Лет девять назад я попал в жуткую ситуацию: несколько дней не мог объяснить студентам университета Майами в штате Огайо, что такое российская свобода слова. Юные американцы никак не могли понять, почему в российском Уголовном кодексе есть статьи, по которым можно посадить журналистов в тюрьму, и почему, когда в России убивают журналистов, никто не выходит на улицы и не протестует, а также почему журналисты молчат, когда власти закрывают их газеты, журналы, телеканалы или радиостанции. Чтобы объяснить состояние общества, так равнодушно относящегося к свободе, пришлось бы пересказывать историю России по крайней мере последних 5-6 веков. Выход нашелся неожиданно: перед очередной лекцией я придумал сказку, короткую с узнаваемыми героями и понятным финалом.
Вот представьте себе большой зоопарк. Разные животные представляют обычные профессии. К примеру, волки – это журналисты. Первый директор зоопарка был по фамилии Ленин, второй, само собой, Сталин, потом Хрущев, затем Брежнев. Волки в клетках жили вольготно – их дважды в день кормили, за ними убирали и ухаживали, единственная обязанность волков была – покрасоваться перед посетителями зоопарка, для острастки нужно было пару раз рыкнуть или повыть.
Однажды пришел новый директор зоопарка по фамилии Горбачев, он открыл клетки и сказал: «Волки, теперь у нас перестройка и гласность, можете быть свободными». Волки выбежали из клеток, побежали куда глаза глядят. Кто в лес, кто в поля – радовались свободе. Через какое-то время они отощали, животы втянулись, оголодали. Они родились в зоопарке и никто их не учил охотиться. Новый директор зоопарка по фамилии Путин ехидно посмотрел на бродивших вокруг зоопарка худых волков, открыл клетку и предложил вернуться к двухразовому питанию и ничегонеделанию. Волки вернулись.
Студенты выслушали и, кажется, наконец поняли. Одна из студенток спросила: «Это же не свобода?». Нет, это не свобода, это такое общество, где быть свободным – неизвестное состояние. К свободе слова относятся как к «свободе написать все, что в голову приходит», а политические свободы зависят от того, что прикажут. «Чего изволите-с», – говорили персонажи русской литературы, обращаясь к старшему по чину и сословию, от которых, собственно и зависела свобода вопрошающего. «Чего изволите-с», – говорили крепостные крестьяне, за ними повторяли их потомки, вроде бы свободные после отмены крепостного права в 1861 году, до того воспитавшие за 300 лет рабского существования два десятка поколений людей, определявших свою «свободу» начальственным окриком и подневольной жизнью. А сколько крестьян было в панике от того, что им была дарована свобода, они не умели и не хотели ею распоряжаться. Легче было ломать картуз перед барином и довольствоваться тем, что позволит хозяин.
Когда российские либералы в 19 веке писали свои произведения, в которых вопрошали – «Что делать?» и «Кто виноват?», они не знали ответа, но хотели видеть Россию такой, какой им представлялась Европа – чистой, красивой, образованной и культурной. Такой как Швеция, где закон о свободе печати был принят еще в 1766 году. А в Польше обсуждали и того раньше – в 1532 году. Либертарианцы разрабатывали свои взгляды и теории экономической свободы с конца 18 века, а в России уже современной, всего 6 лет назад председатель Конституционного Суда России Валерий Зорькин назвал концепцию «либертарного права» распущенностью.
Непонимание Европы и России – вечная беда двух совершенно разных систем ценностей и достижений. То, что в Европе непререкаемо – право на свободу слова, право на выбор, право на экономическую свободу, в России воспринимается с позиций 19 века, с того самого времени, когда подневольный крестьянин и рабочий должен был ненавидеть свободу. С русским подневольным было проще, проблемы России начались с захвата территорий, когда российские императоры получали не только новые земли, реки и морские просторы, но и людей, которые противились подавлению своих свобод, традиций и законов. Только кровопролитные жестокие войны, убийства миллионов людей, изгнание их с родных земель смогло на какое-то время успокоить оккупированные земли и народы.
Кровавая история Российской империи – совсем не высокопарное определение событий последних веков. Легче было избавиться от сопротивляющихся людей, как черкесов и абхазов, чем пытаться научить их рабскому сосуществованию
Кровавая история Российской империи – совсем не высокопарное определение событий последних веков. Легче было избавиться от сопротивляющихся людей, как черкесов и абхазов, чем пытаться научить их рабскому сосуществованию. И все эти века к людям относились как неизбежному злу, подавляя их традиции, разрушая их культуры, уничтожая их языки. К советской части имперской истории властители одной шестой части суши подошли уже как подготовленные колонизаторы, добивая все, что могли сохранить передавая от предков к предкам оккупированные народы. Оккупанты не смогли подавить главное, что сохраняли люди – желание быть свободными.
В один из дней русско-грузинской войны в августе 2008 года я спустился в подвальный магазинчик в центре Тбилиси, чтобы купить воду и какую-то еду. Ко мне подошла пожилая грузинка, она произнесла фразу, которую я никогда не забуду: «Если мы, грузины, такие плохие, то почему они хуже нас». Кто «они» – и так было понятно, но в самом предложении было выражено все отношение грузин к российской оккупации. Нет тех 200 лет совместной жизни и, как уверяли в советских учебниках, «общего счастливого сожительства», у людей есть историческая память, не позволяющая им забыть то, что произошло два столетия назад.
Эта историческая память просыпается у многих – грузин, украинцев и молдаван, казахов и таджиков, татар и чеченцев. В этой памяти хранится то, что тщательно скрывалось – убитые предки и сожженные аулы, взорванные церкви и мечети, депортация, репрессии и расстрелы, издевательства над языком и культурой. Но ощущение свободы сохранялось всегда.
Тогда, шесть лет назад, я вернулся из Грузии в Москву и несколько раз пытался пересказать ту фразу пожилой грузинки, чтобы россияне осознали то, что натворили их власти. Еще несколько месяцев назад, они с удовольствием поедали привезенную мною чурчхелу, пили грузинское вино, слушали новые диски с грузинской музыкой, а теперь между ними и мной появилась огромная стена недоверия, ненависти и злости. Они возненавидели грузин в одно мгновение, как будто эти низкорослые дирижеры в Кремле взмахнули руками и народ одурел в один момент. Тогда я понял окончательно, что любить и через день ненавидеть можно только чужое. Любили, потому что захватили, возненавидели, потому что им сказали – «хватит, мы сыты вашей фальшивой любовью».
Ладно, грузины – кавказцы, с непонятной для россиян культурой и совсем непонятным языком. Но что произошло с россиянами, вдруг разлюбившими украинцев? Ничего – все то же самое. Что с чеченцами и грузинами – они захотели быть свободными, а россияне этого не хотят. Россияне сейчас переживают состояние злого и агрессивного мужика, которого периодически бросают жены из-за того, что им страшно и больно жить с пьяницей и бездельником.
Россияне сейчас переживают состояние злого и агрессивного мужика, которого периодически бросают жены из-за того, что им страшно и больно жить с пьяницей и бездельником
Россияне ненавидят свободу, понимая ее. Не ту свободу, которая позволяет жить и желать свободы ближнему. Свободу, которая позволяет работать и зарабатывать. Свободу, которая избавляется от силы, агрессии и тупого подавления.
В недавнем прошлом была одна попытка сделать людей свободными. Михаил Горбачев объявил гласность и перестройку, позволил говорить правду и призывал к «консенсусу», совершенно непонятному для людей, живших несколько веков в идеологическом и экономическом рабстве. Свободу не приняли, ее испугались. Потому что свободу нельзя дарить, за нее надо бороться.
Проведите небольшой эксперимент. Возьмите тексты государственных гимнов, ведь гимны – это отражение менталитета и культуры народов, их устремлений и желаний. Сравните гимны Грузии, Украины и России, и поймете, что в сердце у украинца, грузина и россиянина. В украинском гимне трижды упоминается слово «свобода» и один раз – «воля». В грузинском – три раза, а окончание не оставляет сомнений в том, что провозглашает гимн – «да дидеба тависуплебас,тависуплебас дидеба!», «слава свободе, свободе слава!». В российском гимне слово «свобода» встречается только один раз и как прилагательное, безотносительное к людям.
Возможно, когда-нибудь Россия избавится от михалковского имперского гимна и примет «свободу» как должное и необходимое каждому человеку. Но для этого необходимо понять каждого, кто живет рядом, чьих предков захватили 500 лет назад, а чьих – позже. В российской Конституции народ – это власть. Пока все наоборот – власть уничтожает народ, который смиренно ждет позволения стать свободным. Так не бывает.
Олег Панфилов, профессор Государственного университета Илии (Грузия), основатель и директор московского Центра экстремальной журналистики (2000-2010)
Взгляды, изложенные в рубрике «Мнение», передают точку зрения самих авторов и не обязательно отражают позицию редакции
