось: кто-то забаррикадировался в бараках в промзоне, кто-то начал поджоги совершать
– Пухов мне рассказывал, что там произошло. Такая двухсерийная история. Сначала 9 апреля во время обыска в ШИЗО (штрафной изолятор внутри колонии) у Обаленичева находят сигареты. Там довольно жесткие правила – нельзя ни чайника, ни заварки, ни сигарет, все это можно получить во время прогулки или в других особых условиях. По словам Пухова, вместо того чтобы выдать их, он начал отстаивать свои права на данное имущество, доказывая, что он вправе. Когда у него силой отобрали сигареты, он вскрылся, что называется. Более того, используя запрещенный не то что в ШИЗО, а вообще в колонии сотовый телефон, выложил в интернет запись, отправил через мессенджер. На этом первая серия закончилась. Утром 10 апреля, по словам Пухова, казалось, что конфликт исчерпан: все ушли на работу, но после, вместо ужина, заключенных выгнали на плац, на котором находилось начальство колонии, – выгнали почти всю колонию, более тысячи человек. Начальство начало выяснять отношения с заключенными, в том числе якобы высказывая, по словам Пухова, оскорбления в их адрес, угрозы подвергнуть всех за такое поведение насилию, в том числе и сексуальному. Это Пухов так объяснил. Заключенные поняли, что их ждет коллективное наказание за то, что происходило в первой серии, поняли, что его не избежать, если не оказать хоть какое-то минимальное сопротивление. Вроде как в этот момент они и стали кидать камнями, а может быть, это произошло уже после того, как охрана стала выдавливать заключенных с плаца, напирая на толпу безоружных. Там еще не было Нацгвардии, там была только специальная часть внутренних войск – экипированные, со щитами и с дубинками, надвигались на толпу зэков. Те неорганизованно выплеснулись с плаца на свободную территорию зоны и в промзону. А дальше уже стихийно развивалось: кто-то забаррикадировался в бараках в промзоне, кто-то начал поджоги совершать. Пухов в это время находился в бараке, поэтому не знает, что происходило в промзоне. Не доверяю вполне его словам, потому что до нашей беседы с ним уже серьезно поработали. Пришлось его разговорить, прежде чем он начал откровенничать – но в этот момент его увели, не дали мне как положено работать. Он к тому времени уже разоткровенничался, из него страх попер: "Что нужно сделать, чтобы меня отсюда не вывозили? Потому что там мне конец, меня же там убьют. Что, мне в 55 лет гомосексуалистом становиться?" Такой вот разговор пошел. Они все очень сильно переживают, боятся. Сам он не такого характера, который пойдет, что называется, до конца держаться своей позиции. Человек, который хочет выжить, не блатной, не красный, таких на зоне называют "мужик". Работает, пытается изо всех сил выжить. Ему еще сидеть там 10 лет.
– То есть заключенные восприняли эту угрозу на плацу всерьез, не как метафору?
– Говорят, что те, кто остался (в ИК-15. – прим. С.Р.), уже все подверглись, скажем так, преследованию. Там почта внутри очень быстро срабатывает. Это до нас снаружи достучаться не могут. Я еще не занимался этим делом, а мне уже звонили из колонии, рассказывали, что с ними происходит. Что в СИЗО это происходит и в ИК-15 то же самое делают.
– А Пухов сказал, были ли подобные угрозы раньше? Или ни разу подобных угроз не было, поэтому такая реакция на плацу возникла?
Если ОМОН с собой сразу привезли, то получается, что они изначально рассчитывали на что-то такое
– Насколько мне известно, такое публичное выяснение отношений, когда начальство областное приезжает, начинает орать, за одного проштрафившегося зэка выстраивают всю колонию, начинают кричать: "Мы всех тут опустим", – не принято. Какой смысл в этом? Виноват один – накажите его. В конце концов, все ресурсы для этого есть. Зачем устраивать выяснение отношений коллективное? В этом нет никакого смысла. Если ОМОН с собой сразу привезли, то получается, что они изначально рассчитывали на что-то такое. Зачем было провоцировать, по сути, объявлять войну? Им просто на плацу объявили войну: "Ребята, не хотите по-хорошему, будем по-плохому". Им другого варианта не оставили, просто вытолкнули. Мое видение такое.
– На ваш взгляд, это какой-то личный просчет? Или умышленное объявление войны?
– Я связываю это со специфическим прошлым нового главы областного ведомства ФСИН.
– Родственники заключенных сообщают о том, что их сейчас якобы страшно бьют, выбивая согласие на сделку со следствием. Это соответствует действительности?
По большому счету, большинство из них – потерпевшие
– Там очень много пострадавших, которые могут идти в качестве участников бунта. По большому счету, большинство из них – потерпевшие. Как бы ни подавляли бунт, все равно бить беззащитных людей, лежащих на плацу, – это уже преступление. Преступление будут скрывать всеми силами. Для того чтобы его скрыть, необходимо мощное давление, причем это давление должно осуществляться как самой ИК (ведь не могут вывезти всех осужденных), так и за ее пределами. Там сейчас весь пресс-актив по всей области потерпевшими занимается. Их задача – чтобы потерпевшие превратились в обвиняемых, чтобы они признали: "Да, мы участвовали". Может быть, не все станут обвиняемыми, может быть, в СК решат, что достаточно и 50 человек, а остальных просто можно оставить свидетелями. Но свидетель должен быть "стабильным" – то есть давать такие показания, которые нужны следствию, а это значит, что где-то должно лежать его признание, что он тоже участник бунта. Им нужно страховку создать. Не только для того, чтобы выбить показания из тех, кого реально будут судить, но чтобы тех, кого судить не будут, официально признать не потерпевшими, а виновными. Там попали все, кто ни попадя. Там нельзя было уйти, спрятаться – всех вывели на плац, всем досталось. Кому-то очень сильно. Причем случайным образом, ведь на месте сразу невозможно было разобраться. А поскольку все это только гипертрофировало ситуацию, теперь нужно все это скрыть, поэтому никому не дают информацию, специально вводят в заблуждение о количестве вывезенных, привезенных, специально скрывают информацию, кто и где находится. Специально увозят, привозят, меняют места дислокации, кому-то дают поговорить с родными, кому-то не дают. До сих пор непонятно, сколько там человек погибло. Мне мои контакты говорят, что там минимум трое погибло, мы нашли пока только одного (после этого разговора другие правозащитники сообщили о поступившей информации о смерти второго заключенного. – Прим. С.Р.). Причем о троих мне говорили еще до того, как я начал этим делом заниматься, и не те люди, которые заинтересованы скандализировать ситуацию: не только заключенные, разные источники. Как из девятерых сильно избитых мы пока нашли родственников только одного, а про остальных не знаем, где они. Они, может, и есть, но мы не можем их найти. Точно так же с погибшими. Жена Даутова – в Братске, недалеко, по нашим меркам. А остальные родственники погибших, если они есть, могут быть по всей стране разбросаны. Соответственно, как мы можем доверять официальной информации?
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: