Аркадий Бабченко. Жизнь до и после спецоперации

«Немного устал рассказывать об этом дне, как все происходило и что я чувствовал», –​ это Аркадий Бабченко рассказывает о надоедливых вопросах, которые задают ему журналисты. Под словосочетанием «этот день» собеседник имеет в виду время с 29 по 30 мая, когда меньше чем за сутки он успел «умереть» и «воскреснуть». Спецоперация длилась одиннадцать часов для всех, кто был в курсе инсценировки, восемнадцать часов – для остальных. О том, как кардинально меняется жизнь за 40 минут разговора, почему мы не платили за это интервью пятьдесят тысяч долларов, что потерял и, наоборот, приобрел благодаря спецоперации по собственному «убийству», говорим в интервью с бывшим военным корреспондентом, а ныне колумнистом и фельетонистом Аркадием Бабченко.

– Начнем с начала, на этот вопрос вы неоднократно отвечали, но все же напомните, как начиналась история с «убийством» и «воскрешением»?

– За месяц до инсценировки у меня должна была состояться встреча с моим знакомым. Он перезвонил накануне и спросил, не могу ли я прийти немного раньше. Я пришел, стою, курю. Подъехала машина, вышли два человека, прошли мимо меня. Я тогда еще подумал: наверное, это к нам на встречу. Зашел – так и есть, сидят двое и мой знакомый говорит: «Эти люди – из СБУ, я их знаю, был с ними в АТО, проверенные, и им точно можно доверять. Они хотят с тобой поговорить». И выходит. Первой реакцией, конечно, было недоверие. Вот представьте себе, к вам кто-то приходит, говорит, что твоя смерть уже проплачена, за нее заплатили 40 тысяч, показывают ориентировки на тебя, показывают распечатки разговоров, демонстрируют фотографии денег. Ты смотришь и понимаешь, что да, информация пришла из России, скорее всего. В этот момент теряется ощущение реальности всего происходящего и одна мысль в голове: «Вы, блин, кто?!». Сначала не веришь и думаешь, что это какая-то подстава и ощущение, что тебя вывезут сейчас в лес и грохнут. Когда понимаешь, что так оно все и есть, желание одно – схватить жену и дочь и уехать куда-то в Антарктиду или Марианскую впадину, чтобы ничего этого не было. Затем приходит осознание, что это – твоя новая реальность. Да, она кардинально изменилась за 40 минут, но что остается делать? «Ну, давайте работать», – сказал я.

–​ Вы сразу согласились на сценарий с инсценировкой собственной «смерти» или брали время, чтобы подумать?

– Об инсценировке, кажется, сказали сразу. Я деталей сейчас не помню, это на самом деле такой всплеск адреналина, весь разговор в памяти просто не отложился. Основным моментом в разговоре была не сама инсценировка, мне сразу сообщили, что я – не единственная возможная жертва. Так, проходная сошка для шума. На самом деле все серьезно, и они будут работать дальше.

Я не помню, чтобы говорили напрямую, но было видно, что люди ждут моей помощи. Для того, чтобы сохранить и мою жизнь, и жизнь других потенциальных жертв. Я согласился сразу, они, конечно, просили никому не говорить. Но я сказал, что жена должна знать об этом обязательно, рассказал ей сразу, как только пришел.

–​ Одна из главных героинь всей спецоперации – ​ваша супруга Ольга, которая вынуждена была играть вдову перед ближайшим окружением почти сутки. Как она пережила эту историю?

• Радіо Свобода

– Жене гораздо труднее было, чем мне. Она, действительно, не хотела всего этого делать. Именно поэтому: ты видишь, как твои друзья седеют и получают мини-инфаркты, а ты все знаешь и не можешь им сказать.

–​ Был ли момент в ходе планирования и проведения операции, когда казалось, что еще немного и вас «раскусят»?

– Какого-то определенного момента не было, но весь этот месяц было стремно. Например, по стечению обстоятельств в течение этого месяца у моего подъезда постоянно стояла крайне подозрительная машина с крайне подозрительным мужчиной, который сидел там по несколько часов. А потом переезжал под мое окно и стоял под окном, не выходя оттуда. Как выяснилось потом, это был водитель одной из семей, который просто их ждал. Но неделя ушла на то, чтобы выяснить, что это не вторая группа, которая следит за домом, если Цымбалюк (Алексей Цымбалюк рассказывал, что ему заказали убийство Бабченко и других людей – ред.) не справится, а просто банальное стечение обстоятельств. Выходишь на балкон покурить и не знаешь наверняка, следят за тобой или не следят. Кроме этого, в любом случае, у тебя в голове до последнего мысль: «А вдруг это все подстава?» Сейчас человек зайдет в квартиру и выстрелит тебе в спину. Я перестал бояться, когда за мной закрылась дверь морга. В любом случае, ничего еще не закончилось.

–​ Когда журналисты в ночь с 29 на 30 мая приехали в морг, судмедэксперт (который знал о спецоперации) показал нам выписку, где были ваши паспортные данные и надпись «огнестрел». Спецслужбы просчитали тот вариант, что кто-то может приехать в морг и попросить выписку о вашей «смерти»?

– Судмедэксперт приехал, когда я лежал в карете «скорой», начал описывать, заполнял бумаги, описывал, в чем я одет, какие у меня есть ранения, поехал со мной в госпиталь. Все было сделано очень реалистично. Было понятно, что под моргом будут журналисты, и эту справку, думаю, сделали специально для них. Более того, меня в морге еще раз сфотографировали на столе для вскрытия, хотя это было совершенно необязательным.

–​ Какой был смысл в наложении грима на лицо, если фотография, где вы лежите в прихожей в луже крови, была сделана со спины? (В одном из интервью Бабченко рассказывал, что для максимальной натуралистичности «убийства» ему на лицо наносили специальный грим – ред.)

– Фотографии были сделаны с затылка, с лица и крупным планом на всякий случай. В результате они решили слить фотографию, где я лежу спиной и видно дырки от выстрелов. Если человек убит – он должен быть убитым. Все делалось настолько реалистично, что когда зашел в квартиру Цымбалюк, моя жена действительно зашла в ванную (согласно легенде, жена Аркадия Бабченко Ольга в момент, когда в мужа якобы «стреляли», находилась в ванной комнате – ред).

–​ Кто изображен на «фотороботе предполагаемого убийцы»?

– Насколько я понимаю, Цымбалюк. Потому что он поднялся, зашел в квартиру специально на случай, если там будут видеокамеры, свидетели или соседи. Как говорит Алексей, когда он заходил и выходил, внизу на лавочке сидел парень. Он, очевидно, и составил этот фоторобот.

–​ Когда вы говорите о том, что «ничего еще не закончилось», имеете в виду суд над Борисом Германом и другими возможными фигурантами этого дела?

– Судебный процесс над Германом – это только часть. Ну вот они одного Германа взяли, но ведь он не один. Он сам говорил, что он только один из руководителей одной из ячеек. Подобных группировок несколько. Деньги заходят, людей засылают. Субъект этого преступления – не Аркадий Бабченко, а общественная безопасность, и все это было сделано, чтобы дестабилизировать обстановку. Выборы президента Украины, которые на 2019 запланированы, так они никуда и не денутся. Поэтому эти люди как минимум до 2019 года все равно будут работать. Надеюсь, что после выборов потоки бабла, направленные на дестабилизацию обстановки в Украине, уменьшатся. Но до выборов я буду в таком положении, как сейчас, и это точно.

–​ «Игра должна была продолжаться, если бы не появилась угроза, что Герман сбежит в Милан», –​ это ваша цитата. Согласно первому сценарию, в какой момент вы должны были «ожить»?

– Эту спецоперацию разрабатывал не я. Насколько помню, «мертвым» я должен был пробыть несколько дольше, где-то три-четыре дня.

–​ В изначальном сценарии были прописаны «похороны»? Согласились бы на инсценировку собственного «погребения», если бы было нужно?

– Я спрашивал вначале, будем ли инсценировать мы мои похороны? Мне сказали, что до этого не дойдет. К тому же, всегда можно придумать отмазку, что продолжаются следственные действия, тело не отдают родственникам и тому подобное.

–​ Хотели бы посмотреть на собственные похороны со стороны?

– Ну, на собственную «смерть» я уже посмотрел, на собственные похороны тоже, наверное, прикольно. На самом деле, ни о каких «хотелках» речи не шло. Был ряд процедур, которые сделать было необходимо. Это все делалось через силу, через «не хочу». Все вокруг понимали, насколько это будет трудно, насколько окружающим будет трудно и сколько дерьма потом польется.

–​ Рассматривали вариант вообще не «воскресать»?

– Нет, такой идеи не было. Мне бы такая ситуация не подошла, потому что я – публичное лицо, журналист. Если работаешь в этой сфере, не воскресать нельзя. И мне не предлагалось такого варианта, во всей этой истории момент с моим появлением был прописан с самого начала.

–​ Вы часто пишете, что сейчас находитесь в «​бункере»​, это фигуральное выражение?

– Конечно, фигуральное. Я не под землей, но в очень хорошо охраняемом месте.

–​ Больше месяца вы находитесь в условиях четырех стен, чем занимаетесь все это время?

– Первые две недели мы просто отходили от всего, что произошло. Почти не ели, потому что невозможно было. Сейчас занимаюсь тем же, чем и занимался – пишу русофобские посты в фейсбуке и свои рассказы. Время от времени выхожу в город, на какие-то интервью. Но каждый мой выход – это спецоперация.

–​ Если бы это интервью было записано при личной встрече, а не с помощью Skype, какие меры безопасности было бы необходимо принять?

– Самое простое – это встретиться в стенах СБУ. Если нет, пришлось бы искать закрытое помещение, где не было бы людей. Только при этих условиях, если мне дали добро, я бы приехал.

–​ Насколько я понимаю, у вас сейчас очень ограниченный круг общения. Скучаете по массовости?

– Скучаю, конечно, видел недавно людей, интересные такие, прикольные. На живых людей посмотрел (смеется). Общения очень не хватает, потому что сейчас я каждый день вижу одних и тех же людей, и их очень ограниченное количество. Опасность и они (Служба безопасности Украины – ред.) расценивают как реальную, я тоже так считаю. Хочешь жить – сиди пока вот так.

–​ Пост про 50 тысяч долларов за интервью был написан, чтобы оставили в покое?

– Именно по этим причинам. Ну, потому что достали, у меня за сутки было 200-300 звонков, мне пришлось выключить телефон. Сначала едва у жены не было нервного срыва, потом у меня. Я попросил дать мне две недели, чтобы отойти от всей ситуации. Две недели прошло, все, кто дождался, – я готов работать и общаться с прессой. Деньги мне так никто и не предлагал, кроме канала «Россия 24», но я их автоматически послал раньше, чем успел подумать. Еще канал «НТВ» просил скидку хотя бы за десятиминутное интервью, но когда я предложил им перевести сумму на счет «Правого сектора», переписка оборвалась.

–​ Вам как журналисту приходилось когда-нибудь платить за информацию? За какую информацию готовы были бы заплатить?

– Нет, я же не расследователь, больше репортер, мне в работе своими глазами нужно было смотреть и описывать увиденное. Если оплату машины или взятку, чтобы проехать на место, можно назвать платой за информацию, то только в таком виде. Я бы не стал платить за интервью, которое бы подняло мои рейтинги, мне это просто не интересно. А вот если бы это была какая-то общественно-важная информация или она помогла бы раскрыть преступление, например, здесь бы заплатил, не раздумывая, конечно.

–​ Если бы сейчас была возможность, вернулись бы в журналистику «в поле»?

– Наверное, да. Мне сейчас этого не хватает, но я не уверен, что смогу снова заставить себя поехать на войну. Чем дальше – тем сложнее. От крайней командировки на Донбассе я три года не мог отойти, например. Это была одна из самых сложных командировок: плечо мне нарушили так, что оно полтора года восстанавливалось, сломанный нос, потрескавшиеся ребра. Расстреливали меня, вполне по-настоящему. Когда тебя голым с мешком на голове тянут под миномет, возвращаться туда вновь не очень хочется. Я просто не смог собрать себя в кулак, мужества, наверное, не хватило. Но то, что не хватает работы «в поле», – это точно. Наверное, это черта характера, влезть куда-то поглубже, чтобы делать оттуда репортажи (полную историю о поездке на восток Украины Аркадий рассказывать отказался, аргументируя тем, что сейчас «не время» – ред.)

–​ Что думаете о критике от журналиста и писателя Сергея Лойко, который утверждает, что вы за четыре года ни разу не поехали на Донбасс и не сделали оттуда ни одного полноценного репортажа, кроме отрывков из поездки в 2014 году?

– Ничего не думаю. Коллега Лойко постоянно называет меня военным корреспондентом, но я уже три года подряд говорю, что я – скорее, колумнист, фельетонист. Никакой проблемы здесь не вижу.

–​ Если бы вы знали заранее, к чему может привести ваша журналистская деятельность, прекратили бы писать?

– Единственное, что я сделал бы тогда – это предпринял все меры безопасности для своей семьи. Одно дело, когда показывают ориентировку на тебя, совершенно другое – когда там ориентировка еще и на твою жену с ее данными. Может, на некоторое время я бы и залег на дно, но ненадолго. Скорее всего, нет, не прекратил бы. Сейчас у меня, наоборот, желание только и делать, что заниматься своей деятельностью. Когда тебя хотят убить – к этим людям возникают не самые позитивные чувства. Как говорил Маугли: «У меня под языком достаточное количество колючек, чтобы вонзить их в шкуру каждому рыжему псу». К тому же обстоятельства сложились так, что сейчас я могу писать, находясь в безопасности, поэтому я этим пользуюсь.

–​ Вы покинули территорию России, когда получили предупреждение о том, что можете сесть. Тогда вы выехали на территорию Чехии. Если действительно шла отработка, то почему вас пропустили через границу (Аркадий Бабченко покинул Россию в феврале 2017 года – ред.)?

– Мне тогда прямым текстом сказали, что ты или сваливаешь, или тебя посадят. Политковскую убили, Немцова убили, половину людей пересажали, Дмитриева во второй раз сейчас посадили, Третьяков сидит, Стаса Калиниченко во второй раз посадили, Стомахин сидит, Маркелов убит, Эстемирова убита. Когда такие люди говорят, что «ты перешел черту», ты предпочитаешь верить. Меня тогда предупредили три разных источника, не связанных между собой. Все получилось ровно так, как мне говорили. Кроме этого, 7 февраля меня предупреждали об обыске. Тогда, 7 февраля, прошел обыск у многих: Марк Гальперин прыгал с балкона, пришли к Зое Световой. Сложилось впечатление, что тогда меня кто-то вычеркнул из списка лично. А вот когда сказали еще раз: «Готовься, в такое-то время придут к тебе», тогда я собрал шмотки и уехал.

–​ «Никто лучше России не может воспитывать русофобов», – сказали вы в одном из интервью. Часто утверждаете, что со страной, где вы родились и прожили большую часть жизни, вас ничто теперь не связывает. В какой момент пришло это осознание? Если вы больше не ассоциируете себя с этой страной, почему продолжаете систематически писать о России?

– Последняя капля была в 2014 году, когда началась война на Донбассе. Я когда посмотрел, у меня волосы встали дыбом. Идите к черту, не хочу иметь с вами ничего общего от слова «вообще». Пишу о них, потому что это просто потрясающий материал для любого колумниста. Предоставлять такой фактаж и такие истории сейчас не может ни одна страна, ни одна субстанция в мире. Когда на наших глазах целая нация сходит с ума, когда со страной происходит то, что происходило с Германией в 30-х годах – об этом журналисту только писать и писать.

–​ Вы систематически используете в текстах несколько запоминающихся фраз. Например, «Родина тебя бросит, сынок», откуда взялось выражение?

– После Грузинской войны, я сделал текст, который назывался «Памятка русскому солдату». В нем я писал: «Пехотинец, помни, если ты попадешь в окружение врага – Родина тебя бросит. Подводник, помни, если твоя подводная лодка ляжет на дно, Родина тебя бросит. Летчик, помни, если твой самолет будет сбит над Джавой, Родина тебя бросит». Само выражение – переделанное клише с американского кинематографа, где говорится: «Армия не бросит тебя никогда». Я переделал фразу наоборот и слово «армия» заменил на слово «Родина».

–​ По вашей версии, у жителей современной России есть два варианта: смириться или уехать. А сколько вариантов у людей, которые сейчас живут в Крыму?

– Крым – это отдельная история. Полуостров был действительно захвачен и аннексирован. Но сопротивляться там сейчас бессмысленно. Силовым методом, забастовками и листовками там ничего не достичь, кроме новых тюремных сроков. В Крыму я сейчас вижу также только два варианта: первый – тот же, уехать, и второй – не смириться, а мимикрировать, сделать вид, что ты приспособился к окружающей реальности. Наша с вами задача – не получить туберкулез и не поехать в Лабытнанги на 20 лет, а дожить до 96 лет и умереть в свободном Крыму, в свободной Украине богатыми, здоровыми и счастливыми.

–​ Вопрос из Крыма, спрашивает одна из местных активисток: почему и в какой момент выбрали для себя принцип «не молчать»?

– Во время Второй чеченской войны. Я помню, когда домой вернулся, включил телевизор и попал на репортажи из Чечни на каналы, которые подчинялись власти, и на оппозиционные. Одни рассказывали, как проклятые чеченцы убивают белых и пушистых россиян. Как россияне спасают государство от развала и сепаратизма. Другие, наоборот, говорили, что Россия напала на Чечню, российские солдаты – убийцы с закатанными рукавами, которые едят чеченских детей. В реальности же было ни так, ни так. Россия тогда воевала срочниками. По 18 лет пацанам, от них толку никакого, они могут только просить: «Дядя, не убивайте». Тогда я написал об этом статью и разослал в несколько редакций, мне позвонили из «Московского комсомольца» и предложили там работать. С тех пор сложилось так, что эта страна каждый раз подбрасывала и подбрасывала новые ситуации, в которых невозможно промолчать.

–​ Есть ли шанс возвращения Крыма и Донбасса под контроль Украины?

– В Крыму гайки будут затягиваться еще сильнее. Ну, и деньги туда будут заходить – это понятно. Крым в худшей ситуации, чем Донбасс. Если на Донбассе все может завершиться, когда нефть «рухнет» и будет по двадцать, Россия просто откажется и выведет оттуда свои войска, то от Крыма она будет готова отказаться в последнюю очередь. Крым – это, все же, надолго.

–​ Один из ваших последних постов – предложение обмена Бабченко на всех политических заложников Кремля, получили какой-то ответ на это от России?

– Нет, не получил, но сейчас у меня есть информационный ресурс. Все, что я пишу, становится заметным. Я так посидел, подумал: писать посты в Фейсбук неэффективно, смотреть, как человек там умирает, невозможно. Я сначала хотел написать об обмене меня на Олега Сенцова, но постоянно нужно помнить, что Олег требует освобождения всех украинских заключенных, которые сидят в российских тюрьмах. Если говорить серьезно, давайте торговаться. Я готов меняться на двоих, на десятерых. Собираю вещи, еду на границу с Россией, как только ребята переходят, будем договариваться.

–​ В России юрист Дмитрий Третьяков арестован за перепост вашего поста в Фейсбуке. Если сторона защиты или сторона обвинения заявит вас в качестве свидетеля по этому делу, будете давать показания?

– Я постоянно на связи с его адвокатами. Они недавно восстановили страницу и пишут о ходе дела там. Да, сторона защиты Дмитрия заявит меня в качестве свидетеля. Если это будет необходимо, конечно, я дам показания, скорее всего, с помощью видеоконференцсвязи.

​–​ Путин отпустит Сенцова?

– Я надеюсь. Потому что Вышинский (Кирилл Вышинский – руководитель «РИА Новости-Украина», сейчас находится под арестом – ред.) все же есть, и еще люди есть. Сенцов – человек, который доставляет массу неудобств, надеюсь, что в конце концов отпустит.

–​ Вы получили гражданство Украины?

– Нет, не получил, у меня вид на жительство. С гражданством сложнее, у меня дедушка из-под Геническа, поэтому право на гражданство я имею. Но нужно искать и собирать все документы. Порошенко предложил мне помощь в получении гражданства, я сказал, что, если дадут, отказываться не буду, но пока никто ничего не говорит. Я бы хотел остаться жить в Украине. Здесь абсолютно мое место, я чувствую себя в своей тарелке, но здесь и ответственность моя, конечно.

–​ Что больше всего нравится в Украине?

– Свобода. Я переехал сюда и перестал бояться. Когда жил в Москве, постоянно оборачивался, подходил к дому и просил жену выйти и посмотреть на этаж выше, на этаж ниже, чтобы никто не стоял и не ударил меня арматурой по голове. В Киеве я просто спускаюсь в метро и стою, а не ищу место, как встать так, чтобы тебя под поезд никто не толкнул. Это – свободная страна, это и привлекает. Не знаю, может кому-то не нужно, а вот мне обязательно нужно на свободу.

–​ Какие СМИ читаете сейчас?

– Украинские, в первую очередь. Поименно называть не берусь, но у меня есть несколько, которые я для себя отобрал. Еще некоторые российские, чтобы понимать ситуацию, что там происходит. Но это, скорее, как окошко в крематорий, чтобы периодически смотреть, как оно там все «пылает».

–​ Перечитали ли все «​некрологи»​ о себе, вынесли что-то из них?

– Все «некрологи» было прочитать невозможно, потому что их был вагон. Я, конечно, человек тщеславный, но не настолько, чтобы сидеть и искать тексты о себе. Когда они были, тогда я был в таком опустошенном состоянии, было все равно: что некролог читаешь, что таблицу Менделеева. Вот как после боя, когда выходишь – и абсолютная апатия, чувства атрофируются. Когда ты не человек, а просто робот.

–​ Вам приходилось писать некрологи о своих знакомых, что переживали, когда готовили их?

– Мерзость этой страны и этой жизни в целом состоит в том, что жанр некролога тяжелый только сначала. Первый некролог, конечно, дается невероятно трудно. А вот когда ты седьмой пишешь – идет как по маслу.

–​ О чем больше всего жалеете сейчас, после всей инсценировки?

– В первую очередь о резонансе, который вызвало мое «убийство». Понятно, что информацию сливали специально, но мы не ожидали, что поднимется такая волна на международном уровне. Это мы прокололись, конечно. Во-вторых, очень волновался, чтобы, не дай Бог, никто не получил инфаркт. Мне жаль, что знакомых и друзей пришлось протянуть через эту историю. Но другого варианта не было.

• Радіо Свобода

–​ Как отреагировали на критику за «сотрудничество со спецслужбами» и «нарушение журналистской этики» со стороны своего окружения?

– Трудно расставаться с людьми. Я вообще пехотинец по жизни, привык жить взводом. Когда твоего ничего нет, а есть только общее. Когда один за всех и все за одного. Когда в людях уверен и основа выживания взвода – чтобы каждый в каждом был уверен на сто процентов. Если ты не уверен в том, что тебя будут вытягивать раненого с нейтральной полосы, взвод не выживет. Он просто погибнет. Я очень тяжело впускаю людей в свой взвод и очень трудно с ними расстаюсь. Поэтому, когда начинают писать, что Бабченко больше не журналист, и о том, что он нарушил журналистскую этику – ну и хрен с тобой, я понял, что на нейтралку ты за мной не полезешь.

–​ Что вы сделаете в первую очередь, когда прятаться и находиться под охраной больше не будет необходимости?

– Быть полностью уверенным, что в охране не будет необходимости, я смогу, только когда колонна американских «Абрамсов» будет завозить гуманитарку в Москву. В других ситуациях я вообще не уверен. Сейчас непонятно даже, в какой это может произойти стране. Но если это произойдет в Киеве, соберу всех своих друзей, которые у меня остались, и пойдем пить пиво. Вся ситуация с инсценировкой моей «смерти» проявила одну важную вещь – настоящих друзей. У меня, как оказалось, не так их и много, но теперь я уверен на сто процентов, что это мой «взвод» и он точно полезет за мной на «нейтралку».