Джафер Эмиралиев: «Страшно вспомнить те часы горя и трагедии»

В Украине 18 мая – День памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. По решению Государственного комитета обороны СССР, в ходе спецоперации НКВД-НКГБ 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194111 человек. Результатом общенародной акции «Унутма» («Помни»), проведенной в 2004-2011 годах в Крыму, стал сбор около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В преддверии 73-й годовщины депортации Крым.Реалии, совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий, публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.

Я, Джафер Эмиралиев, крымский татарин, 3 января 1932 года рождения. Уроженец деревни Юкъары Каралез Куйбышевского района (в 1945 году переименована в Залесное, входит в состав Бахчисарайского района – КР) Крымской АССР.

Состав семьи на момент депортации: мать Эмине Эмиралиева (1909 г.р.), бабушка Фатиме (1870 г.р.), тетя (жена младшего брата отца) Мабубе (1927 г.р.), я, братья Хайсер (1936 г.р.), Айдер (1940 г.р.) и сестра Шерифзаде (1942 г.р.). На момент депортации наша большая семья проживала в деревне Юкъары Каралез в домах под №59 и №60. В деревенской школе с преподаванием на родном языке в 1941 году я закончил 3-й класс.

В 1944 году семья жила в двух домах – один старый дом и новый дом, у нас было 20 соток приусадебного участка – огромный сад и огород. Из домашнего скота были корова, 15 коз, 10 овец с молодняком, 2 десятка кур.

Брат отца Аблямит, который жил вместе с нами, был призван в Красную Армию в начале войны. Отец Эмирали Ибраимов (1903 г.р.) был инвалидом (плохо слышал), в конце апреля 1944 г. был мобилизован в Трудовую армию. Также призвали в Трудовую армию и дядю Аблямита, который оказался дома.

​Сразу после освобождения нашего села от фашистских захватчиков весь 2-й этаж нового дома заняли два офицера Советской армии. К ним постоянно приходили солдаты и эти офицеры писали что-то. Потом мы поняли, что они составляли списки проживающих в деревне. Нас в дом не пускали, все было строго засекречено.

К 18 мая 1944 г. мы жили в подвале старого дома. На рассвете к нам постучали два вооруженных солдата. Тетя вышла к ним, и они сказали: «За измену Родине по приказу Сталина вас высылают», – не разъясняя куда и на какое время. Нам дали 15 минут на сборы. Никаких постановлений не было зачитано, не объяснили сколько и что нужно брать.

Мы были все в шоковом состоянии, успели схватить кое-что из продуктов и вещей. Мать с маленьким ребенком на руках, бабушка была немощна, взяла маленький узелок и Коран. Я, старший из детей, успел взять котел, ведро, насыпал немного фасоли. Тетя взяла кое-какие вещи и одеяло. Через указанный срок нас выгнали на улицу и погнали на место сбора Ат-ахыр (Конный двор), который находился на окраине деревни. Все это время нас сопровождали 2 солдата с автоматами.

​К моменту депортации в нашей деревне насчитывалось 122 семьи крымских татар. Когда мы пришли к месту сбора, там уже были почти все наши деревенские. Мы все были под пулеметным прицелом, со всех сторон окружили вооруженные солдаты. Даже выйти по нужде можно было только под сопровождением солдата. Нас держали там до обеда. После обеда на студебеккерах и пятитонках (грузовые автомобили – КР) начали вывозить из деревни. К каждой машине был прикреплен вооруженный солдат, который сидел в кабине. Везде слышны плач, крики, оскорбления солдат. Стоял хаос и ужас, страшно вспомнить те часы горя и трагедии. Нашу семью вывезли последними. До сих пор перед глазами стоит картинка как уводил нашу корову дядя Вася из деревни Буюк Сюрен (в 1945 году переименована в Танковое – КР).

Не подъезжая к станции города Бахчисарая, нас высадили у железнодорожного полотна. Продержали там 2 часа. К вечеру подогнали эшелон с грузовыми вагонами и нас начали загружать в них. В нашем вагоне было 12 семей – все жители деревни Юкъары Каралез. Те семьи, которые вывезли раньше нас, попали кто в Костромскую область, кто в Наманганскую область, а мы попали в Самаркандскую область.

​Никаких условий в вагоне не было. Туалет сделали сами люди: в уголке вагона пробили дырку в полу и огородили куском тряпки. Сами добывали воду на редких остановках, бегали, искали ее. На этих же остановках из нескольких кирпичей быстро сооружали очаг, где готовили из припасов, которые смогли взять с собой. Не успели приготовить, раздавался гудок паровоза, и все бегут в свои вагоны с полусырой едой, на ходу запрыгивая в вагон. На остановках могли стоять и 10 минут и по часу. Никто не объявлял, сколько будем стоять. Были случаи отставания от вагонов, я тоже чуть было не отстал, помог солдат.

Мы слышали, что в других вагонах были умершие, но у нас таких случаев не было. Помню, что временами (примерно 5-6 раз за все время пути) давали какие-то похлебки, но регулярности не было.

Никаких врачей, санитаров в пути следования я не видел и не было, это я могу сказать с уверенностью. В пути люди из вагонов все завшивели. Никаких средств, чтобы избавиться от вшей нам не выдавали. В разбитое окно вытаскивали одежду и вытрясали, вши сыпались как песок. Случаев смерти в нашем вагоне не было.

В пути мы были 22 дня, на конечную станцию прибыли 10 июня. Наш состав остановился на станции города Каттакурган Самаркандской области Узбекской ССР. Выгрузили на перрон, погнали всех мыться в баню. По приказу солдат заставили раздеться всех: и женщин, и мужчин, и стариков, и детей. Всех загнали в баню, а вещи свалили в общую кучу на дезинфекцию. После бани мы с трудом разобрались с вещами, оделись, и нас сразу же погрузили на машины и повезли за 40-50 километров в районный центр Митан.

​Там нас встретили на арбах представители колхозов, так называемые «покупатели». Все 12 семей из вагона попали в колхоз им. Ахунбабаева, где распределили по домам. Мы попали к одинокому старику-узбеку, который очень сочувственно отнесся к нам, помогал чем мог. Его забота и помогла нашей семье в тяжелые первые времена депортации. Он запретил пить нам сырую воду из арыков, и научил пить кипяченную воду. Комната, в которую нас поселили, была большая, окон не было. Зимой валили деревья, и топили помещение.

Мы, крымские татары, у себя на родине, в Крыму, пили чистую воду из источников, а в Узбекистане, в первые дни пили грязную, мутную воду из арыков, жара заставляла нас пить из любых источников. Это и погубило многих из нас, кишечные заболевания унесли многие жизни.

Местные жители к нам относились доброжелательно, случаев издевательств не помню.

В июле-месяце местные власти стали выдавать паек зерном, но не регулярно, затем и вовсе прекратили. По прибытию никакими стройматериалами нас не обеспечили. Узбеки сами жили очень бедно, в полуразваленных хижинах.

Весной 1945 года председатель колхоза Касым Тавлык вызвал глав семей спецпоселенцев и заявил, что на каждую семью выдается ссуда со стороны государства (сумму не сказал). И предложил всем собраться и пойти на рынок, чтобы он купил на эти деньги коров. Не всем успели купить, никто не знал сколько денег выдали, за сколько купили – все строилось на обмане. Нашей семье досталась корова, за нее мы платили 5 лет ссуды. В 1947 году советское государство провело реформу денег, и мы были вынуждены платить за ссуду уже в десятикратном размере.

​На 3-й день после прибытия на место поселения бригадир Мейликул-ака заявил мне, что я должен выйти на работу. Мне дали лошадь, и я с ней работал на хлопковом поле. Работал по 10-12 часов в день. За трудодень мне выдавали продуктами питания, тканью. Денег я не видел. Мама и тетя в первые месяцы депортации работали в местпроме (в данном случае, на предприятии, относящемся к местной промышленности – КР) рабочими.

От нашего кишлака до райцентра Иштыхан было 7 километров, и только с разрешения коменданта можно было раз в неделю в воскресный день попасть на рынок. Через каждые 15 дней ходили к коменданту Топырику на подписку. В 1948 году комендант прочитал указ «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного поселения...» (указ Президиума Верховного Совета СССР 26 ноября 1948 г. «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны» – КР), после этого указа ужесточился комендантский режим.

В первые годы высылки каждый член нашей семьи перенес заболевание малярией. По кишлаку специально ходили санитары из тропстанции и выдавали хинин, акрихин, в некоторых случаях делали уколы.

​В 1944 году осенью, дома после укола против малярии, от заражения крови умерла моя сестренка Шерифзаде. Ее похоронили на сельском кладбище, на следующий день увидели, что ее могилка вскрыта и труп съеден шакалами.

В нашем кишлаке все депортированные перенесли заболевания малярией, дизентерией и тифом. В 1944 году летом от этих болезней погибло примерно 20 человек. А зимой и весной 1944-1945 годов тиф косил всех подряд. У наших соседей из 6 членов семьи 3 умерли от тифа.

Наша семья также, как и все депортированные крымские татары, голодала. Но дядя Мемет, который жил и работал в России, разыскал нас и помог деньгами. И наша семья выдержала голодные первые годы. Со стороны властей никакой, повторяюсь, помощи не было.

​В 1946 году из Трудовой армии по состоянию здоровья вернулся мой отец. После возвращения отца у нас жизнь более-менее наладилась. Отец начал работать в колхозе, а я пошел учиться в узбекскую школу. Там я закончил 9 классов, учился на узбекском языке. После по вербовке пошел работать на стройку суперфосфатного завода в городе Самарканде. Там же получил среднее образование и в 1953 году поступил в пединститут на физико-математический факультет в узбекскую группу. От места стройки до города было расстояние более 10 километров, и нам, спецпоселенцам, не разрешали ездить в город без разрешения коменданта.

До 1956 года мы не думали о развитии культуры и искусства крымскотатарского народа, мы выживали в страшных условиях, в которые нас кинула советская власть. Не разрешалось соблюдать национальные традиции и проводить праздники.

После указа 1956 года (указ ПВС СССР от 28 апреля 1956 года, согласно которому с крымских татар и некоторых других депортированных народов были сняты ограничения по спецпоселению – КР) жизнь депортированных в местах спецпоселений стала немного налаживаться. Но меня не устраивали ограничения, приведенные в этом указе, и, главное, – запрет на возвращение на Родину.

В Крым смог вернуться только в августе 1988 года.

(Воспоминание датировано 24 августа 2009 года)

Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий