Хорошо знаю, что делали мои родственники 22 июня 1941 года. Знаю от бабушек, так как дедушек я не видел: один из них погиб на фронте, другой умер от последствий фронтовых ранений еще до моего рождения. Одна из бабушек вместе с моим двухлетним в ту пору отцом добиралась на попутках от Львова, где тогда служил дед, до Киева – и оттуда уже выезжала в эвакуацию. Другая, беременная моей матерью, обсуждала с мужем и родителями, стоит ли уезжать с Украины – не так-то это было просто в ее положении. В результате вместе с бабушкой отправили ее младшую сестру. Мама родилась спустя два месяца на одной из железнодорожных станций по дороге в Казахстан, а родители бабушки примерно в это же время погибли в одном из бесчисленных рвов, ставших братской могилой украинского еврейства.
Но я вспоминаю об этих печальных страницах вовсе не для того, чтобы рассказать о дне апокалипсиса, перечеркнувшего мирную жизнь моих близких. Образ последнего мирного дня – не только из арсенала советской пропаганды, он стал еще и народным ощущением на фоне того кошмара, который люди пережили в последующие годы войны. Но на самом деле никакого последнего мирного дня не было. А ожидание войны – было.
Советское общество делилось не на тех, кто верил, что страна живет в мире, и тех, кто понимал, что она воюет, а на тех, кто одобрял войну, и тех, кто ненавидел ее вместе с человеконенавистническим режимом, стремящимся к агрессии и убийству
Итак, моя бабушка бежала из Львова. Из Польши, как она всегда говорила, хотя все последующие десятилетия ее долгой жизни Львов уже не будет польским. Дедушка был среди тех советских офицеров, что входили во Львов. До этого он воевал на финской. Ни у кого не было ни малейших сомнений, что и поход во Львов, и поход на Хельсинки – это война. Советское общество делилось не на тех, кто верил, что страна живет в мире, и тех, кто понимал, что она воюет, а на тех, кто одобрял войну, и тех, кто ненавидел ее вместе с человеконенавистническим режимом, стремящимся к агрессии и убийству. Такие, разумеется, находились в подавляющем меньшинстве даже в сталинских концентрационных лагерях. Бои гражданской затихли всего лишь за два десятилетия до начала новой войны, милитаристская пропаганда в стране не прекращалась ни на день. Мировая революция, помощь коммунистам Китая, гражданская война в Испании, Халкин-Гол, финская компания – вот, наряду с коллективизацией и индустриализацией, главные темы советской пропаганды. Ее главные герои – не только Сталин и стахановцы, но и генерал Жуков, победитель под Халкин-Голом, и советские “добровольцы” в Испании. Общество жило войной, бредило ею – но, конечно, войной “освободительной” и победоносной. Обязательно – победоносной!
Именно поэтому, а вовсе не из-за “вероломства” сталинского дружка Адольфа Гитлера, первые недели войны и стремительное продвижение вражеской армии к советской столице стали шоком и для руководства страны, и для ее граждан. Несмотря на то что благодаря страшному напряжению сил выкошенного сталинскими маршалами народа и неоцененной помощи союзников, ход войны удалось преломить, шок этих первых месяцев остался в коллективной памяти навсегда. В сочетании с миллионами жертв и руинами городов этот шок изменил сам характер советского общества. Оно стало пацифистским именно благодаря этому шоку. Народное “лишь бы не было войны”, которым отныне оправдывались преступления правящего режима, и собственное долготерпение, и евтушенковское “хотят ли русские войны?” – все это родом из 22 июня 1941 года. Даже официальная пропаганда медленно стала подстраиваться под этот страх вновь увидеть бомбардировщик над собственным домом и получить “похоронку”. Мирное сосуществование стран с различным социальным строем. Международная Ленинская премия “За укрепление мира между народами”. Всемирный совет мира. Международное движение сторонников мира. Советский Союз поддерживает демонстрации тех, кто протестует против размещения ракет в Европе. Даже откровенные акты агрессии, такие как вторжение в Афганистан, преподносились все в том же ключе защиты от возможной агрессии. Лишь бы не было войны!
Тех, кто помнит, что такое настоящая война – с ее жертвами, разрушениями, лишениями и крахом жизни, – осталось мало. А современное российское общество все больше напоминает то самое, довоенное, советское
За семь с лишним десятилетий произошла естественная смена поколений. Теперь уже нет не только моих дедушек, но и моих бабушек. Тех, кто помнит, что такое настоящая война – с ее жертвами, разрушениями, лишениями и крахом жизни, – осталось мало. А современное российское общество все больше напоминает то самое, довоенное, советское. Да, о любом акте агрессии все еще говорят как о стремлении защититься от врага. Но сама возможность решения проблем военным путем больше не отвергается ни обществом, ни политическим руководством страны. Страх перед войной прошел, фраза “лишь бы не было войны” кажется анахроничной, потому что война уже есть и все об этом знают. Как и в 1941 году, общество делится не на тех, кто верил, что страна живет в мире, и тех, кто понимал, что она воюет, а на тех, кто одобряет войну, и тех, кто ненавидит ее вместе с клептократическим режимом, использующим насилие в качестве последнего аргумента, призванного доказать силу и влияние Кремля. Как и в 1941 году, последние находятся в оглушительном меньшинстве даже среди россиян, выехавших на постоянное место жительства в страны Европы и США.
Когда милитаристская бацилла проникает в сознание обычных людей и на сцены популярных фестивалей – того же “Нашествия” или Грушинского фестиваля авторской песни, когда войну начинают откровенно, не стыдясь, пропагандировать писатели и певцы, когда агрессия пробирается на театральные подмостки и во дворы спальных районов, это означает, что общество бьется в горячке самоуничтожения. При этом ситуация, на самом деле, хуже, чем в 1941-м. Тогда милитаризм был всего лишь частью идеологии, в которую поверили миллионы жителей СССР, то есть, по сути, частью новой религии. Сейчас милитаризм – скорее проявление комплекса неполноценности, обиды на то, что в последние десятилетия у России не получилось оказаться на равных с западными державами. На равных не с точки зрения количества нефти и ракет, а с точки зрения цивилизационного развития – успехов науки, высоких технологий, подлинного изменения качества жизни. И в этой ситуации заставить себя уважать, приехав на танке “Армата” вместо современного автомобиля российского производства, кажется многим совершенно естественным.
Результат этого возвращения к милитаризму будет схожим с тем, который мы уже наблюдали. Нет, не в смысле большой войны – для нее у Владимира Путина просто нет “напарника”, и в этом смысле ему (и России) повезло больше, чем Иосифу Сталину и Советскому Союзу. А в том смысле, что противостояния с цивилизованным миром современная Россия не выдержит. И если такое противостояние будет продолжаться, то рано или поздно разворованное, маргинализированное, лишенное созидательной энергии государство рухнет на головы своих изумленных жителей. Не будет никаких победоносных армий врага у ворот столицы – российские чиновники, как термиты, дожуют то, что еще осталось. Не будет никаких миллионных жертв – будет разочарование миллионов в завтрашнем дне, отсутствие перспектив, безденежье и пустота. Не будет никаких руин – будут застывшие стройки и пустые глазницы оставленного жилья. И будет искреннее непонимание, как жить дальше.
Единственное, на что еще можно надеяться , – так это на то, что крах нового милитаризма не приведет к гражданской войне и разрушению России, но позволит российскому обществу понять: побеждает не тот, кто запирается в танке, а тот, кто находит в себе силы покинуть это уродливое убежище и находит достойное место в мирной жизни. В конце концов, все мы – внуки и дети тех, кто больше всего на свете хотел, чтобы не было новой войны.
Виталий Портников, киевский журналист, автор и ведущий программы Радио Свобода "Дороги к свободе"
Оригинал публикации – на сайте Радио Свобода
