18 июля 1925 года художественный критик Николай Пунин записал в своем дневнике ленинградские слухи: "Расстреляны лицеисты. Говорят, 52 человека, остальные сосланы, имущество, вплоть до детских игрушек и зимних вещей, конфисковано. О расстреле нет официальных сообщений; в городе, конечно, все об этом знают, по крайней мере, в тех кругах, с которыми мне приходится соприкасаться: в среде служащей интеллигенции".
Лицеисты, о которых говорит Пунин, – это выпускники Александровского лицея, того самого, который окончил Пушкин, но переехавшего в 1844 году в Петербург и, само собой, потерявшего в названии слово Царскосельский.
Императорский Александровский лицей поместили в большом здании на Каменноостровском проспекте. Первые семь своих школьных лет я каждый день ходил мимо его фасада, и в моей детской памяти он остался под дворовым названием "ПТУ краснодеревщиков" – ранний пример оксюморона для первоклассника, еще не знакомого с филологической терминологией.
По странному сближению (выражаясь по-пушкински), место для петербургского Лицея тоже связано с Екатериной Великой: в Царском Селе мальчики учились во флигеле Екатерининского дворца, а в столице на этом участке в XVIII веке стоял первый в России Оспопрививальный дом, в котором матушка-императрица, а с ней и сын ее Павел сделали себе прививки, показав этим бесстрашие и презрение к ретроградам.
В 1834 году по проекту архитектора Людвига Шарлеманя здесь построили здание для образцового Александровского сиротского дома. Сюда и въехал Лицей.
В столицу наш перенесен приют,
Но молодые поколенья
В нем жизнью старою живут, –
сочинил лицеист Владимир Зотов, следуя непременной традиции милого виршеплетства.
Мимо будущего Лицея, кстати, 27 января 1837 года проехал в санях Пушкин – по пути к месту дуэли. А затем и в обратную сторону. (Хотя не поручусь: где-то я читал, что ехали они на Черную речку петлей).
Как и прежде, в Лицей принимали дворянских детей 10–12 лет и готовили их к государственной службе. Но устав был по сравнению с царскосельским изменен: теперь выпускники могли служить только в Министерстве внутренних дел, и только годы спустя их карьерам открылось и Министерство иностранных дел (как в свое время Пушкину). Зато принимать начали каждый год, а не как в Царском – раз в три года.
Программа приравнивалась к университетской, преподавали видные ученые и практики, к примеру, юриспруденцию читал Анатолий Федорович Кони, пению обучал дирижер и композитор Александр Андреевич Архангельский, преподавал историю Сергей Федорович Платонов, русскую словесность – Яков Карлович Грот, литературу – Нестор Александрович Котляревский. Все это фигуры столь знаменитые, что представлять их нет никакой нужды.
Лицей на Каменноостровском закончили целые династии: внук и правнук самого Пушкина, двенадцать баронов Корфов, семь князей Голицыных, шесть баронов Розен, а также Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, князь Дмитрий Александрович Шаховской (будущий архиепископ Иоанн Сан-Францисский), архимандрит Киприан (Керн), философ Лев Александрович Зандер.
Здесь царил культ Пушкина, был основан музей поэта со своими святынями: автографом стихотворения "19 октября" 1825 года, перстнем-талисманом, который всем памятен по тропининскому портрету. Лицеисты собирали прижизненные издания своего кумира, открыли Пушкинское лицейское общество. 19 октября в лицейском храме всегда служили литургию по случаю годовщины основания альма-матер.
В моем детстве плешивого щеголя на том же постаменте заменял картавый сифилитик
В лицейском садике установили памятник Пушкину, а перед фасадом – бюст Александру Первому. В моем детстве плешивого щеголя на том же постаменте заменял картавый сифилитик. Он, впрочем, и сейчас там.
Последний учебный выпуск заведения состоялся в мае 1917 года, а в октябре замелькали первые знаки новой судьбы: сюда вселился районный штаб Красной гвардии Петроградской стороны. При штабе по инициативе председателя райсовета Александра Касторовича Скороходова был сформирован "летучий отряд" для борьбы с контрреволюционной агитацией.
Начавшийся осенью 17-го учебный год довольно быстро пришлось свернуть: лицеисты ютились в комнатушках флигелей, а парадные помещения заняли новые хозяева жизни. На следующий год большевики Лицей закрыли.
Царскосельский просуществовал 32 года, Александровский – 73.
В огромном здании разместился Пролетарский политехникум. Исчез не только бюст императору, но посыпались и переименования: Большая Монетная улица, идущая справа, стала улицей этого самого Скороходова (сам он жил напротив), а Лицейская – улицей Рентгена.
Но от этих косметических перемен до расстрела в затылок – дистанция все же огромного размера.
В 1925 году открылось "Дело лицеистов" – название, принятое среди своих. Официально – "Дело № 194 Б" или "Дело воспитанников", "Союз верных", "Контрреволюционная монархическая организация".
Ночь эта оказалась злосчастной не только для лицеистов
Аресты прошли в Ленинграде в ночь с субботы на воскресенье, с 14 на 15 февраля. Ночь эта оказалась злосчастной не только для лицеистов. Арестовано было свыше 150 человек, среди них – выпускники Училища правоведения А. А. Арнольди, М. Н. Фицтум фон Экстед, П. Н. Юматов, бывшие офицеры лейб-гвардии Семеновского полка – полковник А. А. Рихтер, полковник А. Н. Гревениц (родственник, кстати, пушкинского однокурсника) и другие. Но большинство составляли именно лицеисты.
Им были предъявлены обвинения в шпионаже, в организации лицейской кассы взаимопомощи и в заказе панихид по погибшим товарищам и членам императорской семьи.
Но что самое интересное – выпускников обвинили в "заговоре 19 октября". Да, инкриминировался "священный день Лицея", когда его питомцы ежегодно собирались на дружеском обеде у одного из товарищей.
Это очень характерная черта советской репрессивной машины, своего рода идеологический ее фундамент: заставлять в школе учить и разъяснять пушкинское "19 октября" и за него же – арестовывать. В одном помещении – прославлять, в другом – проклинать, за верность одному и тому же. Мертвым – можно, живым – запрещено. Не сметь превращать историческую традицию в живую преемственность. Привыкать к условности понятий, ценностей, морали. Это называется музеефицировать сознание.
Большинство арестованных – юристов, между прочим, по образованию – не понимало, в чем именно их обвиняют
Суть "преступлений" следователей не интересовала, но для соблюдения формальностей статьи, разумеется были: "Ст. 61 Участие в организации или содействие организации, действующей в направлении помощи международной буржуазии" и "Ст. 66 Участие в шпионаже всякого рода, выражающееся в передаче, сообщении или собирании сведений, имеющих характер государственной тайны, в особенности военных, иностранным державам или контрреволюционным организациям в контрреволюционных целях или за вознаграждение".
Большинство арестованных допрашивали об одном – об их знакомствах и о месте нахождения бывших воспитанников.
Процессы шли негласно, в газетах ничего не сообщалось, большинство арестованных – юристов, между прочим, по образованию – не понимало, в чем именно их обвиняют.
Как считала Наталья Константиновна Телетова (автор основополагающего и непревзойденного до сих пор обзора "Дело лицеистов" 1925 года" – журнал "Звезда", № 6, 1995), перед ГПУ, в первую очередь, была поставлена задача ликвидировать специалистов в области юриспруденции. На первом этапе лицейского дела ленинградское ГПУ хватало офицерство, затем интеллигенцию.
Среди арестованных – не только люди молодые. Взят был и князь Николай Дмитриевич Голицын, лицейский выпускник 1871 года. Он был последним председателем Совета министров царского правительства. В момент ареста ему было 78 лет. Расстрелян.
Последнему директору Лицея генералу Владимиру Александровичу Шильдеру было семьдесят. Он скончался в тюрьме во время следствия, узнав, что к расстрелу приговорен не только он сам, но также его сын, жена и многие ученики. Сына – Михаила Шильдера – действительно расстреляли (но позже), а жену Анну Михайловну приговорили к ссылке, где она и скончалась.
Как пишет Н. Телетова, в 1926-м на Соловках Михаила Шильдера с группой других заключенных отправили как-то на озеро ловить рыбу для лагерной столовой, а затем обвинили в намерении бежать с Соловков вплавь. Опять же – что поручили, за то и осудили. Вот тогда он и был расстрелян.
По делу также проходили: литературовед, пушкинист и переводчик Георгий Петрович Блок (двоюродный брат поэта);
барон Максимилиан Владимирович Остен-Сакен (по всей видимости, потомок пушкинского преподавателя);
археолог и священник Владимир Константинович Лозина-Лозинский;
директор Музея старого Петербурга Петр Петрович Вейнер, издатель изумительного журнала "Старые годы";
основатель Пушкинского музея в Александровском лицее (а позднее – заведующий библиотекой Пушкинского Дома) Павел Евгеньевич Рейнбот, один из дважды несчастных: выпущенный по "Делу лицеистов", он в 1929-м был снова взят – на этот раз по "Академическому делу";
поэт, стиховед и искусствовед Валериан Адольфович Чудовский (автор книги “Императорская публичная библиотека за 100 лет”, Спб, 1914).
В июне 1925 года дело закончили: 26 человек (по другим сведениям – 27) ждал расстрел, 12 человек – десять лет лагерей с конфискацией имущества, остальных – различные сроки заключения и ссылки. Всего в списке осужденных 81 имя.
Все арестованные сидели в тюрьме на Шпалерной улице. Приговоренных к ссылке увозили в простых грузовиках (спецтранспорт изобретут, вернее, возродят позже) на Николаевский вокзал (годом раньше ставший Московским). Вдоль Знаменской улицы с раннего утра стояли родные и близкие: сарафанное радио достоверней молчащей газеты. "На Соловки!" – крикнул кто-то с грузовика.
Все лицеисты, осужденные "за Пушкина", реабилитированы 31 января 1994 года.
Не хочется вычитывать в прошлом всевозможные подмигивания и предзнаменования, но удивительно, тем не менее, как Пушкин на сто лет вперед взял и благословил – будто предвидя, что многократно воспетая им дата отольется кому-то лицейской бедой:
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море
И в мрачных пропастях земли!
Но вот чего Пушкин никак предугадать не мог, так это равнодушной реакции общества столетие спустя. Свою дневниковую запись 18 июля 1925 года искусствовед Николай Пунин закончил так: "Говорят об этом с ужасом и отвращением, но без удивления и настоящего возмущения. Так говорят, как будто иначе и быть не могло... Чувствуется, что скоро об этом забудут... Великое отупение и край усталости".
Оригинал публикации – на сайте Радио Свобода
