Судьбу пропавшего в Сирии российского наемника выясняют у экстрасенсов

Шахунья. Занесенный снегом райцентр на границе Нижегородской и Кировской областей. На главной площади советские здания администрации, почты, чуть поодаль железнодорожный вокзал, за железной дорогой – частный сектор. Здесь, следуя странице в "Одноклассниках" и телефонному справочнику, мы – я и оператор Андрей Костянов – и пытаемся найти мать 26-летнего Алексея Шихова, возможно, погибшего при обстреле колонны проасадовских войск в сирийском городе Дейр-эз-Зор 7 февраля. Мы хотим записать интервью с матерью Алексея, расспросить ее о том, зачем и как он поехал в Сирию, есть ли информация о том, когда ей отдадут тело сына, обещали ли компенсацию, хотя он, очевидно, воевал в составе частной военной компании.

Добротный деревянный дом, трактор за воротами, внедорожник у ворот, табличка со злой собакой. Нам повезло: людей с нужной фамилией в Шахунье много, но мы с первого раза приехали по верному адресу. Оказывается, впрочем, что здесь живет не мать Алексея, а его тетя по отцу – Галина. Сама она на работе, ее муж рассказывает, что последние новости они узнали от сына, который работает в Москве на госслужбе, тот в свою очередь прочитал в интернете. Никакой похоронки они не получали, никто им не звонил, сам Алексей давно не выходил на связь, впрочем, они и не общались: тетя Галина – сестра отца Алексея, но его родители развелись 20 лет назад, парень жил с мамой в Нижнем Новгороде, отец – в 20 км от Шахуньи. Живущий в Москве сын Галины пытался пробить информацию о двоюродном брате, используя доступные ему связи, но ничего узнать так и не смог. "Он все втихаря делал. Раз пропал, потом оказалось – в Донбассе. Потом снова пропал, а теперь вот пишут, что в Сирии", – рассказывает муж Галины.

Имя Алексея Шихова появилось в списках Conflict Intelligence Team (CIT) со ссылкой на пост в сети "ВКонтакте" расположенного в Петербурге Музея воинской доблести Донбасса. Группа этого музея, опубликовавшая соболезнования по поводу смерти "Кадета" – такой позывной был у Шихова, – уже закрыта для широкой публики, но СМИ успели перепечатать скриншот с постом о его гибели. До сих пор это единственная информация о его судьбе.

Тетю Галину мы находим в одной из контор в шахуньинской промзоне: старая советская мебель, скрипящие деревянные полы, агитационные листовки Павла Грудинина и портрет Иосифа Сталина на столе. Она неразговорчива, просит лишний раз не беспокоить родителей, тем более что все считают Алексея живым. "Пишут ерунду какую-то. Фотография вообще с Донбасса. Я сегодня открыла Яндекс, там пишут, что раненых уже привезли в Россию. Мы не считаем, что он погиб. Вы же не будете писать вот как все пишут в интернете – выражать соболезнования?" – спрашивает. Нет, соболезнования пока не будем, может, и правда, живой.

Экстрасенсы сказали: жив

Отца Алексея, Василия Шихова, мы ждем у конторы колхоза "Новый путь" в деревне Красногор. Он работает здесь ветеринаром, но на месте его не оказалось. "Он в лесу", – сказали сотрудницы колхоза. Деревня находится на холме, вокруг – залитые солнцем белые поля, солнце слепит, сверкает на проводах, на крышах домов, на утяжеленных снегом лапах елок, на барельефе Ленина, что смотрит на деревню со стены колхозной конторы.

Он приезжает – крупный мужчина с заскорузлыми рабочими руками и приятной улыбкой, щурясь, рассказывает, что с сыном они общались мало, но он гостил у него осенью, показывал фотографии с Донбасса, рассказывал, что ездил туда добровольцем. Про войну не говорил, все больше про музей, впрочем, сослуживцы Шихова рассказали РБК, что хоть начинал он и правда в музее Новороссии, но потом (по словам отца, в 2016 году) отправился в Луганскую область, записавшись добровольцем в бригаду "Призрак": "Парнишка был правильный, ничего плохого сказать о нем не могу! Чувство братства у него было, это точно, всегда рвался в бой", – цитирует РБК сослуживца Шихова по "Призраку" Алексея Кузичева.

Ничего не говорил Алексей отцу и про Сирию, сказал, что едет в командировку в Петербург. Василий тоже не верит интернету: по его словам, его московские знакомые (наверное, племянник) в первый же день обратились аж к девяти экстрасенсам, и все они в один голос сказали: Алексей ранен, но жив и будет жить. "Теперь его там волонтеры ищут по госпиталям в Москве и Питере", – говорит Василий.

По его словам, военная служба всегда была мечтой сына, он прыгал с парашютом на аэродроме под Нижним ("то ли 13, то ли 14 прыжков"), после 9-го класса пошел в кадетское училище, срочную службу прошел в Хабаровском крае. Вообще хотел стать десантником, но в кадетском училище как-то "игрался с взрыв-пакетом", и ему оторвало фаланги трех пальцев на левой руке – военная карьера после этого была заказана. Московские знакомые попробовали было "порекомендовать" его в нижегородское управление ФСБ, дело уже было на мази, но снова подвели пальцы. После службы Алексей закончил Сормовский механический техникум и перебивался случайным заработком: то в рекламе работал, то в строительстве, то продавал сантехнику, но был со сложным характером и часто не мог найти общего языка с руководством и коллегами. Про Донбасс же рассказывал взахлеб – для него это было что-то настоящее.

Амбиции с Донбасса

Продолжая поиски матери, мы возвращаемся в Нижний и находим панельную девятиэтажку, где Алексей жил со своей мамой Натальей и бабушкой Валентиной Васильевной. Дверь открывает бабушка, мамы нет дома. Никто, впрочем, не может ответить на наши вопросы, оказывается, что эта часть семьи… не в курсе последних новостей, хотя бой в Дейр-эз-Зоре был уже неделю назад: в интернете они не сидят и с родственниками со стороны отца не общаются. Мы решаем не вмешиваться и ничего бабушке не сообщать.

Валентина Васильевна с дочерью и внуком не разговаривает и 20 минут ругает их на чем свет стоит: внук непутевый, ленивый, работу найти не мог, "до 26 лет жил на мамином холодильнике", напривез из Украины каких-то флагов ("С Украины у него много амбиций осталось, какие-то письма, благодарности"), украл куртку в торговом центре: завели уголовное дело (или доследственную проверку?), но до суда не дошло. "Почему мне не сказал? Знал же, что у меня есть деньги, попросил бы, мы бы посидели, поговорили, я бы его обула-одела", – говорит Валентина Васильевна, и в ее обиженном, строгом тоне появляются нотки нежности. Дома внук не появлялся последние три месяца, и ему уже стали приходить письма из банка о просроченном кредите: еще одно доказательство для бабушки его безалаберности. Одного боится Валентина Васильевна: как бы куда не влип из-за денег. "Это же не с наркотиками связано? Не с оружием? Он за деньги что угодно может сделать. Вот этого я боюсь, этого боюсь", – переживает искренне. Валентина Васильевна тоже говорит, что Алексей мог быть резким и даже грубым, мало с кем находил общий язык, ругался порой громко по телефону: выяснял отношения то со своей девушкой, то с друзьями, из-за характера бросал и работу. "Я им сказала: громче меня в этом доме разговаривать никто не будет. И это было абсолютно серьезно. Пусть хоть дерутся, но шепотом, все шепотом, чтобы люди не слышали".

Стоя за приоткрытой дверью, Валентина Васильевна как может отговаривает от встречи с дочерью: "С ней нельзя говорить на серьезные темы, она ничего вам не скажет, у нее одни амбиции". С ее слов выходит, что мать похожа на сына: тоже меняет работы из-за характера, сейчас работает на почте напротив дома. Завтра она во вторую смену, но, даже если мы ее найдем, ни о каком интервью дома не может быть и речи: "Я не хочу, чтобы в мою квартиру заходил кто-то, кто связан с их делами. Нет-нет-нет!"

Пока мы разговариваем, приходит сын Валентины Васильевны Михаил – он живет отдельно и иногда заезжает проведать мать. Мы выходим с ним на лестничную клетку и, удостоверившись, что дверь закрыта и Валентина Васильевна не может нас слышать, рассказываем, зачем приехали. Михаил тоже не в курсе произошедшего, да и с племянником почти не общался.

На следующий день мы почти у цели – идем на почту, где работает мать Алексея, решив, что не будем ей говорить о цели нашего визита, если она до сих пор не в курсе. Женщина в окошке №1, на бейджике значится имя Наталья, но другая фамилия, говорит, что никакая Наталья Шихова тут не работает. В других окошках такую фамилию тоже не слышали. В отделе выдачи пенсий, в отделе доставки – тоже нет. Озадаченные, мы выходим на улицу, я звоню Михаилу, чтобы выяснить, не ошиблись ли отделением, он говорит, что она, возможно, сменила фамилию, но новой фамилии сестры он не знает. Михаил рассказал ей о нашем визите и порекомендовал сходить в полицию написать заявление о пропаже человека. Пока я говорю с ним, на крыльцо выходит Наталья из первого окна. Плотно сжатые губы, жесткий взгляд, туго застегнутая блузка униформы: "Это я, – говорит. – Кто вы? Что вам нужно?" Сцена похожа на игровое кино, хотя никто не играет. Наталья не хочет с нами говорить, настроена недружелюбно, даже снимает нас на мобильный телефон, спряталась за ним, как за щитом. "Ничего не известно, ничего не подтверждено, мы надеемся, что он жив, – чеканит. – Приезжайте, когда будут положительные новости… Или отрицательные".

Мы уезжаем, так и не взяв интервью у матери Алексея Шихова. Впрочем, сама того не желая, она ответила на наши вопросы: жизнь и смерть ее сына никого не волнует, кроме заезжих журналистов, принесших плохие неподтвержденные вести из интернета. Государство, при поддержке которого он уехал на далекую войну, отстранилось. Остались лишь экстрасенсы.